Трансмутации Логоса в обществе Постмодерна

Этапы диурна: от логоса к логистике 

Проследим судьбу логоса в Постмодерне. Чрезвычайно важно всегда помнить, что логос есть одно из проявлений героического мифа, то есть продукт режима диурна (по классификации Ж.Дюрана)). Причем не единственный и не абсолютный. Логос включает в себя антитетические и плеоназмическиестороны героического мифа (гетерогенизируюущая гомогенизация) и доводит их до последнего предела. Но при этом оставляет в мифе (в бессознательном) такие аспекты диурна, как прямую бешеную волю к власти, пассионарность и гиперболизацию. Конечно, и эти стороны диурна -- родственники логоса – проникают в логос, но не явно, а по инерции хреодического влечения героических мифем друг к другу (то есть не логически).

Выявление логоса из мифоса есть, как мы видели, первый шаг, который устойчивый и сбалансированный этнос делает в сторону Модерна. Но далеко не все общества, строящиеся вокруг логоса, доходят до Модерна, это тоже надо учитывать.

Следующий шаг в сторону Модерна – переход от логоса к логике.  На этом этапе логос, как кристаллизованный порядок, еще дальше отходит от общего комплекса героического мифа и вырабатывает схему, описывающую основные параметры самого себя – это наука логики и в значительной степени математика, геометрия и т.д. Хотя логика максимально точно, насколько это возможно, отражает структуру логоса, она многое оставляет за кадром. Так, в христианстве логос (Слово) является Богом, а Бог, естественно, выше логики – особенно факт его Воплощения, а также многие стороны христианского учения, основанные на высказываниях Христа-Логоса, но при этом содержащих в себе логические парадоксы. 

В логике Аристотеля парадоксам места нет. Логика есть свойство такого общества, которое еще более приближено к Модерну. Христианское общество – безусловно, общество логоса (точнее, Логоса). Логика активно проникает в христианство вместе с теологическими построениями восточных отцов церкви, и особенно вместе с расцветом схоластического аристотелизма. Но окончательный переход к обществу логики совершается только по мере отхода от христианского теизма – в Возрождении и, особенно, в эпоху Просвещения (как – мы показали в предыдущих главах). Общество Модерна основано на автономной и обобщенной логике, которая  становится основной социального упорядочивания – процессов, отношений, институтов, правовых норм, политики, статусов, экономики и т.д. Развитый Модерн становится все более и более техничным и переносит центр внимания на экономическую сферу. Экономика становится «судьбой» западных обществ. Так постепенно, по мере становления Модерна, логика превращается в логистику. 

Логистика – армейский термин, означающий упорядочивание процессов снабжения войск продуктами питания, амуницией, жильем и т.д. Из области военной стратегии он перешел в современные теории менеджмента, где стал обозначать оптимизацию процесса производства, снижение издержек, повышение эффективности управления денежными и информационными потоками и т.д. Логика применяется к самым разным сферам деятельности – интеллектуальной, политической, научной, социальной и т.д. Логистика – это логика, примененная только к процессу управления материальными ресурсами в сугубо прагматических целях. Логистика намного уже и конкретнее логоса.

Экономическое общество – и капиталистическое, и социалистическое (в теории) – основано на примате логистики, и спор двух полит-экономических систем в ХХ веке развертывался как раз вокруг того, чьи логистические  системы более эффективны, оперативны и конкурентоспособны. Борьба двух лагерей была соревнованием двух логистик – рыночной иплановой. Конец этого противостояния и выигрыш рыночной логистики совпал с переходом к Постмодерну.

В логистике концентрация субъекта, составлявшая особенность диурна, рассеивается на множество субъектов – индивидуумов-менеджеров, каждый из которых становится автономной системой, осуществляющей свой экономический цикл в индивидуальном порядке. Менеджер – последнее издание диурна, маленький герой, бьющийся с хаосом навалившихся на него товаров, трудовых ресурсов, биржевых котировок, финансовых бумаг, отчетов, налогов, которые он должен расставить по местам на складе, заставить работать максисмально эффективно, разослать по инстанциям, рассортировать по папкам, передать к исполнению другим менеджерам. Каждый человек в обществе логистики мыслится как менеджер, то есть индивидуальный носитель разума, сведенного к навыкам совершения логистических операций. Гетерогенизирующая гомогенизация – как основное свойство диурна – сводится здесь навыкам логистической адекватности, возведенной в норматив. Кто справляется с этим, тот победитель. Кто не справляется – проигравший, looser.

От логистики к логеме

Итак, Постмодерн наступает в среде победившей рыночной логистики с нормативным типом менеджера. На каждом этапе по линии диурн-логос-логика-логистика героический миф утрачивал какие-то стороны, сужал свой мифологический потенциал. Логистика – то состояние, где от изначального диурна остается бесконечно мало -- это атом диурна. Постмодерн, тем не менее, представляет собой тенденцию к еще большему дроблению логистического атома. В предыдущей главе мы описали это как явление логемы. 

Логема, в социологическом смысле, есть дробление логистической рациональности на еще более мелкий – субиндивидуальный или дивидуальный -- уровень. Объектом упорядочивания для логемы является не близкое внешнее пространство – нуждающиеся в питании войска, интересы и модели оптимизации деятельности корпорации или разбросанные товары склада, но принадлежащее индивидууму тело, психика и прилегающие к ним вплотную предметы – одежда, продукты питания, средства для ухода за кожей, волосами, ногами, руками, ушами, а также мельчайшие эмоции, переживания, ощущения. Логема – это триумфально умение справляться с самим собой – ходить прямо, подносить платок к носу, а чашку к губам, завязывать шнурки, справляться с желанием до крови расчесать ногтями место комариного укуса и т.д. В этом тоже есть отголосок воли к власти и стремления к созданию порядка из хаоса – только на микроуровне. Это все тот же самый не сгибаемый диурн, только сведенный к микроскопическому масштабу. Но микроскопия этого масштаба (пока) не перетекает автоматически в антифразу и эвфемизм ноктюрна. Напротив, микрожелания и микропоползновения гиперболизируются, титанизируются, приобретают планетарный масштаб. Средство от себореи вырастает до огромных рекламных плакатов, затмевающих небо – это последний всплеск героической паранойи; микроскопическое и ничтожное вырастает до пропорций «далекого» и «великого». 

Феномен гламура точно вписывается в это направление. Гламур – это героизация логемы, придание комфорту, гигиене и микрожеланиям статуса социальной и имиджевой гегемонии, жесткой стандартизации тела и его пропорций, тоталитарный норматив образцовой внешности, возведенный в абсолют.

Переход от общества логистики к обществу логемы наиболее важный и фундаментальный процесс Постмодерна.

Ничто и его социология

Одним из специфических продуктов логоса является ничто. Это логическое представление является развитием диурнического дуализма. Себя диурн отождествляет со «всем», а на обратном конце – как смерть – готовится место для ничто. Когда мы переходим на уровень логоса, ничто становится важнейшим звеном фундаментальной пары есть-нет, как обобщенное нет. 

Параллельно этому ничто с необходимостью включается в основу монотеистических теологий, где из ничто создается мир. Логос, как тождественный самому себе есть, все. То, что ему не тождественно, есть ничто. 

В логике двоичность есть-нет становится важнейшим операционным модулем, так как предопределяет структуру функционирования рационального сознания. Ничто приобретает постоянный технический характер.

В логистике ничто приобретает свойство рутинности – означает отсутствие товара, недостаток, потребность в заполнении графы, расход (кредит). Ничто становится банальным.

Но по мере дробления субъекта носителя логоса в рамках развития диурна от Бога до менеджера (хозяйственника), область ничто постоянного расширяется, перемещаясь с периферии (из-подо дна творения) в центр социальной системы, пока, наконец, не банализируется в финансовом балансе (кредит) или маркетологических исследованиях («товар на складе отсутствует»). Чем мельче фигура носителя логоса, тем крупнее зона ничто. 

Впервые это обстоятельство было подмечено в философии Ницше, который определил нигилизм как основное свойство современной западной цивилизации. Ницше говорил «Пустыня растет. Горе тем, кто скрывает в себе пустыню». Рост «пустыни», это рост зоны ничто, охватывающей мельчающего индивидуума со всех сторон. Более того, будучи однородным – так как не имеет свойств – ничто, простертое вокруг индивидуума, сливается с ничто, простертым вокруг другого индивидуума, увеличивая объем «пустыни». 

Подробно тему ничто вслед за Ницше развил Хайдеггер, а Жан-Поль Сартр систематизировал, в свою очередь, хайдеггеровские интуиции в своем главном труде «Бытие и ничто». Рост внимания к ничто является прямым следствием рациональности и логичности западной культуры, которая все более отчетливо рефлектирует основные социологические тенденции в рамках присущей ей дуальной логики. Логос мельчает, ничто укрупняется. 

При переходе к Постмодерну, когда диурну предстоит сделать скачок на еще более мелкий уровень, некоторые философы, в частности, Жиль Делез, провозглашают, что «настал момент перехода от ничто воли (болезнь нигилизма) к воле к ничто, от нигилизма незавершенного, болезненного и пассивного к нигилизму активному». Здесь очень тонкий момент. Одно дело рост ничто (и нигилизма) по мере дробления носителя логоса, другое дело – ориентация логоса на ничто, то есть активное и сознательное стремление к своей противоположности. Это явно выходит за рамки диурна, и предполагает переключение режима в пользу эвфемизма и, соответственно, ноктюрна.

С точки зрения логоса и даже логики и логистики, ничто – это чистое ничто; не условное обозначение иного, но не обозначение ничего. Поэтому рост ничто проходит в пространстве числителя человеческой дроби – там, где находится логос. Ничто – это продукт логоса. Оставаясь в рамках числителя, западное общество имеет своим пределом ничто, с которым носитель рассудка пребывает в постоянном диалоге и взаимодействии. Ничто растет, носитель логоса умаляется. Но в рамках инерции социологической истории ничто есть последний предел логоса, за которым социальная история продолжаться не может. Уткнувшись в ничто, история заканчивается (об этом писал Ф.Фукуяма) и подменяется экономикой (логистикой). Менеджер и есть активный нигилист. Он не стремится более обобщить социальные, философские или научные данные, выстроить логический порядок. Он довольствуется тем, что выстраивает логистический порядок в пространстве своего окружения, не заботясь о всеобщих социальных закономерностях. Тем самым он фрагментирует социум и оптимистично продвигает ничто. Ничего более нигилистичного, нежели экономика, менеджмент и маркетинг не существует. Рынок и есть чистая стихия нигилизма, где циркулируют циклы измельченной хозяйственной рациональности, и сама макроэкономика в либеральной теории есть ничто иное, как генерализация атомарных микроэкономик, которые конститутивны в своем хаотическом, но логистическом при этом, движении. 

Если разум начинается сознательно стремиться к ничто, то он указывает на совершенно иной маршрут, нежели экономист, предлагающий, неосознанно продвигая ничто, сосредоточиться на логистических циклах и успешно хозяйствовать в условиях «конца истории». 

Тут мы подходим к самому важному: если для логоса ничто – это ничто, то для мифоса ничто – это не ничто, это нечто, причем многообразное, насыщенное и живое, так как сам миф, загнанный в знаменатель, и оказался в позиции ничто для логоса. Ничто логоса – это все мифоса, это полнота бессознательного, за исключением бесконечно малой части героического мифа, который постепнно трансформировался в малый логос завершающегося Модерна. И если представить себе, что логос сможет, действительно, не просто приблизиться к ничто, но и низринуться в него (как сам Делез выбросился из окна), то он попадет прямо в миф.

Поэтому в воле к ничто мы можем распознать – вопреки интенциям самого Постмодерна – тайный импульс, идущий из бессознательного. Для разума безумие -- это конец, для бессознательного остановка логических процедур сознания или их сбой – это всегда новое начало, новый цикл индивидуации, новый всплеск динамики мифа.

Поэтому мы рассмотрим ничто иначе, нежели представители рациональной философии от софиста Горгия (483 до н. э. — 380 г. до н.э.) до Сартра и Делеза, увидев в нем те аспекты мифа, которые не включаются в строгую рационализацию, не переносятся в логос. Отсюда следует важный вывод: нигилизм современной западной цивилизации, особенно нарастающий при переходе к Постмодерну, может быть рассмотрен с другой стороны – как консолидация энергий бессознательного, не находящих выхода в числитель легитимными способами, и готовящего свое возвращение в тот момент, когда «репрессивные» структуры логоса окончательно ослабнут.

Компетенции логемы

Такой момент наступает вместе с переходом от логистики к логеме, то есть при следующем расщеплении носителя логоса и концентрации внимания на субатомарном уровне. Логема – это вынесенная из контекста повседневность, оторванная не просто от больших социальных циклов, но даже от примитивных и рутинных операций по менеджированию хозяйственных единиц. Менеджер, носитель логистики, еще несет на себе ответственость перед другими – конкурентами, партнерами, корпорацией, финансовыми и административными институтами, налоговой инспекцией, сотрудниками, продавцами и покупателями и т.д. Логема вступает в действие, когда целью становится упорядочивание отдельных импульсов и организация пространства, вплотную примыкающего к телу – снаружи и внутри. Это забота о комфорте, здоровье, сытости, хорошем настроении и т.д. в отрыве от каких бы то ни было социальных целей, задач, обязательств и т.д. К разряду задач, решаемых на уровне логемы, относятся 

·      шоппинг

·      sight seeing

·      эпиляция

·      тату

·      выбор одежды

·      пирсинг

·      рефрешинг (выпивание освежающих напитков, кофе и чая)

·      SMS-ing (посылка и прием (часто анонимных или слоно атрибуируемых) SMS сообщений)

·      ТВ-контемпляция

·      прием лекарств

·      дансинг

·      уик-эндинг

·      релаксация

·      спортинг

·      вождение автомобиля

·      курение

·      суимминг в бассейне

·      листание глянца

·      отпускные поездки

·      пользование средствами личной гигиены

·      макияж

·      пилинг

·      найт-клаббинг (посещение ночных клубов)

·      лиснинг (ношение наушников с играющей музыкальной информацией)

·      интернавтика (нажимание пальцами на баннеры и ссылки в сети Интернет)

·      заполнение анкет

·      корректный и короткий ответ на несложные вопросы.

Структуры, с которыми оперирует логема, столь миниатюрны, что находятся на последнем уровне логического и грозят постоянно соскользнуть в ничто, то есть в бессознательное, в миф, в ноктюрн. На пересечении логического ультраминимализма, а то и чистого нигилизма, воплощенного в логеме, и осторожно поднимающегося их подполья режима ноктюрна может быть основана социология Постмодерна -- систематический анализ того конгломерата носителей гаснущих логем, – напоминающих оги святого Эльма или падающие метеориты, --  который приходит на место растворяющемуся обществу Модерна.

Феменологическая социология Альфреда Шюца

Провозвестником такой социологии минимального был известный австрийско-американский социолог Альфред Шюц (1899-1959), основавший феноменологическое направление в социологии. Шюц был учеником философа Эдмунда Гуссерля (1859 -1938), создателя феноменологии. Сущность феноменологического подхода заключается в призыве к абстрагированию от обобщающих дедукционистских концепций, которые выводят малое из большого, частное из общего, и к сосредоточению внимания на малом, конкретном, эмпирически присутствующем. В частности, Гуcсерль призывал отталкиваться от конкретного мышления, как мы его встречаем у обычных людей, от «жизненного мира» (Lebenswelt), и только потом осторожно переходить к обобщениям и рационализациям. Этот феноменологический подход привел Мартина Хайдеггера к выявлению центральной для его учения философской категории – Dasein, с помощью которой он построил свою фундаментальную онтологию. В случае Шюца, феноменология привела к социологии повседневной жизни, изучающей микроявления человеческого поведения в окружающем мире, вплотную прилегающем к нему.

Шюц показал, что поведение ординарного обывателя включает в себя широкий набор явлений, который по умолчанию считается само собой разумеющимся. Этот класс предметов, явлений, событий составляет важнейшие реперные точки в структуре повседневности. Шюц называет их «taken for granted» -- «нечто, что предполагается как гарантированное». Жизненный мир состоит из таких моментов. Обыватель настолько глубоко пропитывается «taken for granted», что начинает проецировать эти «очевидности» на весь мир. Это Шюц называет «типификацией», то есть процессом постоянного толкования неочевидного как очевидного. Подвергая типификации незнакомого прохожего на улице, обыватель проецирует на него комплекс представлений, которые сформировались у него до встречи и без всякой связи с ней. Он делает выводы на основании одежды, походки, возраста и пола, и помещает незнакомца в широкую серию «taken for granted», перечеркивая тем самым неизвестность или широкие социальные и философские обобщения. Жизненный мир обычного человека есть непрерывная типификация – всякое новое событие, явление, предмет или сообщение интерпретируются через цепи уже известных, освоенных и «понятных» вещей -- «taken for granted».

Другая градация поведения среднего человека состоит из двух типов мотиваций – «мотивация цели» и «мотивация причины». Развивая идеи Вебера о целерациональной деятельности, Шюц считает, что мотивация цели концентрирует волю человека на достижении чего-то конкретного и поэтому ведет к действию. Тогда как мотивация причины лишь подготавливает почву и повышает вероятность осуществления действия, но не влечет его за собой с неизбежностью. 

Другой социологически оперативной идеей Шюца является разделение сферы жизни обывателя на 4 горизонта:

·      горизонт предшественников

·      горизонт потомков

·      горизонт близких пространственно людей («конспатиалы»)

·      горизонт людей, живщих в данное время – одновременно с данным индивидуумом («контемпоралы»). 

В рамках этих горизонтов индивидуум практикует два типа отношений – понимание-интерпретация и действие-влияние. К предшественникам возможно применить только понимание-интерпретацию, к потомкам – только действие-влияние, а к близким пространственным и временным образом оба типа отношений.

Социологическая формализация Шюца чрезвычайно важна тем, что

·      она выстроена исходя из минимальной фигуры обывателя, и не обращается ни к каким социологическим системам, которые объясняли бы генезис самого этого обывателя, помещали бы его в конкретный социальный контекст и интерпретировали бы заведомо то, что он считает «taken for granted», а что не считает, и откуда это «taken for granted» взялось;

·      каковы узлы типификации в разных обществах и как эта типификация действует;

·      как устроена структура целей и причин в данном обществе и почему именно так, а не иначе;

·      как сконфигурированы 4 горизонта, что в них включается и как развертываются интерпретационно-понимающие и активно-влияющие модели отношений.

В полноценном обществе и в классической социологии, особенно структурной, феноменология Шуца оказалась бы пустой и бессодержательной, так как ничего не объясняла бы по существу, и  только описывала и систематизировала бы на первичном уровне банальные процессы. Но она обнаруживает свое важнейшее методологическое значение в тот момент, когда общество, как явление, заканчивается, его структуры подвергаются растворению, диссипации, и на место его приходят микросущества, в отношении которых вообще не имеет значения – продуктом распада каких конструкций, социальных структур и религиозно-философских ансамблей они являются. У менеджера еще был социологический профиль. У носителя логемы этого профиля нет, и в данном случае, феноменологический подход Шюца обнаруживает всю свою значимость и релевантность. Он описывает обывателя, погруженного в структуру конкретных чувственных – жизненных – форм – как автономную фигуру, на месте пересечения основных «социологических» осей которой можно поставить самые причудливые и экзотические допущения. 

Данная методология, которая была бы неадекватной в обществе с сохранившимся социологическим фундаменталом, – как в пространстве Модерна, так и в пространстве Премодерна, -- в Постмодерна, напротив, обнаруживает свою релевантность и эвристический потенциал. 

Повседневное становится еще более повседневным

Малый феноменологический масштаб, предложенный Шюцем, в Постмодерне еще больше сокращается. Это видно, в частности, в вопросе исчезновения горизонтов. Первые два горизонта – отношение к предкам и к потомкам – практически исчезают, или, по меньшей мере, становятся настолько второстепенными, что на структуру повседневности никак не влияют. Таким образом, у типичной фигуры Постмодерна остаются только два горизонта – «конспатиалы» и «контемпоралы». При этом зона конспатиалов трансформируется в двух направлениях – она сужается ближе к сингулярной телесности (в ущерб социальным институтам, семейным связям после достижения определенной подростковой самостоятельности и т.д.), но распространяется по сетевому признаку – номинальная фигура виртуального собеседника в он-лайне или получатель SMS сообщения интегрируется в ближнее пространство, откуда выпадает кровный родственник или соученик.

Также расширяется и сужается зона контемпоралов. Так как на прошлое и будущее не обращается больше никакого внимания, некоторые значимые для обитателя Постмодерна темы из прошлого (будущего) переносятся в настоящее, голографически помещаются туда. Исторического персонажа, которого играет известный актер, отождествляют с самим актером, то есть плазматически помещают его в контемпоральность. С другой стороны, то из настоящего, что не затрагивает телесной сингулярности непосредственно, игнорируется и не включается в зону внимания, то есть вырезается из настоящего и помещается в «нигде».

Меняется и структура «taken for granted», в нее включаются элементы праздника, бонусов, получения удовольствий, в полном отрыве от труда, усилий и личных достижений. Это связано с общей тенденцией на расширение гражданских прав и социальных гарантий. При этом к социализации предъявляется все меньше требований. Чтобы стать полноценным гражданином, достаточно уметь считать до двух и говорить с акцентом «здравствуйте». Во многих европейских странах этого хватает для того, чтобы получить гражданство и социальное пособие. 

Также меняется баланс между мотивацией цели и мотивацией причины. Измельчение логоса ослабляет волевой импульс, направленный к цели, релятивизирует цель, а значит, действие становится менее вероятным, более виртуальным. Сплошь и рядом интенция (намерение) остается на уровне виртуального пожелания, и не достигает уровня деятельной реализации. А пробабилистская «мотивация причины», напротив, становится более значимой, так как «почему» относится и к действию и к бездействию, и объяснение почему кто-то сделал что-то (а чаще всего почему он этого не сделал) становится успокоительным методом для тех все более сложных и болезненных ощущений, которые логема испытывает в отношении действия. Шюц различает «акцию» (action) и «акт» (act) и, то есть процесс делания и (сделанное) дело. В Постмодерне несомненно преобладает «акция», то есть делание чего-то, что в любой момент может прекратиться, так и не завершившись, либо перейти в иное состояние и открыться как иное делание, о котором на первом этапе никто (в том числе и сам делающий) не подозревал. Акт трудно выносим для логемы, он требует усилий и влечет за собой необратимость. Делание более приемлемо, но также должно в идеале делаться легко, празднично и не иметь однозначного конца. Это можно уподобить разрыву и разрыванию. Разрыв – необратимое состояние (нить порвали и все). Разрывание -- это процесс натяжения, в которому нить уже тянут, но еще не порвали. Логема – это разрывание нити: нить тянут, но порвать не решаются, тянут и тянут. 

Мишель Маффесоли: завоевание настоящего

Методологию Шюца блестяще применил к исследованию (пост)современного западного общества, стремительно сдвигающегося в Постмодерн, другой социолог Мишель Маффесоли (1944 г.р.). Мафессоли -- ученик Жильбера Дюрана, сочетает в своих исследованиях принципы социологии глубин и феноменологический подход Шюца. 

Согласно Маффесоли, общество Постмодерна характеризуется усталостью от нормативных образцов, помещенных в прошлом (история) или в будущем (утопия).  С этого момента начинается «завоевание настоящего»⁽¹⁰⁾. Постмодерн не доверяет масштабу – ни временному, ни социальному, не интересуется тем, что было раньше, и тем, что будет потом. Постмодерн делает акцент на мгновении, на близком и очень близком, на сейчас. Так возникают топосы новой социологии – «микрособытие», «реализация утопии здесь и сейчас», «праздник», «локальность». Логемы обывателя помещают сценарии «большого общества» -- куда можно отнести как архаические племена, так и технологические цивилизации Модерна – на микроуровень, разыгрывают их в масштабе комнаты или компьютерного экрана. Повседневность становится эпической, грандиозной. Значение банальных событий гипертрофируются, и рутина превращается в праздник. Рациональность становится все более и более локальной, справляющейся с отдельными несложными операциями, но отказывающейся двигаться к обобщениям. То, что люди Постмодерна считают «taken for granted» -- наличие повсюду WiFi сети, мобильной связи, Mac Do за углом и т.д. – носит характер причудливый и изолированный, фрагментарный.

На фоне этого измельчения логоса в пыль логемы Маффесоли фиксирует подъем мифа и, конкретно, мифа о Дионисе. Это чрезвычайно важное замечание, так как оно показывает, что утрата в Постмодерне хватки большого логоса и критический рост нигилизма возмещается подъемом бессознательного – и конкретно, структур ноктюрна. 

Схема социологии Маффесоли такова: логоцентризм Модерна (который он иронично называет «Пост-Средневековьем») и предшествующих ему социальных форм исчерпал себя, и в данный момент происходит новое обращение к мифу. Но это обращение носит, и с этим Мафессоли согласен, патологический характер, так как оно связано с предшествующим этому непосредственно полным изгнанием мифа из сферы сознания, что сжимает пружину знаменателя до такой степени, что она разгибается. Маффесоли в одном из интервьюиллюстрирует это указанием на всплеск сериальных убийств на Западе и, в первую очередь, в США. Он подчеркивает, что серийные убийцы как социальное явление расцветают в обществах, где безопасность – и соответственно, стерилизация агрессии – возведена в высшую ценность. Маффесоли приводит в пример «нозокомиальные» инфекции, то есть те инфекции или, шире, заболевания, которыми человек заражается при помещении в клинику для лечения совсем других болезней. Современное общество, особенно американское, стремится к полной «асептизации» в сфере насилия, хочет излечиться от него во всех его проявлениях. Это порождает компенсаторную концентрацию спорадического насилия в отдельных точках – причем, в гипертрофированных формах. Современное насилие носит «нозокомиальный» характер – оно рождается из чрезмерного стремления к его искоренению. Сам процесс лечения становится источником и причиной заболевания.

Так, логема, будучи стремлением рационализировать мельчайшие аспекты жизни индивидуума, вызывает к жизни дионисийские всплески ноктюрнического мифа. Можно скзать, что миф приобретает в Постмодерне нозокомиальный характер, и прорывается сквозь логемы, которые ему легче обойти, нежели более тотальные и бдительные структуры логистики. Миф прорывается потом, что логема приравняла его к ничто.

Постмодернизм молодежных масс и «албанский» язык

Маффесоли считает, что современное европейское общество пребывает в двух регистрах. На уровне элиты и интеллигенции оно мыслит категориями Модерна, либеральными, а иногда и социал-демократического нарративами. Для элит общество еще есть, они живут в Модерне. Но массы и особенно молодежные массы, переставшие понимать «большие нарративы», с удовольствием погружаются в дионисийскую стихию социального разложения, дефрагментации, регруппируясь по маленьким коллективам (компаниям), за пределами которых мир и общество существуют гадательно и вероятностно. Молодежь уже больше не Модерн, они не понимают его дискурса. Молодежь – Постмодерн, она балансирует между ироничной игрой логем и поднимающихся из бессознательно разрозненных ноктюрнических образов и мифем. Отсюда стремление молодежи к искажению языка, к изобретению нового арго, которое призвано разрушить грамматические нормативы. С позиции логоса – это чистые ошибки. Но с точки зрения мифа, это попытка воссоздать риторику в ее фундаментальном качестве – как язык параллельной логики, язык мифа. 

Интернет и живой журнал дает этому множество примеров. Распространенный в интернет-России «албанский язык», некоторое время назад чрезвычайно популярный в Live Journal – яркий пример этого. Выражения «превед», «кросавчег», «аффтар жжот» и т.д. представляют собой насыщенный смутными, но выразительными мифемами, возгласы, находящиеся междулогемой (упорядочивающей с помощью таких интернет-похрюкиваний окружающий микромир, поднимающей настроение, уверяющейся в коллективной принадлежности к интернет-сообществу и т.д.) и чистым бессознательным. «Албанский» язык – это спонтанное открытие мощи катахрезы, являющейся важнейшим тропом ноктюрна.

Сети и логемы

Фиксация на локальностях, особенно явно проявляющаяся в молодежной среде, позволяет понять устройство сетевого общества, которое является характерных признаком Постмодерна.

Сеть не имеет центра. Она развертывается одновременно от нескольких полюсов, причем эти полюса могут появляться и исчезать, перетекать один в другой, увеличиваться в количестве или сокращаться. Смысл полюса сети – сервера – в том, что он всегда локален, то есть ситуирован в малом пространстве, соразмерном логеме. Полюс организуется вокруг сингулярного тела и его простейших поползновений. Вместе с тем он может образовываться и вокруг отдельно взятой эмоции, настроения, образа. Самые обширные сети развертываются вокруг отдельного выражения – «албанская» сеть «превед, медвед!» или вокруг деланного подросткового всхлипывания – движение Emo. Более сложные сети – байкеры, брейк-дансеры, скин-хэды и т.д. – имеют меньшее распространение именно в силу усложненности своих сетевых протоколов. Чем ближе протокол к логеме, тем больше шансов у сети получить широкий масштаб развертывания. 

Когда полюс сети возникает, он начинает обрастать индустрией, эксплуатирующей этот импульс. Так развертываются пересекающиеся сети сопутствующих товаров, услуг, трансляций, производство гаджетов и значков, торговые площадки и центры распространения – вплоть до законопроектов и постановлений Правительства. Количество полюсов теоретически неограниченно велико, и любая логема – то есть усилие распадающейся индивидуальности справиться с утекающим сквозь пальцы миром – имеет шанс стать таким полюсом, развернуть вокруг себя сеть или подключиться к уже существующим сетям. Оба этих действий всплытие полюса и подключение к имеющимся сетям в перспективе станет одним и тем же жестом: каждый новый пользователь сети одновременно становится и новым порталом, новым «сервером». Он не только может смотреть реалити-шоу в прямом эфире, но и демонстрировать реалити-шоу со своего места у компьютера, и тогда все пользователи сети смогут увидеть, как он сидит перед экраном и смотрит, как кто-то другой сидит перед экраном и смотрит… И так в периоде. Для разнообразия можно состроить гримасу или хихикнуть. Так созидается новое минималистическое сетевое (пост)общество. 

Тень Диониса

Замечание Маффесоли о возвращении мифа через новый молодежный идиотизм (идиотизм, с логической стороны), подводит нас к чрезвычайно важному выводу относительно структуры Постмодерна. Со стороны логоса Постмодерн представляет собой нигилизм и критическое размельчение носителя логоса до уровня логем. Но все-таки это есть не что иное, как развертывание программы Модерна в ее высшей стадии, а, следовательно, продолжение того делания, которое было начато диурническим мифом еще в архаические времена. Большинство философов-постмодернистов отнюдь не стремились к возвращению к мифу или к сворачиванию Модерна как временного недоразумения. Напротив, они хотели «просветить Просвещение» (Хоркхаймер), довершить миссию Модерна, с которой он не справился. Постмодерн призван не подготовить возвращение мифа, но окончательно освободиться от мифа во всех его вариациях– вплоть до тех, которые остались в логосе, логике и даже логистике. Поэтому официальной программой Постмодерна является только логема и, в крайнем случае, ничто; логема, взаимодействующая с ничто. Эта дихотомия логемы против ничто есть последнее издание диурнического дуализма -- герой, смотрящий в лицо смерти (сегодня это выражается «юноша, пьющий пиво в подземном переходе» или «дама в солярии»). Человек Постмодерна – постчеловек – это микрорациональность, окруженная разросшейся пустыней. Уже не человек и смерть, но кусочек человека, отдельный орган и факт отделенности от остального, при том, что остальное воспринимается не как «все», куда можно интегрироваться, но как ничто, куда интегрироваться нельзя. Судьба дивидуума в Постмодерне – трагедия протеза, выброшенного на помойку; протеза, на мгновение получившего квант сознания. Спасение в наркотиках, нетрадиционном сексе, скорейшем заражением ВИЧ-инфекцией и шанс «умереть молодым» (например, в автокатастрофе). Перспектив взросления нет, будущего нет (no future – панк-лозунг 80-х). Отсюда ювенильная антропология, распространненая теоретически на все возрасты, и отказ от взросления в западном обществе (где все чаще можно встретить дедушек и бабушек, одетых и ведущих себя как подростки).

Такой активный нигилизм есть положительная программа Постмодерна в его логическом измерении. Причем, прежде, чем этот идеал будет реализован, предлагается потратить силы на борьбу с пережитками «тоталитаризма» в самом Модерне, мешающими реализации этого «идеала».

Но если признать правоту Маффесоли, то мы увидим всю картину с другой стороны. Ослабление логоса, его измельчание позволяет задавленным и репрессированным мифемам – особенно ноктюрническим, менее заметным и более гибким -- постепенно подниматься из бессознательного и проникать в зону числителя под маской «ничто», с одной стороны, и под видом «совсем слабых» логем – с другой. Мифемы ноктюрна предлагают свою помощь локальному дивидууму и в том, чтобы упорядочить окружающий хаос, и в том, чтобы уладить отношения с ничто, которое может быть подвергнуто эвфемизации. При этом деятельность логемы становится экстатической, а ничто – сладким. Это и есть «тень Диониса», о которой говорит Маффесоли. Мифема ноктюрна незаметно проникает в логему и трансформирует ее в нечто иное. В этом случае Постмодерн становится «возвращением мифа». 

Но такая перспектива, особенно с учетом общей негативной бдительности Постмодерна к диурну, подлежащему асептизации, может привести только к мягкому растворению общества в промискуитетном «царстве матерей» (которое искал Фауст Гете), а значит, к погружению общества в бессознательное, в миф, причем в его ноктюрнической ипостаси. В таком случае, это вполне может стать как завершением данного цикла диурна, так и прелюдией к началуследующего. – Эти гипотезы рассматривали социологи П.Сорокин, Ж.Дюран, Ш.Лало и т.д., считающие, что современное европейское (и глобальное) общество завершают свою очередную стадию (чувственную, дионисийскую, постклассическую и т.д.), и через серию потрясений, кризисов и катастроф на месте нынешнего человечества появится новое, с совершенно иными социальными установками («возвращение древних богов» или новый «идеационный порядок»).

Постмодерн и археомодерн в глобализации

Другим важным следствием из анализа Постмодерна в социологии Маффесоли является возможность соотнести между собой принципы собственно Постмодерна (в узком смысле – взгляд со стороны логоса) и археомодерна. В процессе глобализации, как мы показали, глобализирующийся Постмодерн накладывается на локализирующийся археомодерн. Это важное структурное замечание, поскольку оно описывает суть сети. Сеть интегрирует на уровне логем (Постмодерн) локальные полюса (сервера), имеющие природу археомодерна (то есть состоящие из расплывающихся логем, уже насыщенных поднимающимися ноктюрническими мифемами). Глобальная логема (собственно глобализм как проект One World, «единого мира» с «мировым правительством», «мировым электронным парламентом» и т.д.) интегрирует на уровне слабых связей произвольное количество локальных полулогем-полумифем. Все они обмениваются по горизонтали и по вертикали инфемами, квантами ничего не означающей информации, что создает симуляцию действия и процесса, при отсутствии какой бы то ни было поступательности или накопительности (этот путь «вперед» уже заблокирован выросшим до гигантских размеров ничто). Археомодерн совершенно не понимает глобальную логему и не солидарен с ней. Он живет в минимализированном «жизненном мире» Шюца, в пределах все более виртуальной «конспатиальности» и причудливой «контемпоральности». И именно здесь происходит нецензурированный и относительно свободный подъем ноктюрнических мифем. Археомодерн является пунктом просачивания мифа в логос в структуре сетевого общества. 

Сама сеть – это последнее издание логоса, но то, что она интегрирует – это противоречивые и монстрообразные аггломераты непереваренного Модерна вперемешку с не устраненными фрагментами мифа. Порталы – как отдельные сетевые инициативы, так и целые страны – это практически всегда археомодерн, то есть полулогемы-полумифемы. Тот факт, что они готовы интегрироваться в глобальную сеть с общим протоколом, свидетельствует об их покорностиинтегрирующему глобалистскому проекту Постмодерна (со стороны логоса). Но то, что они не собираются идти по пути логоса и модернизации, и напротив, намерены принести в сеть все противоречие и все несходимости своей незаконченной модернизации в сочетании с уже разрушенной структурой мифа, свидетельствует о перспективе постоянного накопления в сети растущей массы мифологических элементов. И хотя на первом этапе эти элементы заведомо будут гротескными, разрозненными, хаотическими мифемами, по принципу хреода в какой-то момент при определенном насыщении они начнут выстраиваться в более упорядоченныемифологические конструкции. Возможно в какой-то момент ничто примет очертания «великой матери», культовой «золотой бабы»..