Семинар Института Царьграда 9. Нравственность как основа отечественного конституционализма и русской теории права

Константин Малофеев. Дорогие коллеги, я очень рад открыть сегодняшний семинар и отметить, что здесь собрались люди, которые не только занимаются правоведением, но и имеют непосредственное отношение к проблемам нравственности и их теоретической разработки. Предлагаю предоставить слово основному докладчику, а потом провести совместное обсуждение поставленных вопросов. Итак, доклад Сергея Николаевича Бабурина, главного научного сотрудника Института государства и права Российской академии наук, доктора юридических наук, профессора: «Нравственность как основа отечественного конституционализма и русской теории права». 

Сергей Бабурин. Уважаемые Константин Валерьевич, Александр Гельевич, уважаемые участники сегодняшнего семинара. Тема моего выступления далеко не только юридическая или социологическая. Я убеждён, что от решения вопроса принятия нравственности как основы современной теории права, как основы дальнейшего конституционного развития зависит выживание нашей цивилизации и, если хотите, современного человечества. Это не преувеличение. Несколько дней назад я выступал на шикарном форуме, организованном Суреном Адибековичем Авакьяном, где тоже говорил о праве и нравственности. Кто-то меня поддержал, кто-то нет. Но я не устану повторять, что эпохальным событием стали конституционные поправки 2020-го года, давшие шанс для восстановления системы нравственных координат в нашем Основном Законе.  

Речь не идёт о каких-то институциональных новшествах, это другой вопрос. С ними можно соглашаться или не соглашаться. Но закреплённые в Конституции новые нормы, касающиеся сохранения памяти предков, передавших нам идеалы и веру в Бога, исторической преемственности, в том числе от Советского Союза, единства культуры наших народов и другие, содержащиеся в статьях 67.1, 72, 79 и так далее, — это видимая макушка айсберга. Внесение этих поправок, на мой взгляд, переставило акценты даже в неизменяемой части Конституции. Те её нормы, которые до недавнего времени считались апофеозом победы неолиберализма, теперь зазвучали иначе. Содержание Основного закона теперь само формируют новые конституционные статьи. 

Конечно, спору нет, у нас в 1 главе Конституции по-прежнему закреплены парадигмальные принципы неолиберальной жизни. Куда мы ни кинемся, у нас там абсолютизация приоритета частной собственности, что является безоговорочно капиталистическим форматом идеологии. У нас там многие другие нормы, которые нужно менять. Я уже не говорю о статье 13 Конституции, в которой у нас закреплена норма о запрете государственной или общеобязательной идеологии. Я лично был и остаюсь убеждённым в том, что Конституция любой страны, в любую эпоху, является юридическим оформление её государственной идеологии.  Конституция фиксирует государственную идеологию, хотя может при этом не содержать само слово «идеология». Но, исходя из того, какие приоритеты расставлены в Конституции, формируются параметры того «коридора», по которому должно развиваться общество. Или это будет «Прокрустово ложе», или это будет стратегическая альтернатива, стратегический выбор. Я хочу лишь подчеркнуть, что и в 1993 году, в обстановке той эйфории после разгрома Дома Советов и его сторонников, эта 13 статья Конституции даже в неолиберальном Основном Законе была диссонансом. Потому что запрет идеологии — это тоже идеология. Но это идеология уже не либерализма, а нигилизма. На сегодняшний день статья 13 закрепляет идеологию нигилизма. И не надо привязывать к этому её часть 2, говоря, что у нас плюрализм политических мнений, есть партии и так далее. Более грамотно эту норму из части 2 статьи 13 закрепили в Конституции Белоруссии, где сказали, что идеологии политических и религиозных организаций, иных общественных объединений не могут быть государственными. Это идеологии общественных объединений. Вот это правильно. А когда нам ввели запрет любой вообще обязательной идеологии, то сделали конституционный шаг к тому, чтобы конституировать космополитизм, отрицание любых корней и особенностей. Отрицание и уравнивание всего — это есть уравнивание добра и зла по нашей Конституции Российской Федерации. Многие напрягаются, когда я говорю, что в статье 13 скрыта бесовщина. Но, извините, она там, действительно, скрыта. Хотя нет, она там откровенно провозглашена. 

Но сегодня благодаря поправкам 2020 года удалось «окуклить» эту норму. Потому что конституционное развитие показывает другое направление: формирование традиционных духовных ценностей. И это не просто слова. Иногда говорят, что не надо вопросы нравственности вводить в сферу правовых отношений. Право — это нечто особое, отделённое от нравственности. Начинают вспоминать то Макиавелли, то кого-то ещё. Макиавелли, отделив политику от морали, вообще не касался, по большому счёту, вопросов права. В этом отношении то, что было сделано в Европе, — это отдельная тема, о которой мы сегодня тоже должны говорить. Чтобы разобраться в, казалось бы, формально-юридических вопросах сегодняшней теории государства или конституционализма, нужно выйти за пределы позитивистского представления о роли права. Потому что мы должны понимать, что происходит в мире. После того, как в 2020 году у нас в Конституцию вернулись многие традиционные духовно-нравственные ценности, появилась нормативная основа традиционализма. Она заложена в Преамбуле, где закреплена любовь к Отечеству, многие другие нормы — это очень важная вещь. Я с Юрием Ильичом (Скуратовым — ред.) абсолютно согласен, — нельзя забывать, что норма об обязательном действии Конституции относится ко всем её частям, в том числе, к Преамбуле. И в этом отношении Преамбула стоит даже выше 1 и 2 глав. Потому что именно Преамбула объясняет смысл Конституции, её цели, её задачи. И поэтому, получив в свою поддержку дополнительные статьи из других глав, Преамбула обрела новый формат. 

И вот здесь мы должны откровенно посмотреть на проблему, которая стара как мир. «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги». У нас в конце прошлого года Указом Президента Российской Федерации утверждены «Основы государственной политики по защите традиционных духовно-нравственных ценностей». Очень важный документ, очень значимый документ. Но этот указ № 809 готовили люди, искренне выполнявшие поручение Президента, но на мой, может быть, субъективный взгляд, не понимающие, что такое традиционные ценности. Замечательный указ. Я рад. Я считаю, что это, действительно, эпохальное событие. Но теперь нужен следующий шаг. Нельзя замыкаться и на этом указе. Тем более, он настолько многословен, эклектичен и неполон, что, если мы из него сделаем догму, то навредим традиционным ценностям. Традиционные ценности — это те идеалы, которые наследуются из поколения в поколение и формируют гражданское общество, гражданский мир и так далее, как это изложено в этих «Основах». А уже в следующей части статей даётся перечень из 17-ти традиционных ценностей, начинающихся: жизнь, достоинство, права и свободы человека, гражданственность и дальше. 

Почему я рискнул бы утверждать, что авторы вряд ли являются людьми православными. По крайней мере, они не воцерковленные. Потому что высшая ценность для любого православного человека и не только для православного — это любовь. Любовь — это средоточие совершенств, как написано в Библии, в Послании Апостола Павла. Это то, что является высшей социальной ценностью у людей. Потому что без любви невозможна религия. Без веры и любви к Богу. Невозможна семья. Семья без любви родительской, без любви супружеской не существует. Невозможно Отечество. Потому что только любовь к Родине лежит в основе понимания Отечества. И много я ещё мог бы повторять про значение Любви. Не случайно наш Святейший Патриарх неоднократно в своих выступлениях подчёркивал, что любовь превыше справедливости. Любовь является той целью, к которой идёт всю жизнь человек. А у нас присутствует понимание роли любви в Конституции, но в перечне традиционных ценностей её нет. Как нет таких понятий, как «свобода», «святыни», «вера», «честь». Или, если хотите, для православного человека «спасение души». Как «правда». «Правда» и «справедливость» — это разные понятия. И здесь можно было бы перечень продолжать. 

Подчёркиваю, что это те реально традиционные ценности, без которых мировоззрение русской цивилизации не существует. Пока нам предложен лишь промежуточный перечень, куда вошли охвостия либерального представления и зачатки, может быть, религиозного. А ведь мы должны откровенно сказать, что сегодня в эпоху постсекуляризма символом возрождения традиционных ценностей, уходящих корнями, прежде всего, в религиозную традицию, является опыт Исламской Республики Иран. То как они, опираясь на исламские ценности и находясь много десятилетий в обстановке полной блокады, сформировали общество традиции — религиозной исламской традиции. В этом отношении, я убеждён, нам нужно изучить опыт других народов. Например, сейчас я серьёзно размышляю, что мы недооценили опыт кубинской революции. Недавно меня поразила и удивила защищённая в МГЮА шикарная диссертация о политической доктрине кубинского социализма, которая в чём-то укрепила мои собственные представления о том, как Кубе удалось то, что не получилось в Советском Союзе. Они избежали секулярных увлечений борьбы с религией. Для кубинских марксистов никогда не стоял вопрос о преследовании церкви. Они всегда выступали за союз коммунистов и христиан. Они осуждали любой террор, как индивидуальный, так и коллективный, считая, что важнейший принцип революции — это её гуманизм и прощение недругов. 

Наше общество сегодня, как никакое в мире, стоит на распутье. Или мы пойдём по пути, намеченном поправками 2020 года и Указом Президента № 809, или неолиберализм придёт новым накатом и скажет, что хватит заблуждаться, давайте, общечеловеки, укрепляйте общечеловеческие ценности. В связи с этим я хочу обратиться к тому, что наши предки понимали очень давно. Вспомните Новгородцева, который сразу после революции ужасался на Западе не столько революционному террору в России, сколько тому, что происходит в Европе. Когда происходит омертвление души человеческой. И здесь я хочу привлечь ваше внимание к выступлению Президента Российской Федерации в 2021 году на заседании Валдайского клуба. Он говорил о том, что человечество переживает цивилизационный и мировоззренческий кризис, выход из которого может быть только при опоре на традиционные ценности и на этические представления о государстве и праве. Он призвал укреплять суверенитет. Но всё это делать, опираясь на этические традиции, этические представления. И это не просто так. Я не буду упоминать многих мыслителей Запада, которые предрекали его гибель в силу внутреннего процесса деградации. 

Многие помнят, что когда после статьи Александрова и его соавтора в «Вестнике Академии Наук» о моделировании последствий применения ядерного оружия, американские математики перепроверили наши расчёты и подтвердили правоту советских математиков о том, что начнётся «ядерная зима» и погибнут все, — и победители, и побежденные. Это заставило США и Советский Союз сесть за стол переговоров. Но мало кто обратил внимание в конце 90-х годов на сообщение Никиты Николаевича Моисеева, руководителя вычислительного центра, в котором все эти исследования проходили, о результатах нового математического моделирования. Им были смоделированы процессы социального развития человечества. Если они пойдут так, как их задают североамериканские стандарты, через механизм глобализации, то вывод, к сожалению, однозначен: человечество может погибнуть без всякой ядерной войны до первой половины XXI. В одной из своих работ он говорил про 30-е годы, в другой, всё-таки, дал шанс до 50-х годов. Причём, что он имел в виду? Не только то, что эгоизм противопоставил человечество природе, а из-за человеческой деятельности ноосфера и биосфера настолько деградировали, что мы вступили в стадию, когда невозможно на современном уровне технологий избежать глобального катаклизма на Земном шаре. Это только половина проблемы. Главный вывод Никиты Николаевича Моисеева был о том, что грядёт век бездушных транснациональных корпораций, которым нужны будут биороботы. И мы даже до этого века можем не дожить, потому что человечество погибнет в силу внутренней деградации самого человека. Ведь нам постоянно говорят о веке машин, о киборгизации человека, о том, что искусственный интеллект уже обогнал человека, и будущее не за людьми, а за искусственным интеллектом и так далее. А ведь никто при этом не задаётся вопросом, что ни у какого искусственного интеллекта никогда не будет души. Души не будет. И, значит, это не будет мир людей, созданный Богом. Это будет другой мир, мир без человека.  

В этом отношении действия Российской Федерации, начавшиеся в феврале прошлого года, я лично воспринимаю как реальное практическое действие по борьбе за традиционные духовно-нравственные ценности в глобальном масштабе. Да, это спасение России и, безусловно, это спасение русского мира. Потому что борьба России против анти-России говорит о том, что здесь не может быть компромисса. Когда я слышу очередные разговоры о том, что давайте переговоры, заморозим линию фронта и так далее, то очевидно, что люди не понимают, что происходит на самом деле. Они мыслят в старой системе геополитики. Потому что не может быть компромисса между добром и злом. Это будет, в любом случае, только зло. И, вот в этом отношении, не случайно по одну сторону баррикад оказались народы, которые берегут традиционные ценности, семейные ценности, отстаивают право на семейное воспитание. Я имею в виду Россию, Китай, арабские страны, многие страны Африки, Латинской Америки. А нам противостоят люди, которые уже забыли суть человека. Для них отождествление свободы с вседозволенностью — это аксиома. Вот, поэтому нам нельзя отдавать Западу такое понятие как «свобода». Это наше понятие. Именно поэтому даже такой известный и чисто западный мыслитель и в теологии, и в праве, в философии, как Томас Шпидлик, не просто так написал, что Русский мир — это иное видение человека. Именно в этом видении свобода раскрывается по-настоящему. Почему он и назвал, например, Фёдора Достоевского апостолом свободы. Свобода — это не только, как мы привыкли полагать, что-то такое закрытое, с покаянием и личной борьбой с искушениями. Нет, безбрежность свободы открывается именно тогда, когда каждое покушение на свободу у Достоевского воспринимается как посягательство на человеческую сущность. В этом отношении, мы и говорим, что нужно бороться за традиционно-нравственные ценности в нашем обществе. Причём, сегодня абсолютное большинство молодёжи (я рискну так сказать) отравлено западной бездуховностью, потребительским обществом, эгоизмом потребления. И нам нужна прививка, предохраняющая от этого, над ней нужно очень серьёзно думать. Что бы мы ни говорили, а именно нравственность как внутренний мир каждого человека и народов в целом, должна лежать в основе права. Поэтому речь и идёт о восстановлении многих подходов естественного права, преодолении секулярного нигилизма, который свойственен правовому позитивизму или нормативному правопониманию. 

Именно на решении этой задачи необходимо сегодня сосредоточить внимание общества, по-умному, без заучивания, но иногда с принуждением. Потому что малых детей надо учить, даже когда они не хотят учиться. Только тогда мы сможем сформировать эффективное нравственное государство, исправить ошибки Советской власти, которые погубили Советский Союз. Речь идёт не только о заговорщиках и работе западных служб. Были допущены мировоззренческие ошибки, касающиеся духовно-нравственных основ и вопросов собственности. Когда социализм, по словам того же Фиделя Кастро, в Советском Союзе пытались построить капиталистическими методами, это не могло привести к успеху. Только опираясь на понимание государства не как классового инструмента подавления, а как общей семьи, как социального института общества, только на этом пути, я считаю, мы сегодня должны выстраивать нашу работу. И я многие годы поддерживаю Сурена Адибековича в том, что нам необходима реальная Конституция России. Не то, что нам навязали в 1993 году, даже с поправками 2020 года. Нам нужна свободная, опирающаяся на наши исконные духовно-нравственные ценности Конституция. А значит, в 2020 году мы начали конституционную реформу, которую нужно продолжать. Собирая, при этом, осколки русской цивилизации, оказавшиеся за пределами России. И выстраивать новую русскую государственность. Обновлённую и укреплённую. Я сказал, тем спас свою душу. Спасибо.

Александр Дугин. Благодарю вас, Сергей Николаевич. Здесь, конечно, возникает множество вопросов. Если говорить с нравственной точки зрения, с точки зрения нравственной проповеди, это всё безупречно, и, все безусловно, согласны. С точки зрения юридической, вопросов, которые вы оставили нераскрытыми, гораздо больше, чем тех, которые осветили. И это хорошо, потому что это даёт возможность нам двигаться дальше. Мне кажется, что, исходя из вашего доклада, стоит поставить целый ряд вопросов для нашего Института. 

Первое — это разделение областей права и нравственности. В самом понятии права, в самом определении политики всегда есть пара друг/враг, и это не абсолютные категории. Сегодняшний враг становится завтрашним другом, и наоборот. Это политика. И это вся система права строится вокруг этих формализаций. Добро и зло не может быть таким. Мы не можем относиться здесь с безразличием — мол, что сегодня хорошо, завтра будет плохо и наоборот. Здесь как раз вступают в силу абсолютные категории. Поэтому, вот, точное соотношение этих двух областей — права и нравственности — требует самостоятельного серьёзного исследования. Очень важная тема. 

Вторая тема — о гражданском обществе, о котором вы говорили. Мне представляется, есть очень хорошая гегелевская схема о том, что в истории изначально в традиционном обществе существуют монархии. Постепенно по мере Просвещения монархи распределяют власть по гражданскому обществу, это и есть исторический процесс. Так возникает гражданское общество. Оно есть распределение полномочий, которыми в традиционном обществе обладали монархии, на широкую сферу людей. Но потом, по Гегелю, прозревшие и просвещенные граждане, понимая всё значение единства, высшего синтеза, снова — но у же добровольно и осознанно — возвращают эту власть просвещенным монархам. То есть, настоящая монархия — это будущее. 

Этот тезис поможет обосновать преемственность будущей монархии нынешнему гражданскому обществу. Не стоит это общество разрушать. Надо лишь заявить: вот, вы побыли гражданским обществом — и хватит, на этом закончим. Вполне по-гегелевски будет. 

Ещё очень важный вопрос. Вот мы говорим «Государство и Конституция». Совершенно правильно. Но существует государство и без Конституции, есть множество примеров существования государственных систем, в которых вообще нет Конституции. Значит, Конституция — это не главная и не определяющая форма государственности. И, в этом отношении, чем свободнее мы будем в нашем правовом и политическом мышлении, тем больше мы можем ставить под сомнение Конституцию. Да, мы живем сейчас при Конституции. Но теоретически можно жить и без неё. И жили же. Когда мы отваживаемся на то, чтобы поставить под сомнение Конституцию, это ещё не значит, что мы её отрицаем. Мы будем только лучше понимать значение онтологии государственности, как некоей автономной и суверенной сферы, что, мне кажется, чрезвычайно важно. 

Последнее замечание, которое я бы хотел сделать, на основании вашего доклада. Религия — это же борьба за власть. Мы часто упускаем это из виду. Ну, давайте посмотрим на христианство. Христос — Он Царь. И Царство Небесное, Царство Божие, Царство, которое внутри, это именно Царство, то есть монархия. Но есть и иная политическая система, где правит «князь мира сего». Мы имеем «политические» величины: — Царь, царство, князь, княжество. И между ними борьба — между Царством Божием и княжеством мира сего. Поэтому, на самом деле, отношения между религией и политикой, между религией и властью гораздо более тонки и глубоки, более онтологичны, чем на кажется. Эти темы мы можем продолжать в области и богословия, и философии, и политологии. То есть, в тех направлениях работы нашего Института, которыми мы занимаемся, развивая замечательный доклад Сергея Николаевича в этих разных направлениях. Теперь позвольте предоставить слово Сурену Адибековичу, Авакьяну, нашему классику конституционного права. Пожалуйста.

Сурен Авакьян. Прежде всего, большое спасибо, за приглашение на это мероприятие. Кто из нас какой классик не имеет значения. Главное, чтобы мы нашли какие-то общие подходы. Для меня, в частности, очень высок авторитет Сергея Николаевича Бабурина. По годам он моложе меня, и с учётом его опыта, в том числе в деятельности органов государственной власти, думаю, что Сергей Николаевич напрасно отказался от того, чтобы быть политиком. Потому что кому как не Вам формировать настоящую государственную власть!? Но, с другой стороны, мне кажется, что в чём-то Вы не подходите тем, кто находится у власти, по простой причине: у Вас свои взгляды. Даже сейчас, когда Вы их изложили, они были интересны. И надо думать о том, как их принимать. Сергей Николаевич, мы давно знакомы. И поэтому Вы позволите мне, наверное, как участвующему в дискуссии, поставить некоторые вопросы чуть-чуть иначе, чем так, как Вы это нам преподнесли? И, мне кажется, здесь есть над чем думать. 

Прежде всего, исходя из Вашего названия доклада «Нравственность как основа отечественного конституционализма», для меня, как для человека, который занимается конституционализмом, получается так: вот, попало в Конституцию — значит, это нравственно. А не попало в Конституцию — ну, тогда или ещё не нравственно, или безнравственно, или как-то ещё. Мне думается, что нравственность — это категория в чём-то этическая, в чём-то моральная, в чём-то политическая, а в чём-то, знаете, оценочная. Мы росли с тем, что воспринимали людей, говорили: он порядочный человек. Понимаете, мы сейчас говорим «порядочный человек». А что такое «порядочный человек» — нам очень сложно объяснить. Но мы от этих слов никуда не уходим. Мы их использовали в советское время, досоветское время, сегодня используем. Почему так? Наверное, потому, что есть какие-то устои нравственного характера, которые всех нас объединяют, и где мы, наверное, на конституционное воплощение не пойдём. Поэтому обозначение нравственности как основы отечественного конституционализма предполагает, чтобы мы вообще подумали, какие из нравственных основ могут быть основами отечественного конституционализма, а какие, может быть, и не будут, и не должны быть. Это я развивать не буду. Но я такой тезис выдвигаю. Здесь я ещё хочу сказать, что нравственность — это в очень значительной степени категория моральная, морально-этическая. Те нравственные начала, о которых Вы говорили и связывали их с политикой, — это немножко разные подходы. И, наверное, это так не получится. Это один момент. 

Другой момент, о котором я хотел бы сказать, это ценности. Сейчас очень любят говорить о традиционных ценностях, о конституционных ценностях и так далее. Уважаемые коллеги, вы понимаете, что, если мы будем исходить из философско-нравственного толкования ценностей — ради Бога, они существовали и пусть дальше существуют. Но, если мы будем исходить из того, что, как только какое-то положение попало в Конституцию и, если оно попало в Конституцию, то стало конституционной ценностью, мы будем постоянно задавать себе разные вопросы, понимаете? Позвольте для иллюстрации привести положение Конституции СССР 1936 года о том, что собственность охраняется, и тот, кто покушается на социалистическую собственность, как дальше говорится, является врагом народа. Это слова уж точно из Конституции. «Враг народа». Вот вам и соотношение конституционного толкования и, так сказать, самой по себе ценности. То есть при создании Конституции, закона, вообще любого нормативного положения надо очень подумать, превращать ли его в ценность? В Конституции, и 1936 года, и 1977 года были положения, обращённые к власти, к министерствам, ведомствам, а потом решили, что их надо исключить из Основного закона. Потому что это текущее регулирование, оно может быть динамичным, а в Конституции должны быть более постоянные правила. Какую-то норму включили, какую-то исключили. Причём тут ценности? Какой-то элемент аппарата управления попал в Конституцию и от этого стал конституционной ценностью? А какой-то не попал. К этому надо подходить более конкретно. Я бы к таким понятиям, как конституционная ценность, нравственная ценность со своей позиции как конституционалиста относился бы осторожно. 

Ещё один момент, о котором я не могу не сказать. Вы знаете, уважаемые коллеги, как толковать ценности, для того чтобы их отделить от текущего нормативно-правового регулирования? Всё-таки, надо исходить из того, что нравственные ценности — это то, что для всех людей, независимо от их воспитания, независимо от их веры, независимо от того, на каком они говорят языке, не просто существуют, является незыблемым, это то, что характерно для всех. Я вам приведу три эволюционных примера. Революция и послереволюционный период, когда считалось, что тех, кто выступает против строя, надо наказывать. Когда их стали куда-то высылать, а потом даже отправлять в мир иной, это основывалось на том восприятии ценностей и нравственности, которое тогда сложилось. Ну и как? Мы же поняли потом, что такой подход неправильный, но он реально был. Дальше, фашизм и его толкование нравственных ценностей. Это тоже было. И мы это отрицаем, осуждаем всё, что они делали для воплощения своих ценностей. И насчёт кубинской революции. Сергей Николаевич, Вы коснулись кубинской революции и их отношения к ценностям. А я по дороге читал в «Комсомолке» материал, посвящённый Че Гевара. И там приводятся его слова: «Расстреливали, расстреливаем и будем расстреливать». Это не мои слова, я их прочитал в газете. Я даже не знаю, почему он эти слова использовал. И сказал, что «будете меня осуждать — осуждайте, но мы так делали, мы так делаем, и мы так будем делать». Революционеры в своей психологии относятся к окружающим людям по принципу, что вот этих мы поддерживаем, а эти нам не нужны и поэтому долой. Наверное, из этого исходил Пол Пот, который три миллиона жителей Камбоджи уничтожил. Это была его нравственность, его психология. Что ж, в этом случае, нам говорить? Какая нравственность нам необходима? И что, в этом плане, мы можем сделать? Это та нравственность, которая посвящена уважению к человеку. Это та нравственность, которая связана с духовным миром человека. Это та нравственность, которая способствует ценностному развитию человека. И, следовательно, конституционное право должно помочь, чтобы эти ценности нашли, в том числе и конституционное отражение. 

Ещё один момент, о котором я хотел бы сказать, Сергей Николаевич, и здесь я опять Вас немножечко покритикую. В Вашем названии говорится: «Нравственность, как основа отечественного конституционализма и русской теории права». Слушайте, Вы русский, а я-то не русский, понимаете? Это другое дело, что Вы меня принимаете в своё сообщество. Но я Вам сейчас не о своей национальности говорю. Я Вам говорю о том, что нет русской теории права. Не может быть русской теории права, понимаете? Если я к этому добавлю, что у Вас ещё есть понятие «русская народность»? Вспомним о том, что одну из возглавляемых партий Вы назвали Народной партией и исходили в статье 1 Устава этой партии о том, что вступают в эту партию, в первую очередь, те, кто относится к основной народности и так далее. 

Позвольте, в таком случае, мне, армянину, хвастануть, и сказать, что в августе 1977 года, когда готовилась и обсуждалась Конституция СССР, я в составе небольшой группы учёных на даче, принадлежавшей Правительству РСФСР, участвовал в составлении проекта Конституции Российской Федерации. И Ваш покорный слуга предложил формулировку для статьи 1 Конституции РСФСР о том, что Российская Федерация олицетворяет государственное единство русского народа и других народов Российской Федерации. Мы три вечера обсуждали эту норму, всё спорили. А потом один из нас, с хорошей русской фамилией Азовкин, с хорошим именем и отчеством Иван Акимович, хорошо известный присутствующим как видный учёный, сказал: «Да, до чего мы, русские, дожили, что уже армяне нас защищают». Я эти слова никогда не забуду. Мне тогда было только 37 лет. Это что означает? Это означает, что мы должны отходить от принципа «удобно — неудобно». Мы должны записывать то, что является исторической реальностью, понимаете? 

Сегодня мы отмечаем, что в Конституции указано про язык государствообразующего народа. Очень хорошо, что это записали в Конституции. Но вообще этого недостаточно. Надо уже в статье 1 записать, что собой представляет Российская Федерация как государство, и чей интерес оно выражает. И вот эта формулировка из Преамбулы, про которую Вы сказали, будет логично развита в Конституции. 

И ещё одно, о чём я хотел бы сказать. Потому что, как Ваше выступление было в чём-то эмоциональным и в чём-то научным, так и моё выступление является в чём-то эмоциональным, но какие-то научные выводы хотелось бы сделать. Я думаю, что нам следует подумать над теми категориями ценностей, которые отражены в философском Указе Президента от 9 ноября 2022 года. Насколько обосновано те категории, которые нашли отражение в Указе, пытаться сделать непременно конституционными правилами? Об этом надо подумать. Что-то, наверное, так и должно остаться. Что-то должно в большей мере перейти в сферу идеологического влияния на общество. А что-то, конечно, было и останется вечным и так далее. Я признателен за то, что эти проблемы сейчас нами обсуждаются открыто. И я очень надеюсь на то, что в самом названии этого доклада исчезнет слово «русская теория права», а появится просто «теория права», или «общая теория права», или «общенародная теория права», или что-то ещё в этом духе, Сергей Николаевич. Это будет правильно, да. Спасибо.

Александр Дугин. Благодарю вас, Сурен Адибекович. Интересно, что, в своё время, философы-евразийцы, в частности, Н.С.Трубецкой, обратил внимание на то, что классический труд по праву «Всеобщая теория права», Кельзена, несмотря на то, что называется «Всеобщей», лишь несколько страниц уделяла незападным правовым системам — восточным, исламским и т.д. А главным содержанием этой «всеобщей» теории — тысяч страниц — было описание и детальное исследование лишь римского права, исключительно. То есть, очень важно, под словом «общее» что понимается. И я бы поддержал Сергея Николаевича,  с его тезисом,  что русская теория права — это не только выпячивание русского народа, сколько именно вызов либеральной теории права, которая претендует на всеобщность. Сам Сергей Николаевич в этом отношении, последовательный человек, борец за права всех традиционных народов. Запад утверждает: наша теория права — универсальная теория права. Но она совсем не универсальная, она региональная. И вот зафиксировать плюрализм правовых моделей — мне кажется, очень важно. По крайней мере, для того чтобы думать в этом отношении. То есть, я бы выступил адвокатом Сергея Николаевич. 

Сергей Бабурин. С учётом поправки, я уже вычеркнул, и написал «Общая теория права». Но с учётом того, что говорил Дугин, вернул назад.

Александр Дугин. Сейчас выступление Юрия Ильича Скуратова, заведующего кафедрой конституционного международного права Российского государственного университета нефти и газа имени Губкина. И всем известного политика-интеллектуала. 

Юрий Скуратов. Уважаемые Константин Валерьевич и Александр Гельевич. Я получил несомненное удовольствие, прослушав два замечательных выступления моих близких друзей и коллег. И хотел бы, в развитие этих положений вынести некоторые мысли на ваш суд. Я полагаю ошибочным широко распространённый вывод, о том, что идеи конституционализма в России не являются традиционными. Этот, на мой взгляд, ошибочный вывод — он опирается на другую неправильную,  неточную мысль о том, что конституционализм сводится, как правило, к писаной Конституции. То есть, к формальному юридическому акту. Это не так. И, слава Богу, что последние достижения науки показали, что конституционализм — это системная категория, отражающая все процессы и явления, так или иначе связанные с разработкой, принятием и действием Конституции той или иной страны, а также включающая в себя очень богатую содержательную, элементную палитру. 

Это, прежде всего, конституционная идеология. Также в понятие конституционализма входят конституционная доктрина, форма общественно-политического движения и, естественно, писанная действующая Конституция, конституционное правосознание граждан, конституционная законность, конституционный правопорядок. То есть, весь спектр тех категорий, которые позволят нам всесторонне рассмотреть Конституцию как уникальное явление. И, конечно же, одна из ключевых идей — это взаимодействие Конституции фактической и юридической. То, Сурен Адибекович, о чём в своё время Исаак Ефимович Фарбер писал. Почему? Потому что это взаимодействие показывает динамику, диалектику движения конституционной материи. И одна из задач — обеспечить определённый уровень паритета этого процесса. Совпадение никогда невозможно обеспечить, но более или менее адекватное соответствие — необходимо.

Отсюда мы выходим на очень интересную проблему, фактически не исследованную в науке конституционного права — это эффективность действия Конституции. Каков КПД, коэффициент полезного действия Конституции? Очень трудно сказать. Мы можем хвалить Конституцию 1993 года, но она не стала препятствием грабительской приватизации, первоначального накопления капитала, разгула преступности в стране и так далее, и тому подобное. Хотя многие вопросы она всё же худо или бедно решала. И здесь целая палитра для анализа. А конституционные проекты графа Панина, Фонвизина, декабристов Пестеля и Муравьёва, князя Долгорукова? Я уж не говорю о конституционных проектах Сперанского. Я для себя, Александр Гельевич, недавно обнаружил, что мы можем вести речь и о евразийском конституционализме. Хотя, конечно, он не связан ни с какой официально принятой Конституцией. Но посмотрев под углом конституционно-правовой материи на взгляды евразийцев, прежде всего, Алексеева Н.Н., я убедился, что у них очень много интереснейших идей, которые могут даже рассматриваться как цельная конституционная доктрина. И самое главное то, что они опирались на российскую концепцию правового государства как государства правды. Эта тема ещё ждёт исследователей и её разработка, безусловно, обогатила бы нашу конституционную теорию. 

Второе, о чём я бы хотел сказать. Конечно, я полностью солидарен с тем, что сейчас важнейшая задача — это обращение к традиционным духовно-нравственным ценностям нашего общества. Карамзин, в своё время, говорил, что русскому человеку нужно научиться уважать самого себя. Если эту мысль осмыслить в масштабах всего общества, то можно согласиться с представителем свердловской школы правоведения Александром Николаевичем Кокотовым, судьёй Конституционного Суда, который сказал, что наша беда — это болезнь самоотречения, отказа от наших собственных исторических ценностей и традиций. Причём, заимствование западного опыта применительно к подготовке Конституции 1993 года было однобоким. Оно опиралось, даже в части анализа либеральной, буржуазно-демократической модели, далеко не на самый современный западный опыт. Например, не на практики социального государства Германии и так далее. И это вдвойне обидно. Потому что уж мы-то могли себе позволить, начав строительство обновлённого государства, взять за образец современные западные модели. Но нет, как я уже сказал, вместо этого мы прошли все стадии первоначального накопления капитала и многие другие тяготы и лишения, которые были свойственны капитализму на первом этапе его развития. 

Сейчас, конечно, ситуация меняется к лучшему. Мы все высоко оценили те положения, которые внесены были в Конституцию в ходе реформы 2020 года, в частности статью 67.1 и многие другие. Жаль, что они не попали в Преамбулу, но понятно по каким причинам. Мы все отмечаем Указ Президента № 809, философский, как правильно сказал Сурен Адибекович. Причём, в отношении этого Указа интересно отметить следующее. Либерализм, если хотите, даже спекулировал на идее первенства прав и свобод человека и гражданина как абсолютной ценности, забывая о том, что есть права коллектива. Есть не только права и свободы, есть также права и обязанности, о чём Сурен Адибекович в своём учебнике ещё писал. Конечно же, здесь предложены и другие ценности. И наша задача в них разобраться. Мы должны сформулировать конституционно-ценностную политику нашего государства. Я думаю, что статья 13 не является препятствием в этом деле. Мы должны двигаться по этому пути. Каким образом? Вполне возможно путём толкования Конституционным Судом по содержанию тех ценностей, которые уже отражены в Конституции, закреплены в ней. Это поможет нам решить вопрос о том, что ещё можно заимствовать, из того же философского Указа, в какой системе, всё это должно находиться. И самое главное — разработать механизм реализации конституционных норм, чтобы они не остались только на словах, как часто это бывает. Может быть, на одном из заседаний Государственного Совета, обратиться к этой проблеме, серьёзно его подготовив. 

Я поддерживаю Сергея Николаевича в том, что необходимо готовиться к радикальному этапу конституционной реформы. Сейчас не будем гадать, сколько ещё проживёт Конституция 1993 года, дай Бог ей здоровья. Но нельзя повторять печальный опыт её создания. Когда запаздывание с подготовкой проекта новой Конституции, привело к стрельбе из танков по Белому дому, к глубочайшему конституционному кризису. Мы, во всяком случае, юридическая общественность, должны быть готовы к этому процессу. Я знаю, что в недрах «Царьграда» велась работа по конституционной реформе. И некоторые предложения нашли отражение поправках 2020 года. Но надо работу продолжить. Это позволит нам в ходе проведения первого и последующих семинаров на эту тему создать философскую матрицу для будущей Конституции. Я думаю, что необходима цепочка таких семинаров, где бы мы, собственно, двигались вперёд, к заданной цели. Спасибо за внимание.

Александр Дугин. Благодарю вас, Юрий Ильич, за очень интересные замечания, за Ваше выступление. Я позволю совсем краткие соображения, для того чтобы наметить, может быть, вектора нашей дальнейшей работы, именно с точки зрения философских основ вот этого конституционного процесса. 

Первое, мне кажется, что вы сейчас обратили внимание (наверное, все конституционалисты это знают, для меня же это новая тема), что можно трактовать Конституцию широко. То есть, и когда она есть, и когда её нет. Как, вот, есть Модерн и Премодерн, есть Конституция и пре-Конституция. Как примеры такой пре-Конституции, можно привести «Новеллы» Юстиниана, «Ясу» Чингисхана, или «Русскую правду». Всё это прото-Конституции. При этом, можно говорить и о пост-Конституциях. Постконституционный процесс — это переход к электронной демократии или (если посмотреть иначе) к электронной диктатуре, куда мы , собственно, и идём. И в таком широком смысле можно подойти к Конституции. 

В феноменологической философии (Брентано, Мейнонг, Гуссерль), а, это на мой взгляд, одна из самых интересных философий, есть понятие конституирования. Это технический термин. Интенциональное конституирование объекта. То есть, объект, грубо говоря, конституируется в ходе разговора о нем, в процессе осмысления его. Так же действует и Конституция. Она нечто конституирует. Чего-то не было, какого-то понятия, явления, процесса, и вдруг это появляется, рождается из Конституции. Это активная установка. Конституция форматирует социально-политическую реальность. Предлагаю рассмотреть параллели между этими сферами  — конституционным правом, на первый взгляд, ёем-то совершенно «позитивным», не затронутым глубокой философской мысль, и феноменологией. 

Сурен Авакьян. Разрешите одну реплику добавить. Ваши предложения насчёт конституирования абсолютно связаны с тем, что у нас сейчас происходит. Мы, учёные, говорим о том, что какие-то понятия, касающиеся гражданского общества, необходимо поднять на уровень Конституции. Что дальше? Один шаг сделан, в статью 114 Конституции, касающуюся полномочий Правительства, включили пункт, где говорится о том, что Правительство оказывает содействие институтам гражданского общества. Чему мы обрадовались? Не тому, что это записано в статье о Правительстве. А тому, что, наконец, пришли к реализации того, что Вы правильно назвали конституированием, которое мы давно предлагаем. Но мы-то предлагаем, чтобы это было частью основ конституционного строя. А мы не можем закрепить это сейчас как основу конституционного строя, потому что это глава 1 Конституции, а её нельзя изменить. Для этого надо принимать новую Конституцию. Следовательно, этот процесс, как Вы совершенно справедливо отметили, должен продолжаться. К сожалению, такими, «искривлёнными» вариантами нельзя трогать главу 1 и 2 Конституции. Но процесс-то абсолютно правильный. И Вы верно ставите вопрос о том, что эту работу надо продолжать. Спасибо.

Александр Дугин. Благодарю вас. Сейчас выступление епископа Саввы, заместителя Управляющего делами Московской Патриархии. Тема «Конституционные и законодательные изменения, под влиянием духовно-нравственных идеалов. Ожидания». Пожалуйста, владыка.

Епископ Савва. Спасибо. Сергей Николаевич сказал, что мы находимся на распутье. Я бы даже применил другой образ, который часто используют в аскетике отцы церкви: мы находимся на склоне. И либо мы поднимаемся, либо скатываемся вниз. Если мы будем стоять на месте, то мы всё равно скатимся вниз. И после этого предварительного замечания я хотел бы сказать о следующем. Я бы с намного бОльшим удовольствием поговорил бы об Основном Законе будущей монархии, которая, надеемся, когда-нибудь возродится. Но, раз уж, у нас пока что есть Конституция, то поговорим о Конституции. 

Мы все помним, как Святейший Патриарх, в своё время, предложил внести упоминание о вере в Бога в Конституцию. И с каким скрипом это предложение было принято и встречено, но в итоге было доведено до самой поправки в Конституцию. В общем-то, упоминание о вере в Бога внесено в Конституцию немножко «сквозь зубы». Также немножко «сквозь зубы» внесено упоминание о некоем неназванном государствообразующем народе. В Конституции вера в Бога упомянута вместе с идеалами как нечто, что нам передали предки, о которых мы сохраняем память, и даже не в качестве основного положения статьи, в которой она указана. То есть внесено, но при недобром желании, можно из этого сделать вывод. Если Конституцию мы воспринимаем как документ, каждое слово которого так или иначе должно как-то повлиять на законодательство, на устроение жизни общества, то мы можем сделать вывод, что в данном случае Конституция лишь делает нам предписание об обязательстве некоей памяти, воспоминания о прошлом. О некоей музеефикации прошлого, в том числе и веры в Бога, которая была какая-то у предков. То есть, это не имеет отношения к настоящему. Можно сделать вывод, что упоминание о вере в Бога в Конституции сформулировано при недобром отношении к ней. 

Что на это можно возразить? Что, во-первых, хранение памяти в нашей культуре, в нашем словоупотреблении отнюдь не означает только музеефикацию. «Хранить память» предполагает проактивное отношение к объекту этой памяти. Хранить — это значит применять. Если мы не применяем то, о чём мы помним, то, в итоге, мы об этом забываем. Та память, которая не приносит плоды, умирает. А во-вторых, всё-таки, Конституция (здесь я обращу внимание на терминологию и конкретное словоупотребление) говорит о том, что предки нам передали веру в Бога. А если нам что-то передали — нам с этим что-то надо делать. Отсюда первый вопрос: что означает для законодателя, для законоприменителя, в целом, для построения жизни общества упоминание о вере в Бога в Конституции? Это не риторический вопрос. На него прямо сейчас ответа нет. Но что-то это должно означать. Конечно, я не говорю о том, что все должны построиться колоннами и идти прямиком в храм, и каждая колонна идёт в храм какой-то одной из религий. Речь совершенно не об этом. Я здесь делаю некую оговорку. 

Общеизвестно, что между законом и потребностью в законе у народа, правосознанием, осознанием народом того, что должно быть законом, часто есть разрыв. Причём, разрыв не в пользу закона. То есть, народ для себя уже сформулировал некие требования, некое понимание закона, скажем, в области справедливости суда. А диспозиция закона до этого ещё не дотягивает. Или вот сейчас, например, народ очень ярко ощущает, что зарабатывание человеком, находящимся в другой стране и проклинающим Россию, денег в самой России — это несправедливо. Но закон мирного времени эту дилемму не рассматривал. Поэтому законодателю приходится, порой, спешно и очень мучительно, восполнять эти пробелы между тем, как ощущает закон человек, народ, и тем, чем закон является. Из-за этого разрыва часто рождается ощущение, что закон несправедлив. Он не то что несправедлив, он пока что ещё несовершенен. Таким образом, что касается разрыва между законом и правосознанием, то обычно закон не дотягивает.

А в том, что касается упоминания идеала в законе (не только веры в Бога, но и идеала в целом), ситуация, скорее, обратная. У нас сейчас закон ставит планку более высокую, чем та, которая сегодня имеется у народного правосознания. Планка закона в данном случае ещё не достигнута народным правосознанием. Приведу пример не о вере в Бога. Семейные идеалы. Да, у нас закон ставит очень высоко планку семейных идеалов. При этом, у нас очень много абортов. При этом, у нас очень высокий уровень разводов. Недавно молодой философ Никита Сюндюков, который у нас здесь выступал, такой пронзительный и живой пост у себя разместил в Телеграме, где он говорит: вот, я еду, с женой, с ребёнком, с коляской, тяжело, едем в транспорте, — никто не уступает матери с ребёнком место. Никто. Там место для коляски занято каким-то багажом. Место для коляски, оно так и обозначено. А говорят: тут у нас багаж, мы убирать не будем. То есть, народ не воспринимает семью как некую высшую ценность. «Сами нарожали — сами разбирайтесь». То есть, высокая планка закона, а правосознание ещё далеко не таком уровне. Во исполнение этой высокой планки семейных ценностей сейчас принимаются очень важные запретительные меры, в частности, по противодействию разного рода извращениям. Хотя Министерство здравоохранения решило, к примеру, от них дистанцироваться. Принятие этих запретительных мер — это отнюдь не решение данного вопроса, не окончательный и не достаточный ответ на необходимость соответствия этой высокой планке семейных ценностей. Законодателю не нужно думать, что включением в Основной Закон проблема решена. Семейные ценности требуют пропаганды и поддержки. Может быть, не законодательной, может быть, законоприменительной. Я, простите, не юрист, я, может быть, где-то ошибаюсь в терминологии, в неких построениях. Но семейные ценности требуют дальнейшего движения общества. Тот же вопрос касается и веры в Бога. Как диспозиция Конституции должна влиять на жизнь общества? Очевидно, что планка поставлена очень высоко. Где-то правосознание общества не дотягивает. Безусловно, много делается. Введение капелланов в армии, отмечание религиозных праздников как государственных, возвышение роли духовенства в обществе. Но это, на самом деле, частности. Следует понять и оценить разрыв между этим конституционным высказыванием и состоянием народного правосознания, тем, как дальше этот духовный процесс может развиваться.  

Вторая тема, которую хотел бы затронуть в продолжение первой. Это уже много раз сегодня упомянутый перечень духовно-нравственных ценностей в Указе № 809. Я, кстати, не очень люблю выражение «духовно-нравственные ценности». Я предпочитаю «духовно-нравственные идеалы». Потому что ценности — это построить дом, посадить дерево, воспитать сына. А идеалы — это жертвенность супругов друг другу, это воспитание ребёнка именно в этих же идеалах. Кстати, в Конституции термин «идеалы» употреблён, а не «ценности». Так вот, в перечне духовно-нравственных ценностей, употреблю термин Указа № 809, вера в Бога не упомянута, хотя об этом говорилось. И Святейший по этому поводу обращался. Но поскольку этот перечень взят из Стратегии национальной безопасности, было сказано, что менять его не будем. Это тоже к слову о том, что те, кто этот документ составляли, написали хороший текст, но немножко механически. И характерно, что в следующей после этого перечня статье Указа, упоминаются основные религии. Но упоминаются исключительно в качестве констатации. «Христианство, ислам, буддизм, иудаизм и другие религии, являющиеся неотъемлемой частью российского исторического и духовного наследия, оказали значительное влияние на формирование традиционных ценностей, общих для верующих и неверующих граждан. Особая роль в становлении и укреплении традиционных ценностей принадлежит православию». Просто констатация. Нет никакой, опять же, отсылки к действию. В этом смысле Концепция внешней политики намного более смелая, чем документ, касающийся внутренней политики, т.е. Указ № 809. Как-то иногда мы более смелые в высказываниях вовне, чем внутри.

Вернусь к перечню духовно-нравственных ценностей. Оставлю в стороне то, что там затесались, например, гуманизм, который очень сильно скомпрометирован и с содержанием этого понятия надо разобраться. В Институте Царьграда мы проводили деконструкцию либерализма, и, мне кажется, деконструкцию гуманизма тоже надо бы провести. Чтобы не наступить на уже очевидные, многократно случавшиеся «грабли», на которые уже наступало человечество, другие общества. Вопросы есть к идеалу, который в этом перечне сформулирован как права и свободы человека. «Свобода» — это наш термин, это не их термин. «Права и свободы человека» — это наш, русский термин, наше русское слово. Но вопрос даже не столько к этому термину, «права и свободы человека», сколько к его либеральной интерпретации. Так вот, в приведённом перечне духовно-нравственных ценностей каждый термин может вылиться в конкретно большую политику: милосердие, справедливость, взаимопомощь, взаимоуважение. Кстати, мы очень ярко видим, как развиваются сейчас взаимопомощь и взаимоуважение в связи с войной в Новороссии. И, тем не менее, что делается в отношении каждого из этих терминов, как строится политика, проистекающая из декларированных духовно-нравственных ценностей? Что делается дальше? Как будет преодолеваться разрыв между правом и правосознанием в отношении каждого из терминов этого перечня. Опять же, вспомню семейные идеалы, уже привёл этот пример. 

Но особенно ярко звучит этот вопрос относительно формулировки следующей ценности (или идеала, в моём словоупотреблении): приоритет духовного над материальным. Он где-то там затесался, в середине буквально этого перечня. Но, пожалуй, именно попытка достичь приоритета духовного над материальным является ключевым моментом в преодолении вот этого разрыва между идеалами и реальностью. Сергей Николаевич совершенно правильно сказал, что, к сожалению, подавляющее большинство молодёжи отравлено культурой потребления, идеями потребления, которые как раз предполагают приоритет материального над духовным. Именно в том, как дальше развивать приоритет духовного над материальным, что с этим делать, как реализовать эту диспозицию нашего законодательства, заключается, на мой взгляд, один из главных вопросов сегодняшнего дня. Благодарю за внимание.

Александр Дугин. Благодарю вас, владыка. Если вы позволите, некоторые замечания. 

Вот, вы, владыка, раз пять упомянули в своей речи такой прекрасный термин, как «диспозиция». Я хочу обратить внимание на его философское значение, в частности, у Фуко. Там он как звучит как «диспозитив». Не диспозиция, а диспозитив, это более активная форма. Диспозитив — это означает не просто номинальное утверждение чего-то, какого-то принципа, это скорее то, о чём говорил Сурен Адибекович, утверждение чего-то, что мы прослеживаем в сфере его реализации. Это некая силовая диспозиция. Когда мы утверждаем нечто, а потом следим, чтобы это утверждение дошло до самой материи. Вот это понятие «диспозиция», которое у владыки прозвучало, или «диспозитив» Фуко, как ещё более активная форма, думаю, ключевое. Диспозитив прекрасно встраивается в феноменологию как структура интенциональности. 

Второй момент, который мне кажется очень важным, на что обратил внимание владыка, это понятия «идеал». В философии у понятия «идеал» есть синоним — это «норма». Вот, нам представляется, что нормальный человек — это средний человек. Вот, уберём всё верхнее и нижнее, останется среднее и это будет норма. На самом деле, ничего подобного. Когда мы берём нечто среднее между верхним и нижним, мы никакой нормы не получаем. Норма — это тоже диспозитив. Норма — это такая же диспозиция, которая утверждается волевым, если угодно, политическим актом. Мы думаем: вот обычный нормальный средний человек. Но это в корне неверно.  Нормальный человек — это синоним идеального человека. Такой, каким ему — силовым образом — предписано быть, а не таким, каким он является. 

И ещё третье замечание. Это вот, может быть, вообще ко всему нашему сегодняшнему семинару. С этого, вероятно, и надо было начинать. Вспомним, где говорит Аристотель о политике. Он говорит о ней в трактате «Этика». Политика — это подраздел этики у Аристотеля. А под этикой он понимает не то, как есть снова, как всё есть, а то, как всё должно быть. Политика и право ведь то же занимаются тем, как должно быть, а не как есть. И определяют то, каким оно должно быть. Так же и этика, нравственность, определяет то, не как люди себя ведут, а как они себя должны вести. Вот, этот активный конституирующий момент, диспозитив, мне кажется, во всех наших сегодняшних обсуждениях, выступлениях звучит постоянно, с разных точек зрения. И это важно, на это стоит обратить внимание. 

А по поводу традиционных ценностей: мы в «Царьграде» с Константином Валерьевичем Малофеевым и отцом Андреем Ткачёвым подробнейшим образом разбирали именно этот указ, 809. И многие вопросы, которые сегодня затрагиваются сегодня, подробно и детально разобраны. Соответствующая брошюра издана. А затем мы продолжили цикл «Азбуки традиционных ценностей», не остановились лишь на обсуждении ценностей, перечисленных в указе. В наших программах, и в опубликованной брошюре на многие вопросы даны довольно развёрнутые ответы. 

Сергей Бабурин. Владыка поднял очень важный вопрос, когда говорил о перечне традиционных ценностей. Я, как действующий профессор, столкнулся с тем уже, что во многих университетах при подготовке к экзаменам в билетах стоит вопрос: «Перечислите все 17 традиционных ценностей», «Перечислите первые 10 традиционных ценностей». И так далее. То есть, вот, насколько формально начинают подходить к этому указу. И это совсем не безобидно.

Александр Дугин. Благодарю вас, коллеги. Сейчас Вардан Эрнестович Багдасарян, с темой «Конституция Российской Федерации, аксиологическое измерение». 

Вардан Багдасарян. Вспомнил слова сподвижника Линкольна Уильяма Сьюарда, который сказал: «Есть Закон и выше Конституции». Он имел в виду Закон Божий. И он имел в виду то положение Конституции США, по которому могло существовать рабство. Ввиду того, что это, с его точки зрения, противоречило Закону Высшему, следовала необходимость изменения Конституции. Вследствие этого, были внесены соответствующие поправки в Конституцию США. 

Итак, если Конституция противоречит ценностям, принимаемым обществом, Конституция меняется. Средний возраст жизни Конституции, мы подсчитали, 18 лет. Есть конституции, которые живут дольше или меньше, но в среднем 18 лет. Такова мировая практика к вопросу: а сколько жить российской Конституции? Второй тезис, и вторая цитата, которая дальше позволит двигаться. Цитирую: «В сфере укрепления экономики основной целью станет удовлетворение материальных потребностей человека на пути его развития и духовного роста. Такой принцип отличает нашу страну от других экономических систем, где основная цель — накопление богатства и увеличение доходов. Материалистические школы рассматривают экономику как конечную цель, что является подрывающим и разлагающим фактором процессов развития человечества. В нашей стране это всего лишь средство для достижения конечной цели». Звучит так, как будто это написал Александр Гельевич Дугин. На самом деле, это Конституция Исламской Республики Иран. Значит, возможны и такие конституции, а не только та модель, которая существует у нас. Если характеризовать Конституцию 1993 года, то нельзя её отрывать от исторического контекста. Если её характеризовать, надо называть вещи своими именами. 

Я бы предложил три характеристики. Первая — эта Конституция космополитическая. Вторая — эта Конституция несуверенная. Третья — эта Конституция капиталистическая. Возникли поправки 2020 года. Могли ли эти поправки изменить целое? Нет, целое они изменить не могли. Потому что модель Конституции 1993 года сохранилась, действует и имеет определяющий характер. Я только приведу один, может быть, наиболее яркий пример. В ситуации после 2014 года и столкновения нас с глобальным Западом вопрос о приоритетности международных норм и международных договоров выглядел как-то странно. Вносятся поправки, в частности, в статью 79, в которой теперь закреплено следующее положение: «Решения межгосударственных органов, принятые на основании положений международных договоров Российской Федерации в их истолковании, противоречащем Конституции Российской Федерации, не подлежат исполнению в Российской Федерации». Но остаётся, при этом, статья 15, пункт 4, в котором говорится прямо противоположное: «Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора». А статья 16 говорит: «Никакие другие положения настоящей Конституции не могут противоречить основам конституционного строя Российской Федерации», которые изложены в главе 1. Значит, эти поправки, в сути своей юридически ничтожны, ввиду противоречия их базовой главе 1, равно как и главе 2. 

Есть другие аспекты. Да, действительно, важное, ценное, греющее патриотический слух, внесение преемственности от Советского Союза. Внесли такую поправку. Но остаётся ведь и преамбула, в которой говорятся слова «возрождая суверенную государственность». Что подразумевает: не было суверенной государственности до принятия Конституции 1993 года. Соглашусь с батюшкой, о том, что мы, действительно, все ожидали «… от Бога». Да, «внесут Бога». А куда же они внесут «…в Бога»? Ну, наверное, следует в Преамбулу? Нет, внесли в главу 3 «О федеративном устройстве». Ничего лучше, чем глава 3 «О федеративном устройстве», для «внесения Бога», не нашлось. Ожидалось, что внесут «брак есть союз мужчины и женщины». Внесли. Но не совсем так, как ожидалось. Защита института брака, как союза мужчины и женщины. Значит, есть какой-то ещё другой брак? Вот, мы этот защищаем брак. Но есть другой, который не подлежит защите? И другие положения можно привести, из которых следует, что возникает правовой и, главное, ценностный «тяни-толкай». Получается некоторое противоречие этих привнесений и, собственно, модели Конституции. Но это и хорошо, в том плане, что диалектические противоречия должны быть разрешены.

В этом смысле, надо говорить о втором этапе конституционной реформы, который устранит заложенные противоречия. Я бы перечислил те пункты, которые, с моей точки зрения, следует ожидать в будущей Конституции, если мы встаём на позиции традиционных ценностей или идеалов. 

Первое. Признание недостаточности отражённого в Преамбуле позиционирования России в мире как части мирового сообщества. Открываем Преамбулу. Всё, что о наших отношениях с миром, — мы являемся частью мирового сообщества. Всё, точка. Больше ни о наших отношениях, ни о многополярности, ни о защите чего-то другого нет. Как пример, Конституция КНР. «Китай последовательно проводит независимую самостоятельную внешнюю политику. Решительно выступает против империализма, гегемонизма и колониализма, укрепляет сплочённость с народами различных стран мира, прилагает усилия в деле сохранения мира во всём мире, содействуя прогрессу человечества». Так Китай видит свою роль. И мы, как «часть мирового сообщества». 

Второе. Целесообразность снятия запрета на государственную идеологию, при понимании под идеологией значимых для российского государства ценностей и идеалов. Признание неудовлетворительным сведение высших ценностей России к правам и свободам человека. В действительности, нет ни одного документа, нормативного акта, в котором бы вообще определялось, что они подразумевают под идеологией. Они что запрещают? Где понятие, закон, где? Мы насчитали более 200 определений, что такое идеология. Из какого они исходят? Если исходить из идеологии в смысле высших ценностей и идей, есть статья 2, в которой заявляется, что, всё-таки, высшая ценность есть, — это права и свободы человека. Так, значит, всё-таки, идеология существует? А когда мы говорим, что высшая ценность — права и свободы человека, то классически это связывается с идеологией либерализма. Получается, запрещены любые другие идеологии, кроме либерализма, который утверждается, в частности, в статье 2. Нам говорят так: ну, это ведь мировой опыт, везде так. Всего несколько стран, где такой запрет существует. Все эти страны постсоветского пространства: Болгария, Узбекистан, Таджикистан, Молдова, где в такой же формулировке, как у нас, существует этот запрет. В некоторых других странах он содержится в другой формулировке. В большинстве конституций ничего подобного нет. 

Третья позиция. Изъятие из Конституции приоритетности международного права над национальным, обязательной и полной включённости в национальное законодательство так называемых общепризнанных принципов и норм международного права. Признание установленного в Конституции приоритета международных принципов и международных договоров нормой, противоречащей ценностям и суверенитету России. В действительности, напомню, было постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 10.10.2003 №5, где давалось пояснение, а что подразумевается под международными правами. И там давалось пояснение: это документы Организации Объединённых Наций и её специализированных учреждений, то есть всё, что принимает ООН и её специализированные учреждения. Они некоторое время назад о гендерном равенстве там приняли законодательство. В текущей версии статьи 15 Конституции мы, получается, должны этим руководствоваться. Понятно, что это неприемлемо. Мы, кстати, провели исследование, где впервые возникло положение о включённости в национальное законодательство международных норм и их приоритета, которое фактически воспроизводится у нас. Обнаружилось, что это было после Первой Мировой войны, и такое положение было включено в Конституцию Веймарской республики и Конституцию Австрии. А у нас оно в той же самой формулировке было повторено в 1993 году.  

Четвёртое. Перенос гипертрофированного понимания отделения церкви от государства. Отказ от подхода, фактически приравнивающего традиционные российские религии к сектам. И нам опять говорят: ну, мировой опыт. Государств, которые позиционируют себя как светские на уровне Конституции, например, Франция, не так много. А в других странах есть официальная религия, есть государственная религия, есть поддержка тех или иных традиционных для данного общества религий. Мировой опыт здесь в помощь. И, если у нас любят ссылаться на мировой опыт, — пожалуйста, вот он. 

Упоминание в Конституции Бога. В действительности, в большинстве конституций стран мира такое упоминание содержится. Греческая Конституция начинается с апелляции к Троице. Ирландская Конституция начинается с апелляции к Иисусу Христу. И опять нам указывают, что якобы мировой опыт говорит: ну, что вы, «Бога в Конституцию», как это возможно? Не только возможно, но в большинстве конституций так и закрепляется.

Звучала сегодня формула, я с ней соглашусь, что упоминание в Конституции русской идентичности возможно в формулировке «русский народ и все братские народы России». Так, в частности, в Конституции Испании — «испанский народ и другие братские народы Испании». И это позволит отразить и идентификацию государствообразующего народа, и то, что он находится в единении с другими братскими народами. 

Изъятие из Конституции положения о допустимости частной собственности на российские природные ресурсы. Признание природных ресурсов России достоянием всего народа России. Мы провели такой анализ, и такое положение, которое содержится в статье 9 о возможности частной собственности на природные ресурсы, делает нашу Конституцию исключительной. Больше ни в одной Конституции стран мира ничего подобного не существует. 

Изменение положения о запрете любой деятельности, направленной на монополизацию и абсолютизацию конкуренции, имея в виду целесообразность наличия государственных монополий. У нас по Конституции запрещено создание монополий и есть соответствующие ограничители. Не оговариваются те случаи, когда возможно и целесообразно создание этих монополий. Между тем, опять-таки, мировой опыт, конституции Франции, Италии, Испании предусматривают механизм создания монополий, когда это необходимо и целесообразно для государства. 

Девятое. Устранение конституционного положения о независимости Центрального Банка от других государственных органов. Ну, уж только ленивый не говорит, что независимость Центрального Банка — это глобализаторская политика. Но это не только у нас, конечно, реализуется. Существуют только четыре страны мира, где это внесено в конституции. Это наша Конституция. Это Конституция Афганистана, 2004-го года. Конституция Ирака, 2005-го года. И Конституция Косово, 2008-го. И наша. Показателен этот соответствующий ряд. 

Ряд может быть продолжен. Я бы ещё отметил важный принцип — устранение из Конституции возможности использования системы федерализма в сепаратистских сценариях. К таким требующим устранения положениям относится наличие Конституций в отдельных субъектах Федерации, наличие государственных языков и слов «государство», «республика», а в скобках «государство». И мы понимаем, кто, вероятно, делал подсказки под эту формулировку. Про то, что у нас в государстве есть другие государства. И, помимо государственного языка, есть ещё государственные языки.  

Что бы хотел сказать в завершении? В 2012 году Венгрия приняла новую Конституцию. Против неё тогда ополчился весь Евросоюз. Они внесли очень жёсткие положения в отношении так называемых ценностей. Право на жизнь с момента зачатия, брак есть союз мужчины и женщины, право родителей на выбор воспитания для своих детей. О том, что Венгрия руководствуется идеей единства венгерской нации, несёт ответственность за судьбу живущих за её пределами венгров. Тогда прозвучали слова Виктора Орбана: «Мы не допустим, чтобы Брюссель диктовал нам свои условия. Никогда в своей истории мы не позволяли никому указывать нам, так и теперь не позволим это Брюсселю. Пусть в Венгрии во главе угла стоят венгерские интересы». Это путь Венгрии, страны численностью 9 миллионов человек. Очень важно, чтобы во главе угла при составлении отечественного законодательства и Конституции России стояли наши интересы. Спасибо.

Александр Дугин. Просто блестящий доклад, Вардан Эрнестович. Я хотел бы предоставить слово Константину Валерьевичу Малофееву, учредителю Института Царьград. Только хочу обратить внимание на то, что, помимо того, что Константин Валерьевич является учредителем, и инициатором этой инициативы, одновременно он курирует наше правовое направление, правовой отдел, философию права, фундаментальные исследования в этом направлении. И, в данном случае, вот, я хочу предоставить Малофееву-учёному слово.

Константин Малофеев. После выступления Вардана Эрнестовича, в общем, добавить-то нечего. Он сказал бОльшую часть того, что я хотел осветить. Я лишь добавлю (особенно для не-юристов, не-конституционалистов), что, к сожалению, Конституция и конституционное право разительно отличаются, например, от библейской экзегетики. Одно дело, когда кто-то, безусловно, выше тебя, в данном случае, Дух Божий, пишет библейский текст, а ты — экзегет, который столетиями, тысячелетиями, может его изучать и из него по-прежнему извлекать что-то мудрое, чего даже предыдущие святые отцы, до тебя жившие, возможно, не смогли извлечь. Конституция, в этом смысле, гораздо более профанный текст, из которого ты извлекаешь то, что туда записали люди, которые зачастую хуже владеют предметом, чем ты. И в основном ты занимаешься не тем, чтобы мудрые мысли извлечь и прокомментировать, а тем, чтобы придать мудрость тому, что, на самом деле, гораздо проще. 

Поэтому, к сожалению, наша Конституция, написанная в момент величайшего национального унижения, после гражданской войны в центре Москвы, конечно же, максимально колониальная. Всё, что Вы сказали про Афганистан, Косово и Ирак, — это просто блестяще, именно так и есть. Об этом ярко свидетельствуют положения нашей Конституции про независимый Центральный Банк, про приоритет международного права, про запрет на идеологию (аналог которого всего в четырёх конституциях в мире присутствует). Соответственно, то, что мы являемся лишь частью мирового сообщества, — и это главное, что мы можем о себе сказать, то, что в нас заложена либеральная идеология в виде прав и свобод человека, — это всё совершенно идеальная колониальная Конституция. Она была создана потому, что идеология нам преподносилась извне для регулирования страны, которая не самостоятельна. 

Сейчас предпринимаются попытки это исправить, но не на конституционном уровне, а посредством подзаконных актов. Они начались не с Конституции, а со Стратегии национальной безопасности. Опять же, конституционалисты (в отличие от не-конституционалистов), к сожалению, слишком хорошо знают, как это всё пишется и не испытывают никаких иллюзий. Это всё борьба аппарата и тех или иных чиновников. Например, традиционные духовные нравственные ценности — впервые эта терминология родилась в социально-экономической доктрине Русской православной церкви, подготовленной Всемирным Русским Народным Собором 20 лет назад. Были использованы эти слова для того, чтобы не употреблять никакую христианскую терминологию, а применять вот этот «новояз». И они так и кочуют, эти традиционные духовно-нравственные ценности, из речей Президента в нормативные акты и уже приобретают какую-то прямо плоть юридическую. В реальности они могли быть заменены гораздо более простым словом, например, если бы их назвали христианскими или просто православными. 

В этой связи, то, что сейчас происходит — это латание и декорирование плохой Конституции подконституционными и даже подзаконными нормативными актами. Стратегия национальной безопасности, Указ № 809 «Об основах государственной политики в области сохранения и укрепления традиционных ценностей», Основы внешней политики, Основы культурной политики, недавно переписанные, — они все гораздо лучше Конституции. Мы все с восторгом говорим, что идут изменения. Но, если встать на формалистскую позицию, позитивистскую, и посмотреть на Конституцию, изменено немного. И Вы совершенно правы, Вардан Эрнестович, когда обратили внимание, что при коллизии статей 79 и 15, как только изменятся ветры перемен, конечно же, победит 15, немедленно, которая говорит прямо и недвусмысленно о приоритете международного законодательства.

Как правильно отметили Владыка и Сергей Николаевич, неверующий человек писал 809-й Указ. Мы знаем его имя, фамилия его Аристархов. Прекрасный человек, но он совершенно неверующий, заявляющий о том, что является атеистом, бывший замминистра культуры, который по указанию Совбеза возглавлял рабочую группу, которая писала Указ № 809. Так вот, он написал Указ, мы его очень хвалили. А потом мы взяли с Александром Гельевичем и с отцом Андреем (Ткачёвым) прокомментировали каждую из его ценностей, пять из которых совершенно масонские, взятые из Руссо. Но мы придали им другой оттенок. Почему? Потому что это традиционные духовно-нравственные ценности. А традиционные для российского общества — это православные. Поэтому мы говорим: знаешь, гуманизм у нас православный, права и свободы человека православные, и дальше мы это всё переписали. Отдали Аристархову, сказали: «Напиши, пожалуйста, вступление». Но он, всё-таки, открыл саму брошюру. Так бы он написал хорошее вступление. И он в шоке говорит: «А я не это имел в виду». Мы говорим: «Ну, что ты имел в виду, сейчас уже большого значения не имеет. Потому что общегосударственный тренд такой, что будет, наверное, комментироваться, как мы написали». Ровно так, как Вы, Владыка, совершенно справедливо говорите про указание на веру в Бога в целях какой-то музеефикации. И если послушать всех, начиная от Президента, то говорится о том, что у нас в Конституции вера в Бога, государствообразующий народ, семья как союз мужчины и женщины. А в реальности, если посмотреть строго формально, всё это внесено в разделение компетенций между субъектами и Федерацией. И, конечно, это латание дыр и декорирование должно закончиться нормальным изменением Конституции. То есть конституционной реформой, в ходе которой необходимо принять новую Конституцию. Будет собрано Конституционное Собрание, которое как орган учредительной власти, наконец, примет Конституцию. Это была моя реплика, посвящённая реакции на то, что говорили выступавшие перед этим коллеги. 

А возвращаясь к теме Сергея Николаевича, я хотел добавить про нравственность как основу отечественного конституционализма. Между прочим, это очень глубокое название. Потому что мы все знаем из теории, что нормы морали шире норм права. А откуда это идет? Это, вообще-то, идёт из шестой новеллы Юстиниана. В шестой новелле Юстиниана сказано, что, в случае противоречия закона Закону Божьему, действует Закон Божий. Это было прямо сказано в законодательстве Юстиниана. Было повторено в Эпанагоги Василия Первого. И перешло в «Русскую правду». Там не так прямо написано, как в новеллах Юстиниана. Потому что напоминаю, что «Дигесты» писались для профессиональных римских юристов и очень развитой школы права, а «Русская правда» — это был переводной греческий текст для ещё очень юного государства, и, соответственно, в нём прямо такой нормы нет. Но то, что этот дух был воспринят русскими, мы знаем из «Слова о законе и благодати» митрополита Иллариона, который как раз разбирал благодать и законы. Напомню о том, что благодать там выше и больше закона. Так вот, норма о том, что нравственность выше закона, а закон должен соответствовать нравственности — это наша глубокая традиция. Наше законодательство началось с рецепции византийского, которое было насквозь христианским. Более того, если о чём-то нет нормы права, значит, соответственно, смотри нормы религии. Это было прямо указано в очень разработанном византийском законодательстве.   

А вот, у наших англосаксонских коллег аналогичного принципа нет. Это можно видеть на примере юридического постулата Соединённых Штатов или Англии: «всё, что запрещено законом, то плохо, а всё, что разрешено законом, то хорошо». Зачем им так сильно бороться за разрешение содомитских браков или педофилии в том случае, если, допустим, действуют нормы морали, и нормы морали значимее, чем нормы права? Потому, что если это разрешено по закону, если есть судебное прецедентное решение, то, соответственно, у них это немедленно считается нравственным. Они бьются, они в кровь бьются за то, чтобы принять или не принять законодательно. Мы понимаем, что, даже если у нас законодатель что-то примет такое, что не будет соответствовать ожиданиям, оно не будет исполняться как в любом традиционном обществе. А у них не так. И, кстати, началось у них это в 16-м веке с Генриха VIII, заявившего о том, что он является главой церкви. А до этого главой католической церкви, которая тогда была в Англии, являлся Папа Римский. Папа Римский — это совсем иной субъект законотворчества, чем король, потому что он почитается безгрешным. А король нет. Тем более, про этого короля Синюю бороду все знали, что он очень грешен. Этот король перевешал 100 тысяч крестьян. Этот король устроил диссолюцию с запретом и разгромом монастырей, убийством монахов, выносом и выкидыванием святых мощей. Этот король объявил себя главой новой церкви, англиканской. И поэтому в их случае нравственность стала уходить. У них закон стал очень важен, закон стал равен нравственности. Это очень важно, это очень англосаксонская история. Потому что, а где она, нравственность? Если король безнравствен, о чём известно всей стране, и при этом является источником права, главным законодателем, где здесь нравственность? Поэтому закон стал равен нравственности. Очень интересно. 

Концепция обычного права вытекла из суда над королём, начиная с суда над Карлом I. И король, когда защищался на суде, сказал: «А вы меня по какому закону судите?» Он говорит: «Я источник права. Вы как меня можете вообще судить? Как вы можете судить короля?» А поскольку общество уже было не религиозное, они не могли ему сказать «по Божественному закону». И тогда было придумано обычное право. Мол, есть какое-то обычное право, витающее в воздухе. А пророки его — судьи. И появился институт англосаксонских судей и прецедентного права, имеющих право, как иудейский раввинат, на то, чтобы толковать и добавлять нормы в некое общее учение, в котором судьи являются носителями, источниками права. Это очень интересно и резко противоречит нашему пониманию права. Поэтому я хотел бы поблагодарить Сергея Николаевича за само название «Нравственность как основа отечественного конституционализма». Потому что это, на самом деле, чрезвычайно глубоко. И мы обязательно должны это помнить, когда удастся, всё-таки, продолжить конституционную реформу. Потому что, конечно, нравственность должна лежать в её основе, наша природная православная нравственность, с которой и началась русская государственность. 

Сурен Авакьян. Можно вопрос задать? Константин Валерьевич, получается, в таком случае, абсолютно объяснимо, почему в некоторых странах принимаются решения о провозглашении государственной религии или о подчинении религии государству. То есть, они существуют самостоятельно, и каждый раз нужно объясняться с кем-то, почему и как ты берешь какие-то догмы и делаешь их частью закона. А здесь очень просто. Всё это закон, всё это подчинено государству, следовательно закону. Значит, что хочу, то и беру. Где границы тогда будут?

Константин Малофеев. В религии. Если в Саудовской Аравии Коран признан источником права, соответственно, ограничения в Коране. В Иране, если шиитские нормы ислама являются источником права и морали, соответственно, закон должен быть им подчинён. Это очень хороший вопрос, потому что здесь вспоминали Грецию. Да, в Конституции Греции записано, что господствующей религией является православие. Но при этом их школа права, их конституционализм полностью этому противоречит. Потому что у них насквозь либеральная Конституция. И, кроме констатации, хотя это даже не констатация, а, скорее, прокламация, что они являются православным государством, — больше они ни в чем не православные. 

Сурен Авакьян. Психология-то у людей разная. Вы привели примеры из мусульманских стран.

Константин Малофеев. Да.

Сурен Авакьян. А я-то спрашиваю применительно к России. К тем людям, которые здесь живут. У них, между прочим, не одна, не две, а около 12 условно психологий. И как это всё совместить?

Константин Малофеев. Вы имеете в виду, с религией?

Сурен Авакьян. Да, я имею в виду именно с религиозными положениями. 

Константин Малофеев. Дело в том, что наше законодательство прямо сейчас на 99% основано на православной этике. Наши понятия о добре и зле взяты из христианства. Они оттуда возникли. И поэтому для нашей страны это не будет являться никаким изменением. Продолжается, Сурен Адибекович, наш с Вами долгий разговор. Например, существующий у нас авторитаризм, не в смысле писанных конституционных норм, а в смысле сформировавшейся практики управления государством не сильно отличается от монархии. Поэтому при тех понятиях о добре и зле, которые у нас уже есть, если бы мы прямо записали о том, что православие — это наша государственная идея, или о том, что наши идеалы связаны с тысячелетним православием, мы ничего бы не изменили в обществе. Только пришли бы к лучшему.

Сурен Авакьян. Вы бы людей перессорили тогда. Вы всех людей перессорите. Потому что, если Вы напишете «православие», завтра в Конституции Татарстана напишут «ислам», а в Конституции Бурятии напишут что-то ещё. Зачем это? Получается, сегодня отнести ребёнка и покрестить является внутренним желанием родителей, а тогда это станет обязанностью?

Константин Малофеев. Нет, нет, ни в коем случае.

Сурен Авакьян. Как это, нет?

Константин Малофеев. Нет.

Сурен Авакьян. Если церковь мы подчиняем государству, значит, они обязаны духовные обряды выполнять как государственные.

Константин Малофеев. Нет-нет-нет. Мы просто наши традиционные духовно-нравственные идеалы называем одним словом, говорим, что они находятся в сфере православия. Но это идеалы. Идеал — это что-то высокое, к чему ты стремишься, а не минимальная норма, за которой следует криминализация.

Сергей Бабурин. Константин Валерьевич, два слова буквально. Сурен Адибекович, все народы, жившие в составе России, входили в православную Россию. Они принимали на себя, что они разделяют не религию (многие сохранили свою веру), но тот православный образ жизни, те ценности, на которых строилось Московское царство. Поэтому тут нет противоречия. И нет никакого конфликта. У нас, действительно, не национальное государство, так как православие снимает межнациональные различия. И, в силу этого, пусть в Татарстане Коран читают. Но они ведь и Коран не читают.

Константин Малофеев. Кстати, как и в Византии, которая была очень многонациональным государством, но жившие в ней народы объединяла религия.

Александр Дугин. Благодарю вас. Я хотел обратить на такой момент. Константин Валерьевич сказал очень важную вещь. Он обратил внимание на то, на основании чего Кромвелевский парламент осудил и казнил короля. Я обращаю ваше внимание на работу Эрнста Канторовича «Два тела короля». Гениальный труд, который описывает, что представление о всемогуществе королевской власти в Средневековый период было доминирующим. И чтобы совершить убить короля common law было ещё недостаточно. Тогда протестантский парламент Кромвеля решил: мы осуждаем короля, потому что мы, как соборный орган, парламент, являемся его «вторым телом». И тот, кто владеет печатью короля, то есть «вторым телом короля», может осудить «первое тело», гражданина  Чарльза Стюарта. Вот это очень интересный переход от классической средневековой доктрины королевского права к более современной — через раздвоение двух тел. Потом о теле короля постепенно забыли и остался только common law.

Но ведь в Англии и сейчас есть король — Чарльз III. На самом деле, эта идея двух тел короля, вместе с common law, как ни странно в какой-то форме сохранилась. Напомню, что Монтескьё, пародируя английскую политическую модель, перенес авторитет короля и его статус на статус французского президента. То есть, французский президент остался важным источником, источником права, хотя теперь и в системе разделения властей. 

У нас последний доклад, Роберта Михайловича Нижегородцева. «Нравственные подходы к воспитанию, и права несовершеннолетних граждан».

Роберт Нижегородцев. Спасибо, уважаемые коллеги, за предоставленное мне слово. И я, вдохновившись примером уважаемого Константина Валерьевича, позволю себе немного остановиться на том, что сказали коллеги до меня. И начну я, прежде всего, с того, что мы, обществоведы, отлично понимаем, что любые доктрины, теории, которые возникают в недрах нашего сознания, поневоле несут на себе отпечаток того социума, в котором они возникли. В том числе определённый культурный код той страны, в которой возникли, той национальности, в недрах которой обсуждается соответствующий круг идей. В этом смысле, упоминание в сегодняшнем заглавном докладе «русской теории права» совершенно не режет слух, оно абсолютно нормально и оправдано, в том смысле, в котором мы с вами говорим, например, о французском утопическом социализме или о немецкой классической философии. Но это совершенно не значит, что немецкие классические философы представляют и защищают интересы исключительно немецкого народа или каких-либо его слоев, а французские утопические социалисты защищают интересы французского народа, либо какой-то его части. В этом смысле, упоминание русской теории права как отпечатка культурного кода абсолютно осознанно, правильно. И мне, например, ласкает слух, а не режет. 

Хотел бы так же поддержать уважаемого епископа Савву. В том что, когда мы говорим о нравственности, об идеалах, прямые запреты мало чего достигают, они очень неэффективны. Нужно вести разъяснительную работу. Особенно тогда, когда дело касается молодых людей, несовершеннолетних граждан, которые, тем не менее, готовы совершать определённые поступки, но плохо сознают последствия, к которым они приведут. Если бы, упоминая набившую всем оскомину проблему смены пола, мы не замаскировывали эту проблему за какими-то ханжескими лицемерными высказываниями, а называли вещи своими именами и разъясняли бы молодым людям (некоторые и не очень молодые люди нуждаются в этих разъяснениях), что речь идет, на самом деле, о кастрации, то у них не было бы никаких желаний думать о том, хотят ли они быть мальчиками или девочками. Тот, кто родился мужчиной, кому Господь Бог дал эту радость, должен быть мужчиной. Кто родился женщиной — будь женщиной. Мы, опять же, возвращаемся к Божьей воле. И больше ничего. Просто нужно разъяснить людям, что, если они заблокировали детородную функцию своих половых органов, у них от этого половые органы противоположного пола не отрастут сами собой. И они обрекают себя на бездетность пожизненно. Они обрекают себя на то, что они «садятся» на жуткие гормональные препараты, жёсткие, наносящие вред важнейшим внутренним органам и, тем самым, сокращающие продолжительность своей жизни. Если это внятно разъяснить молодым людям, то у них этих максималистских юношеских метаний было бы гораздо меньше. Мы просто привыкли называть это ласковыми ханжескими словами и скрываем за этим, на самом деле, очень неприглядную суть. 

С другой стороны, мы разучились во многом слышать своё молодое поколение, учитывать потребности несовершеннолетних, возвращаясь к той же сексуальной потребности. В 13-14 лет — это абсолютно половозрелые молодые люди. Эти потребности у них есть. И они готовы открыто говорить об этом. В данном случае они в каком-то смысле требуют свое сообразно своим личным качествам. Взрослые очень часто просто отмахиваются от этого. «Ну, потерпи пару лет, ты пока ещё не взрослый человек, что ж тут поделать». И многие из них реализуют эту потребность, не дожидаясь соизволения со стороны взрослых. И тогда в дело вступают нормы права и начинают прессовать этих молодых людей, подростков. Взламывая их психику, грубо попирая их право на охрану тайны частной жизни. Кстати говоря, вынуждая их к тем или иным признаниям. Это грубое нарушение прав несовершеннолетних граждан. И взрослые относятся к этому нормально. 

Та же ювенальная юстиция, которая вообще творит всякие безобразия. Да и многие официальные структуры, которые на словах призваны защищать права несовершеннолетних граждан, а на самом деле, грубо эти права попирают. Это совершенно недопустимая вещь. И отношение взрослых к этим вещам должно начинаться, на мой взгляд, с признания факта существования соответствующих потребностей у несовершеннолетних граждан. Представьте себе, что домой пришел подросток и говорит: «Мама, папа, я есть хочу». А ему говорят: «Ну, потерпи пару недель, ну, чего ты вообще. Потерпи». Примерно так обстоят дела с сексуальным воспитанием. Потому что современный Уголовный кодекс устроен так, что ничего нельзя, ни говорить, ни показывать, вообще ничего. И взрослые, действительно, боятся это делать, чтобы не попасть под статью о растлении. Когда в школах начались уроки сексуального воспитания, сексуального просвещения (в разных регионах чуть-чуть по-разному это всё называлось), родители, не сговариваясь друг с другом, начали писать жалобы в Следственный комитет, в прокуратуру, в другие правоохранительные органы. Как же так, наших детей развращают в школе!? Потому что молодые люди приходят домой и спрашивают у родителей те вещи, которые не поняли на уроке. В надежде, что родители им это разъяснят. А родители хватаются за головы и начинают писать письма. Вместо того, чтобы внятно разъяснить молодым людям, как обстоят дела на самом деле. Правдиво все разъяснить, исходя из факта, что у молодых людей эти потребности существуют. Здесь не может быть компромисса, между правдой и враньем. Как не может быть компромисса, совершенно согласен с Сергеем Николаевичем, между добром и злом. Не может быть компромисса между чёрными и белыми на шахматной доске, но это не исключает того, что время от времени между ними бывает зафиксирована ничья. Однако при этом глобально их интересы противоположны, и здесь компромисса быть не может. Либо мы исходим из правды жизни и, исходя из этого, выстраиваем свои отношения с молодым поколением и помогаем ему взрослеть, становиться взрослыми. Либо мы исходим из ханжеской лицемерной позиции, что поскольку они несовершеннолетние, то им ещё ничего нельзя, и всё. Вот, просто нельзя — и всё. Пусть они нам поверят на слово, что им нельзя. Случаев таких сколько угодно, когда молодые люди слабо считаются с этими запретами. 

Лет восемь назад в Поволжье была история. Цыганка, девочка 16-ти лет, родила от мальчика 13-ти лет. Так эту девочку судили, дали ей год условно. Защита упирала на то, что они цыгане, они поженились по цыганским обычаям и так далее. На самом деле, ребёнок родился абсолютно здоровый. Что ещё раз доказывает, что оба они были абсолютно половозрелы и прекрасно понимали, к чему это всё приведет. Убей Бог, я не понимаю, за что судили эту девочку. Если кому-то кажется, что ключевое слово здесь «цыгане», я должен сильно огорчить коллег. Потому что половое созревание у представителей всех народов мира наступает существенно раньше, чем это предусматривает наш Уголовный кодекс. Поэтому первое, с чего нужно начинать, это, конечно, снижение возраста согласия. Во Франции он составляет 13 лет, например. Я не призываю механически копировать всё, что делается во Франции. Но в этом вопросе французам позавидовать можно. Они более реалистично подходят к ситуации, которую общество пытается как-то отрегулировать правовыми нормами. Второе, что нужно делать — это вести разъяснительную работу, а не отмахиваться от молодых людей. Возвращаясь к примеру с продуктами питания, если нечего накрыть на стол, то можно хотя бы предложить какие-то варианты. «Ну, пойди пирожок купи и съешь, вон кафе на углу». Взрослые люди как-то ориентируют молодых людей. Они выступают навигатором. А в сексуальном воспитании они не могут выступить навигатором, потому что их обвинят в растлении. И максимум, что они могут сказать: «Вот, видишь, подворотня, кажется, там это неплохо объясняют». И молодые люди ищут ответы, действительно, в подворотне, удовлетворяют там свой интерес и потребности. Либо в интернете находят какую-то информацию. И в том, и в другом случае, я думаю, вы согласитесь со мной, что качество этой информации оставляет желать много лучшего. И эта информация иногда толкает людей на непоправимые ошибки, последствия которых они расхлебывают потом до конца своих дней. Всё это вместо того, чтобы просто провести с ними нормально беседу на человеческом, понятном им языке. Я очень надеюсь, что эти вопросы тоже будут решаться, и права несовершеннолетних граждан будут каким-то образом учитываться. Вместо прямых запретов последует какая-то работа в этом направлении, принимающая во внимание реальности жизни. И несовершеннолетние люди, которые, благодаря нам, вступают в жизнь, унаследуют от нас более яркий, более радостный и справедливый мир, чем тот, в котором прожили мы. Спасибо.

Александр Дугин. Благодарю вас. Тогда позвольте я подытожу, это все наши докладчики.

Александр Дугин. Да, давайте, пожалуйста.

Павел Пожигайло. Я, все-таки, вернусь к мыслям Александра Гельевича. Мы иногда пытаемся в папоротнике решить вопросы, которые надо решать с верхушки дерева. Вопрос, нужна ли вообще Конституция? Поскольку я в некотором смысле учился на книгах Александра Гельевича, и он меня к Генону приобщил, мне кажется, что Конституция — это некое формализованное дитя прогресса. Насколько она объективна вообще применительно к человеческой истории? По большому счету, Конституции 100 лет с небольшим. А России — тысяча лет. В этом смысле, Конституция — это некое «пятое Евангелие». С моей точки зрения, мы пытаемся написать «пятое Евангелие», формализовав некий сбор правил. Это достаточно сложно. 

Одна из моих мыслей: 2 статья Конституции о правах и свободах — это идеология. Нам запретили другую идеологию, дав эту идеологию. Это понятно совершенно. Насколько мы сможем опять не попасть в ловушку? У Достоевского 9-я глава, «Иван и чёрт», там есть такое понятие «загадка черта». Я долго думал, в чем же «загадка черта» заключается. Знаете, в чем она заключается? Что у «загадки черта» нет разгадки. И вот, когда ты совершаешь попытку отгадать «загадку черта», ты можешь заблудиться. И до того, как мы начнем думать над формализацией жизнеустройства, которое, конечно же, все время соревнуется, конкурирует, противоречит Закону Божьему, давайте подумаем, насколько мы сможем вообще вместить Истину в эту Конституцию?  

Последнее. Тоже один из вопросов, который мы с А. Галушко очень часто обсуждали, даже где-то ругались, когда он писал книгу «Кристалл роста». Например, вопрос о частной собственности. А мы, что, согласились, что она имеет полное право на существование? А откуда мы это взяли? 100-процентное социальное расслоение. Каким образом мы будем мотивировать труд, признав частную собственность? Рынок это сделает? Нет. Советский Союз и стабильные зарплаты, совесть и какие-то высшие идеи? Ключевой вопрос, потому что на нём будет строиться половина Конституции. А если мы говорим, что не приемлем частную собственность? Как Лев Толстой со Столыпиным спорил, что нельзя землю продавать. Частная собственность на землю невозможна, потому что земля от Бога, а потом крах этой капиталистической Российской Империи. То есть, мы должны для себя поставить очень важные вопросы и ответить на них. До того, как мы приступим к формализации Основного Закона, по которому, возможно, придется жить долгое время. Поэтому я поддерживаю предложение Александра Гельевича, что следует, может быть, провести ещё одно такое обсуждение этих фундаментальных вопросов, без решения которых нам будет очень сложно приступить к формализации. Спасибо. 

Александр Дугин. Я хотел бы подытожить. Сегодняшний доклад Сергея Николаевича Бабурина, и всех уважаемых участников, открыли целый ряд  интересных направлений. Обычно изучаем Конституцию с позиции конституционализма. То есть, как будто придаем этой сфере некую суверенную антологию. Этим занимаются конституционалисты, юристы, правоведы. Причем, не все, а только специальные юристы, специализирующиеся на конституционном праве. Но если мы к этому отнесемся так, как предложил Юрий Ильич Скуратов, учтя, что существует как писанная Конституция, так и своего рода неписанная, «устная Конституция» (как в иудаизме есть писанная Тора и устная Тора, которой считается Талмуд, а в христианстве есть священное Писание и священное Предание) то мы существенно расширяем само понятие «Конституция» и границы её онтологии. И если мы хотим всерьёз заниматься конституционализмом, то мы должны это делать не только как конституционалисты, но и в более широком контексте. 

Вот тут я хотел бы сделать перечисление некоторых контекстов, в которых проблема конституционализма в нашем институте, в работе отдела права и философии права должна рассмотрена. 

Первое — это богословие и Конституция. Совершенно фундаментально замечание о том, почему Царство Небесное называется именно «Царством», а не каким-то ещё политическим термином. Было бы справедливо утверждать, что Царство Божье — это в каком-то смысле политическое понятие. Соответственно, важно рассмотреть, чем это высшее Царство отличается от княжества, князя мира сего. Сатана никогда не назван «королём», «царём» и «Императором». Он — лишь князь, Princeps, ἄρχον, по-гречески. И никогда не Император. Это различие между Царством (небесным) и таким княжеством (земным) относится к области богословия. 

И отсюда напрямую вытекает вопрос о месте Бога в Конституции, проясняется значение упоминания Бога в Конституции, диспозитив этого значения, обязательность или необязательность. Вот такой богословский, анализ Конституции обычно либо отсутствует, либо остаётся где-то на периферии, а почему бы не заняться этим всерьёз. 

Второе. Философский подход к Конституции. Здесь, я думаю, что нам предстоит огромная работа. Вот, мы все же недостаточно уделяем внимания трудам великого немецкого философа права Карла Шмитта, который был конституционалистом, прежде всего. Его философские исследования относительно природы Конституции, где он вводит понятие Катехона, критикует политический романтизм, выделяет суверенную сферу политики, говорит о миссии государства или её отсутствии — всё это даёт развернутую формализацию с разработанной терминологией. Важно, что наследием Шмитта пользуются активно не только консерваторы, но многие левые политики и философы — Шанталь Муфф или Джорджо Агамбен. 

Его личная история может быть вынесена за скобки. Надо смотреть на его идеи. А его идеи играют огромную роль в философии, и особенно в социальной и политической философии. То есть, философия конституционализма — это, в значительной степени, область, досконально рассмотренная Карлом Шмиттом. 

Далее, идеология. Как Конституция относится к идеологии? Сегодня несколько раз поднимался вопрос, идеология определяет Конституцию, или, наоборот, Конституция определяет идеологию? Это тоже важнейший вопрос, и он совсем не тривиальный. И по отношению к нашей Конституции, и по отношению к Конституции вообще. А у Вардана Эрнестовича был дан блестящий обзор — компаративный такой проход по разным конституциям. Он очень многие вещи сразу делает понятными. 

Далее то, о чем говорил Сергей Николаевич Бабурин в основном докладе — этика или аксиология Конституции. Должна ли Конституция утверждать определённые ценности или нет, имеет ли она этико-аксиологический характер. Сегодня в этом вопросе позиции выступающих разошлись. Это следует обсуждать и в дальнейшем. 

Цивилизационная идентичность. Конституция не является вещью самой в себе, она вписана в цивилизацию. Отсюда обращение к исламской цивилизации, к законам Византийской православной империи. 

Историко-географический контекст. Как показал Вардан Эрнестович, Конституции меняются,  они вписаны в исторический процесс. Нельзя сказать, что они его просто отражают, но нельзя сказать, что они его полностью определяют. Но они в нём соучаствуют. Тут важен историко-географический анализ Конституции. 

Гендерный подход в Конституции. Можно задаться вопросом, у нас нормативным типом по Конституции является гражданин или гражданка? Мы обычно говорим гражданин. А как же гражданка? А как же ребёнок, он кто, недогражданин? Каковы его права? Это сейчас либералы используют. Но либералы подчас ставят правильные вопросы, на которые они дают неправильные ответы. Почему бы нам самим не поставить этот вопрос. Человек ли женщина в правовом смысле? На самом деле, крайне интересный, увлекательный вопрос. Думаю, окажется, что женщина в чём-то больше человек, чем мужчина, но в чём-то меньше человек. А ребёнок вообще, с политической конституционной точки зрения, а он человек или… Вот, право на аборт зависит от того, когда мы признаем плод становится человеком?

Константин Малофеев. И что такое источник следующего человека...

Александр Дугин. Да, это тоже, вот, особый конституционный вопрос. Гендерный подход, генерационный поколенческий подход имеют большое значение. 

И последнее — феноменологический подход. Конституция моет быть представлена как интенциональный акт. Как диспозитив. Конституция конституирует свой объект. Она учреждает общество, по сути дела. Конституция учреждает и общество, и государство. И отношения между обоими этими объектами — это тоже очень важный момент. Ну, там, где она сильна — она настаивает на этом. Там, где она слаба — она вписывается в какой-то другой контекст. 

Еще хочу напомнить значение слова «конституция» у французского философа, эпистемолога Бруно Латура, в его книге «Нового времени не было». Очень интересный труд. Ранний Латур вообще великолепный. У него понятие «конституции Нового времени» имеет другое значение. Это установление неких гносеологических правил, разводящих в две суверенные онтологии субъект и объект. С его точки зрения, постулирование непроходимого зазора между субъектом и объектом, сознанием и материей это и есть «Конституция Модерна». И дальше он рассматривает, как она постоянно нарушалась, как складывались гибриды и осуществлялись нелегальные транзакции, бутлегерство из обеих областей, в рамках такой Конституции Модерна, в контексте широкой понятой эпистемологии. 

В таком подходе к Конституции, наш предмет из чего-то сухого и скучного, под конец нашего заседания превратился в нечто фантастически привлекательное, интересное и притягательное. Не случайно вспоминали сегодня иранскую Конституцию. Иранская Конституция — это мистический трактат. В духе Мулла Садры. Читаешь, а там каждое слово — одно другого прекраснее. Дух суверенно правит над материей. Традиционные — шиитские — ценности полностью доминируют над всем остальным. 

Например, по Конституции высшим органом власти является «Совет по духовной целесообразности». То есть, представляете, у нас, вот, заседают мужи в Кремле, и решили: принимаем такой-то бюджет. А духовная целесообразность у этого бюджета есть? Как только представишь себе людей, которые всерьёз собрались обсуждать духовную целесообразность любого акта, любого закона, сразу становится интересней жить. 

Пиком творческого отношения к Конституции, на мой взгляд, является, Конституция, полностью написанная в стихах. Это был в короткий период Фьюме, в который Габриеле Д᾽Аннунцио написал такую Конституцию. Она представляла собой поэму, будучи полностью написанную в стихах. И, на мой взгляд, это кульминация конституционализма. Когда мысль конституционалиста уже отвязывается от всяких границ, и превращается в поэму. Конституция — это, что можно спеть, положить на музыку, превратить в кантату или оперу, в мистический трактат. 

Благодарю вас. А теперь Константин Валерьевич.

Константин Малофеев. Да, я от лица конституционалистов хотел бы немножко вернуться к юристике и ещё раз поблагодарить Сергея Николаевича. Наш юридический отдел Института Царьграда будет заниматься только Конституцией, потому что ничто другое нас, в общем, не интересует. И я бы даже по-другому это назвал. Мы будем заниматься тем, что нам всем придется делать после войны. Переучреждением государства. Конституция — это лишь документ, который свидетельствует о переучреждении государства. У нас государство было учреждено. А потом появилась Конституция 1993 года. И те, кто учреждал его, та сила, которая учреждала, она по-прежнему живет, благодаря этой Конституции. И мы никогда не расстанемся с либерализмом, не расставшись с этой Конституцией, это невозможно. Так же, как они расстались с коммунистическим государством, соответственно, переучредив СССР, и написав новую Конституцию. 

И вот это, собственно говоря, главный вызов нашего времени. Когда к этому подойдет власть, мы не знаем. Но после войны или в ходе войны вопрос с переучреждением общества, с его изменением неминуемо встанет. И наша задача в Институте Царьграда быть наиболее готовыми к этому: чтобы у нас были на этот счёт мысли, чтобы мы уже обсудили те вещи, которые потом, как у нас принято, будут «обсуждать» конькобежцы, прыгуны с шестом, актеры и актрисы. Для того чтобы им «не мучиться», неплохо бы сейчас всё подготовить, и когда возникнет необходимость, у нас будет готовый идеал того, что нужно сделать. Этому мы и посвятим наши семинары. Будем пытаться проводить их раз в месяц. Сейчас на лето, конечно, расстанемся. Выслушаем обязательно Юрия Ильича, выслушаем других конституционалистов, у которых есть мысли на этот счет. 

Как вы помните, эти поправки писали Хабриева, Клишас и Крашенинников. Кто из них конституционалисты при всём уважении ко всем вышеназванным правоведам? И неплохо бы, наверное, чтобы между актером и конькобежцем был, всё-таки, человек уважаемый, из профессии. И ещё. Среди нас должны быть не одни юристы. Потому что совершенно верно сегодня подняли вопрос о том, а что мы учреждаем? И для этого нужно обсудить те проблемы, о которых сказал Александр Гельевич. Это очень важно. Поэтому большое спасибо всем за участие в первом семинаре нашего правового отдела. У нас уже экономисты заседали, богословы, философы. Поскольку я отвечаю за этот отдел, я лично всех благодарю!