Дарья Дугина: Нам нужна революция Духа

Вертикальное восстание

Жизнь в современном мире требует от нас огромного усилия -- и не просто в житейских делах и внешних движениях. Речь идет об усилиях ума, мысли, интеллекта . «Умное делание» -- так называлось это в монашеской практике святых отцов. И этот труд необходимо ежеминутно совершать не только для  того, чтобы мир не слился в нерасчленимый хаос, чтобы можно было отличать добро от зла, ценное от неценного, случайное от судьбоносного, производя диакрисис, различение, как говорили платоники, но и чтобы  совершать работу по смысловому наполнению мира, его структурализации, проектированию и целеполаганию в нем, соблюдению пропорций, не позволяя  энтропии превратить все в однородное месиво. Мы живем в тотально поврежденном, искореженном мире, в изломанной цивилизации, где все пропорции искажены. У нее сломан становой хребет -- вертикаль, представления об иерархиях высшего. И умное напряжение необходимо для того, чтобы восстановить пропорции интеллектуально стройного, иерархического мира, идеальная модель которого описана Платоном и платониками. 

В своем электронном Дневнике в сети телеграмм Дарья Дугина писала: «Мы в этот мир заброшены[1]… На нас -- долг и миссия… Нам нужна внутренняя  революция, революция  Духа…»[2] И в другом месте: «Мы -- в центральной оси вертикального восстания» [3].

Но еще более радикальная внутренняя революция, еще большее усилие ума требуется для того, чтобы вскрыть или пробудить в человеке способность мыслить – мыслить подлинным образом, а не имитировать мысль, мыслить о глубиннейшем, мыслить существенное, проникнуть на территорию полноценного мышления, в саму стихию мысли, потому что исчисляющий, калькулирующий  рассудок или скользящий по поверхности, прагматичный беглый дискурс современности, пародирующий то, что мудрецы называли «мыслью», абсолютно неудовлетворителен и, собственно, привел человечество на край пропасти. 

Даша родилась, была воспитана и сложилась как личность в семье философов. С пеленок мы учили ее мыслить, и повзрослев, она выбрала философию, стихию мысли, своей судьбой.

Заново поставить вопрос о том, «что есть мышление», смог великий  немецкий философ ХХ века М. Хайдеггер, и сделал это пронзительно и сложно. Этой теме он посвятил одну из самых энигматичных работ  -- «Was heisst Denken?», которую мы в семье считали чем-то вроде инициатической тропы для человека с претензией на разумность. Александр Дугин посвятил немецкому мыслителю несколько своих книг. Дарья была особенно впечатлена  революционным замыслом М. Хайдеггера – подвергнуть деконструкции фундаментальное качество человека: «мыслить». 

Здесь, правда, было одно «но»: Хайдеггер номинально оппонировал ортодоксальному платонизму, в частности, в вопросе о трансцендентности идей как образцов вещей: ему был гораздо ближе восставший на своего учителя Платона Аристотель, который построил горизонтальную онтологию не вдоль оси «верх-низ» (как в «Тимее», «Государстве» и других диалогах Платона), а по линии «центр-периферия»[4]. Эта вечная история с оппозитностью вертикали и горизонтали, Бога и мира, апофатическими и катафатическими, занебесными и внутримировыми качествами Божества (Единого, Абсолюта) стала тропой раздоров и битв очень многих философов в мировой истории. Дарья примеряла на себя эту конфликтность, разбираясь в хитросплетениях вертикальной и горизонтальной метафизики. Платон был ей душевно ближе, но и горизонтальные онтологии феноменологов, и особенно изысканность соображений Мартина Хайдеггера, притягивали ее не меньше.

Свой  музыкальный проект Дарья назвала  «Dasein may refuse», используя главный структурный компонент философии Хайдеггера – «Dasein», «вот-бытие». Под этим Хайдеггер понимал непосредственный факт присутствия человека как мыслящего начала в мире. Но на этом я остановлюсь позднее.

Даша закончила кафедру истории зарубежной  философии философского факультета  МГУ, и она пыталась понять и осмыслить логику историко-философского процесса -- его парадигмальные основания, телеологию, маневры и нюансы. 

Смысл псевдонима «Платонова»

Она выбрала себе псевдоним «Платонова» и посвятила свою юность изучению платонизма, трудов и теорий различных платоников и неоплатоников -- как христианских, так и относившихся к другим религиям. В свое время американский философ А. Уайтхэд заметил, что вся мировая  философия есть не не более чем заметки на полях Платона. Занимаясь платонизмом, мы действительно попадаем в центр тайфуна, в сердцевину проблематики порождения, создания смыслов и структур истории, культуры, мысли, ума. Даша знала об этом и выбирала этот путь --  опасный, даже если оставаться на поверхности. Люди нередко боятся ума, как огня. В свое время городские обыватели Афин казнили Сократа[5], жители Александрии убили Гипатию. Сегодня управляющие элиты мира так же оголтело чураются свободной содержательной мысли. Действительно, в современном мире орбиты мышления постепенно все больше сужаются, «большие нарративы» подвергаются уничижительной критике, занятия философией намеренно превращаются в технический разбор микроскопических деталей. Никаких обобщений не позволено. И разумеется, первой мишенью этой эпистемологической политики раздробления стали глобальные обобщения Платона и платоников. Их в полном смысле слова подвергли стратегии "cancel culture". Но и последние атаки постмодернистов на мысль, и даже предельная перверсия объектно-ориентированной онтологии (ООО) -- еще не конец и не последнее слово в гонениях на философов.

Сегодня философов, -- конечно, тех, кто не смиряется с властно указанным им местом интеллектуальной обслуги правящих элит и отстаивает достоинство истинно свободной мысли, намеренно и прицельно убивают. Даша  знала, что всему  этому мракобесию должно противостоять, в первую очередь, именно мыслью, идеей, новой концепцией, замыслом, проектом. И она выбрала платонизм как точку отсчета в этой борьбе. Она догадывалась, что в на этом пути ей будет не просто. Но насколько непросто и чем он завершится, конечно, она даже предположить не могла. Она знала, что философов убивают, и писала об этом в своих статьях и в Дневнике. Но, быть может, она сама до конца не осознавала, что и сама она – философ. И значит, что это -- ее собственная судьба, свободно избранная и прожитая по полной в ее короткой, но яркой и чистой жизни.

«Заметки на полях Платона»

Когда мы читаем философские тексты Дарьи Дугиной, её заметки и статьи о политике, и даже ее Дневник, мы должны понимать, что явной и неявной системой координат для неё был платонизм. Даша с радостью и восторгом погружалась в диалоги Платона, каждый раз обнаруживая в них новые ослепительные рассуждения, глубочайшие открытия, тончайшие нюансы логики и полемики. Платонизм выстроил стройный, связный, двухэтажный  мир, где на верхнем этаже парили идеи, образцы, формы вещей и событий  мира, а на нижнем пребывали материя и сами вещи, которые существовали, созерцая идеи-логосы и подражая им как своим небесным образцам. Так задавалась иерархия  Неба и земли, иерархия идей, увенчанная высшей идеей – Блага, Невыразимого, Неизреченного, Единого.  Платонизм описывал интеллектуальную, умную структуру мира, в котором человек пребывал на вертикальной оси как своего рода посредник между двумя мирами – миром образцов, парадигм (идей) и миром феноменов (вещей и явлений). При этом вся система была открытой сверху, поскольку Единое мыслились как нечто невыразимое, апофатическое, неименуемое и предшествующее даже самому бытию. В религиях Единое было осмыслено как Бог. Под неуловимой опекой трансцендентного Блага (Единого) строился мир, повторяя небесные архетипы, производились вещи. И будучи созданными, вещи и существа, особенно самые возвышенные и совершенные из них – люди и ангелы, созерцали идеи и искали пути возвращения назад, к истокам, на свою небесную Родину, ближе к Единому, откуда все и получило свое Начало. Исход и возвращение -- вечный ритм священного мира. Эта модель просуществовала тысячелетия. Ее структуры, иерархии, лестницы восхождений и нисхождений отражены во многих мировых религиях. Человек в ней есть существо восходящее (к Духу, Благу, Истине, Красоте  и Справедливости), и иногда возвращающееся, и вновь восходящее по лестнице Иакова -- лестнице совершенств духовных. Это восхождение человека, его совершенствование и преображение (в христианстве – обóжение) и есть высшая цель человека. 

Именно такая картина одухотворенного мира была онтологической картой  и ориентиром для Дарьи Дугиной в ее философии, мировоззрении, личном культурном коде. Платон был с ней всегда рядом – даже в избранном ею имени.

Ветошь Постмодерна

Но мир ветшает, человек глупеет. Об этом говорит и сам Платон в диалоге «Политик», красочно описывая, что бывает, когда творение удаляется от своего Творца, и практически все религии, утверждающие, что по мере приближения конца времен, эсхатологической «точки омега», мир и человечество вырождаются, деградируют, утрачивают свои духовные свойства, теряя сходство с оригиналом. Так или иначе, наступил Модерн, а затем -- Постмодерн. И в глазах философа-традиционалиста, а Дарья была именно философом-традиционалистом, западноевропейское Новое время представлялось именно подобным процессом резкого падения, от-падения, утраты смысла и цели. Постмодерн же оказывался закономерным финалом цивилизационной дегенерации. 

Профет Постмодерна  ХХ века француз Жиль Делёз насмешливо фальсифицирует Платона (как раз на полях его трудов, то есть отталкиваясь от платонической картины и искажая ее). Он утверждает, что платонизм говорит не о дуализме идей и материи, а о двойственности в материи того, что внимает идеям – то есть копий, и того, что целиком избегает воздействия идей, скрывается от них, ускользая от влияния умных образцов, логосов. Иными словами, в мире есть вещи, которые скользят, избегая любой формы, любого определения. Это Ж. Делёз обозначил «чистым становлением», «беспредельностью», «тенью копии», а Ж. Бодрийяр назвал «симулякром» -- «копией без оригинала».

Дарья, будучи всецело верной Платону, интересовалась и этими искаженными, опрокинутыми онтологиями Постмодернизма, стараясь распутать их хитросплетения, разобраться в их подделках, расшифровать их иронию и понять, как устроены эти лживые, но в чем-то гипнотически притягательные теоретические построения, основанные на иронических протечках, сдвигах и трансгрессиях.

В современном мире при общении с людьми часто возникает станное ощущение: любая мысль, высказывание, замечание, коль скоро в них содержится какая-то отчетливость, попытки минимальной структуризации любого феномена, будучи донесенным до человека, проваливаются куда-то, как в омут, в бездну, в темноту безвольного неприятия определенности. Люди отлучены от платонической стройности, иерархии, ментальной дисциплины, структуры, понимания того, что есть сущность. Люди вообще отлучены от мысли. Современный, либеральный мир внушает, что свобода – это неупорядоченность, хаос, беспечное скольжение по поверхности. И это внушение принимается – бессознательно или осознанно. Даша часто устало сетовала, что при встречах с некоторыми, чаще случайными, собеседниками складывается впечатление, будто имеешь дело с людьми постоянной изменчивости, чистого становления, не подчиненными никакой идее вообще --  безыдейными людьми, с «беспредельной», неструктурированной психикой, находящимися  в чистом «плыве» сиюминутности, в моменте мгновенного интереса. Такой человек избегает идеи как таковой, считая её слишком «сильной» реальностью, чурается иерархии ценностей, выскальзывая из-под нее. Самое главное, что при этом он не остается свободным. Точнее, эта текучесть человека есть темная свобода.

Наблюдая вокруг себя типичные продукты Постмодерна в ее поколении, окружении, среди знакомых, Дарья старалась как-то соотнести эти заведомо фрагментальные, фрактальные сущности со своими представлениями о цельной платонической личности. И при всех трудностях этого замысла, она никогда не опускала рук, привнося философию в самые обычные, подчас банальные, человеческие отношения и ситуации.

Темные свободы

Согласно Делёзу, неопределимые, ускользающие от идеи, то есть Логоса, вещи и люди, не то, чтобы совсем не обладают мерой, но эта мера, находится не выше, а ниже их самих, в подполье их существования. Они как будто пребывают под гипнозом, под чарами безумной стихии, находящейся на изнанке того порядка, который вещи должны были бы получать от Логоса, из мира идей. Под чарами непросветленной материи.

Хотя Даша любила и всю свою недолгую  жизнь изучала Платона, она очень внимательно относилась и к философии Жиля Делёза, с интересом проштудировав его тексты во время учебы на философском факультете и позднее, постоянно к ним возвращаясь вновь и вновь. 

Ж. Делёз намеренно переиначивает платоническую идею двух миров: первого --  мира образцов, идей, «эйдосов», духовных сущностей, и второго – феноменов, копий, становления, отражающих верхний  «умный»  мир. Вслед за  номиналистами Нового времени, Делёз аннулирует платоническую духовную, управляемую мировым умом (Нусом), Вселенную, отвергая ее якобы косность, несвободу, насильственность, тоталитаризм, а фактически -- «несовременность». В Постмодерне мир вообще превращается  в несвязный экстравагантный  ансамбль, в жидкое, размытое пространство со скользящими смыслами, без остановок и пауз,  с разрозненными, ничем не связанными между собой, "отвязавшимися" множествами[6]. Это -- новый дивный мир «чистого количества»[7], струящийся простор движения и «мятежного становления», исключающий как обращение к духовным архетипам, отныне отмененным, так и фиксацию любых отблесков вечных истин в потоке намеренного растворения вещей и смыслов.

Армия постмодернистов утверждает, что подобная картина переливающегося неопределенностями мира очень привлекательна для человека «открытого общества» и идеи универсального освобождения. Философия Постмодерна сталкивает нас с парадоксом становления: единством смыслов прошлого и будущего, смешением мира «до» и «после» любого события, взаимоперетеканием избытка и недостатка. Это пространство взаимообратимости чего угодно— преступления и наказания, большего и меньшего, добра и зла. Это место (да и место ли?) утраты имен, отказа от постоянства знания:«Так, личное Я нуждается в мире и Боге. Но когда существительные и прилагательные начинают плавиться, когда имена пауз и остановок сметаются глаголами чистого становления и соскальзывают на язык событий, всякое тождество из Я, Бога и мира исчезает».[8]Иными словами, никакой устойчивой определенности  постмодернисты нам гарантировать не могут и рекомендуют жить в непрерывной текучести, попрощавшись с Богом, миром и с собственным Я. Нам предлагается среда, medium(уже не мир), где отсутствует вертикаль, где символ дерева как вертикальной оси и иерархии заменяется территорией ризомы, клубня наподобие картофельного, который растет неведомо куда -- в сторону, вбок, вниз, куда-то наружу. Темные свободы достигаются ценой окончательной потери души. Добро (скорее, зло) пожаловать в «жидкое общество» (З.Бауман), в виртуальный мир сети (М.Кастельс)!

Человек-гриб

Ризому принято определять как горизонтальную структуру соединения против вертикальной структуры дерева… Ризома как модель децентрированной сети возникает в конце 1970-х. Ее инспирацией  является биология, корневая система грибов, ее актуальностью – децентрированные состояния, постоянное прирастание связей, непреднамеренный рост с неожиданными встречами и случайными событиями, которые изменяют природу сети. Ни встречи, ни новое  содержание непредсказуемы, не устанавливаются  заранее… Сеть включает контексты  переживаний  и аналогий… В интернет-организованном обществе всякий узел может быть новым и поворотным моментом. Все это некритично было воспринято и российскими философами, прежде всего из Института Философии РАН, которые едва ли не восхищаются «темными свободами», присягая Постмодерну и его стратегиям. Именно такое впечатление создается из большинства их публикаций. И хотя Дарья закончила философский факультет МГУ с красным дипломом, а ее компетенции, в том числе и в области постмодернизма, были очевидными, с профессиональным сообществом российских философов, захваченных стихией либерального постмодернистского вырождения, она общего языка так и не нашла. Ведь большинство из них (конечно, не все) соскользнули даже с полей Платона, разорвав последние связи со стихией полноценной, – а значит, вертикальной, обращенной к вечности, мысли. 

Дело в том, что все невинные, на первый взгляд, апологии и продвижения принципа децентрированности, хаоса и неопределенности в жизни человечества, акцентируя моменты творческой новизны, эмерджентности сетевого корневища, недоговаривает того, что горизонталь ризомы заведомо ограничена, эксклюзивна: она радикально исключает возможность любого творчества и новизны в рамках стратегий вертикальной организации жизни и знания, на которых основаны все традиционные, религиозные, архаические типы культур, на чем зиждется вся роскошь интеллектуальных сокровищ и изобилие культурных миров, созданных незападными цивилизациями, да и самим Западам времен Премодерна, и даже Модерна. Во имя свободы и креативности в постмодерне можно все -- только не Благо, не Бог, не вера, не Традиция, не онтология, не метафизика, не вечность, не смысл, не сущность, не укорененность, не нравственность и не идентичность. «Темные свободы» строятся на исполинском тоталитарном фундаменте грандиозных запретов. Ты больше не имеешь право ни на что, кроме самой «темной свободы». Грибница, ризома, колония хитрой плесени становятся судьбой человечества. Шаг вниз, вверх, вправо, влево – ликвидация (канселлинг, деплатформинг, остракизм, шэйминг, а если все это не действует -- подрыв автомобиля). 

Ризоматические стратегии Постмодерна полны умолчаний и тщательно маскируемых ограничений и основаны на двойных стандартах. Для масс дегуманизированного человечества предлагаются «ризома» (хаос), «деидеологизация, «жидкое общество», без идей, принципов, идеологий, иерархий и проектов (как рудиментов якобы тоталитарной вертикали); а на противоположном полюсе – у т.н. «мировых элит», конструкторов и менеджеров будущего человечества (или уже не-человечества?) из стран закатного Запада, комплектуется жесткая и последовательная идеологема, или даже мифологема постчеловека и постистории. Сегодня этот казус двойных стандартов приобретает свой истинный вид-- великой битвы между элитными группами Запада, вместе с прикрепленным к ним Искусственным  Интеллектом и концептом «человека-ризомы», которого уже завтра бесследно растворят и потеряют на платформах всеобщей генетической модификации, и остальным человечеством, которое сохраняет в себе рудименты еще не до конца стертых и потерянных, модернизированных и отцифрованных вертикальных структур платонического толка, подчас  называемых «традиционными ценностями».

Плавленый язык

Как показывает Ж. Делез, мир «тотального становления» предполагает плавление языка, где существительные сметаются глаголами как более подвижными и активными агентами, и где в лавине становления, смыслы и понятия растворяются и исчезают. Абсолютно закономерной является печальная неспособность современного молодого человека последовательно мыслить и связно излагать мысли и его склонность к слэнгу, косноязычию, жаргону, языку  жестов, а в конечном счете -- к бессловесности, немоте, и значит, к безответности и безответственности. Интернет-пространство построено по строгим алгоритмам диссолюций – со сменой «ников», гендеров, анонимностью, безнаказанностью, обсценными прорывами, агрессией, унижением и преследованием других. Это порождает феномен «ризомы электронных джунглей», и чем младше представитель подрастающего поколения, тем глубже в структуры его сознания заходит сеть. Оф-лайн превращается в скучную тень он-лайна, реальность -- в копию виртуальности, в имитацию ее.

Дарья очень расстраивалась от бессмысленного времяпрепровождения молодежи в интернете, в играх, банальной переписке, листании Инстаграма. «Не можем сами не тыкать в Инстаграм? – Значит, нам его вырубят Высшие силы! К книгам! К книгам! К книгам!»[9]--  писала она в Дневнике. Но она отвергала это не извне, а изнутри, будучи по объективным причинам частью своей культурной среды, окруженной сверстниками, для которых интернет, сети и гаджеты стали образом жизни, приоритетной экзистенциальной территорией. Обратите внимание на выражение Даши: «не можем сами». Это важное признание темного могущества цифровизации, которое по-преимуществу гипнотизирует именно новые поколения, с раннего детства сращенные с экраном и виртуальностью. 

Даша  старалась декодировать миры этих «темных свобод». Это не всегда  удавалось ей, и подчас  отношения с людьми оборачивались непониманием, недоумением, неверной интерпретаций намерений и стратегий общения. Даша  была современной и открытой к авангардным поискам искусстве, моде, новаторским креативным практикам, но в то же время она повсюду замечала постмодернистские «складки» разлагающейся социально-психологической ткани, подрагивание ризоматических связей и притяжение  субиндивидуальных аттракторов, которые не позволяли людям удерживать цельность и идентичность, и даже более того -- активно и последовательно их подрывали.

Сказы Объектно-Ориентированной Онтологии 

Может показаться, что Постмодерн – это предел диссолюции философского вертикально ориентированного космоса, но не тут-то было. На смену Делезу пришли еще более инфернальные философские стратегии, обобщенно называемые «Объектно-Ориентированной Онтологией» (ООО) или «спекулятивным реализмом». И в этом случае Даша руководствовалась принципом Ф. Ницше: «Познающий не любит погружаться в воду истины не тогда, когда она грязна, но когда она мелка[10]». Поэтому  и это направление современной мысли вызывало у нее интерес, особенно в случае Резы Негарестани и Ника Лэнда, сочетающих ультра-материализм с отсылками к символам и фигурам различных, подчас экзотических, мифологий. Даша распознала  в этом направлении перевернутый традиционализм: ведь платоники-традиционалисты предупреждали, что в конце истории яйцо мира откроется снизу и из-под нижней  границы телесного в мир хлынут темные «орды гогов  и магогов»[11]. Даша легко опознала их в спекулятивных реалистах.

«Объектно-ориентированные онтологи» покусились на сам Постмодерн, в  котором человеческому субъекту, хотя и почти растворенному, отводилось некоторое место. Они задумали довести классический материализм до его логического предела. Теперь само становление – хаотичное и бесцельное – оказывалось объектом критики. В нем было слишком много жизни, а значит, пусть рассеянной и расплавленной, но субъектности. Полное и окончательное упразднение всякой субъектности – вот цель спекулятивного реализма, поставившего перед собой задачу описать мир с позиций самих вещей и изнутри них. В этой извращенной попытке построить структуры  анти-мышления вопрошанию были подвергнуты не только человек, но и сама стихия становления и жизни, создающая постоянные конфликты динамических дифференциалов. Вещи же в своей глубине таких расщеплений «не знают», утверждали спекулятивные реалисты, и не соотносятся вообще ни с чем. Отсюда критика всякого корреляционизма. Квентин Мейясу[12], например, утверждает, что мы давно заблуждаемся в том, что человек есть привилегированная гносеологическая инстанция, через которую осуществляется мышление,  от имени которой происходит познание. Мы напрасно мыслили человека властителем трансцендентального арсенала знаний, априорно данных категорий, принципов, идей. На самом деле, нет ни Бога, ни человека – как ставленника Его на земле, ни трансцендентного, ни трансцедентального. Есть «раскрепощенное ничто» (nihil unbound)[13] и его круговращения, которые пока еще называются «миром объектов».  Но скоро и этого не будет.

Ник Лэнд[14] прямо предлагает уничтожить не только человечество, а вообще жизнь на земле, полагая, что одержимость нашей цивилизации бурением в поисках нефти и газа обязательно приведет к тому, что земное ядро выплеснется на поверхность, проломив земную кору, и положит конец жизни, которая есть не что иное, как «страдание ядра», переросшее в органическую клетку, а от нее -- в человека, всегда рвущегося за пределы, и далее -- в цивилизацию, тоже преодолевающую саму себя в Искусственном Интеллекте  (вот к чему приводит дарвинзм и абиотические теории!). И после адского катаклизма лишь мертвая пылающая головня того, что некогда  было земным шаром, рванется к Солнцу, штурмуя еще один мертвый пылающий фрагмент бессмысленного материального наличия.  

Даша в  какой-то мере испытывала на себе фасцинативную силу этого анти-мифа, и в некоторых  социальных сетях даже иронично использовала псевдоним «Ник Лэнд». А свой закрытый Дневник в телеграмм-канале она назвала «Олеонафт» – так ее заворожила теория другого спекулятивного реалиста Резы Негарестани о роли мазута в мистико-технократической  цивилизации последних времен. Бурение скважин продолжает дело крыс, тоже «посланниц ядра», пронизывающих своими норами цельность земной коры, утверждает Негарестани. Человек, одержимой нефтью, «добычей»[15], становится служителем мазута, смазочным веществом исторического процесса, целью которого является помощь Земле в эмансипации ее ядра и отправке его к Солнцу. 

Однако над философскими и человеческими симпатиями Дарьи к хулиганам и безумцам объектной  онтологии, в каком-то смысле, принявшим на себя бремя тягостных раздумий об инфернальной сути и макабрической судьбе современного мира, всегда возвышалась и превалировала ее ответственность традиционалиста за потерянного и разложенного в современном мире человека. Она считала себя лично ответственной за восстание против  современного  мира – из любой точки падения этого мира, из любого предела нисхождения человеческого существа. Особенно остро она беспокоилась за  свое поколение: «Друзья! -- писала  она в Дневнике, – мы в  этот мир заброшены не случайно. Если мы будем…  бесчувственно терять себя, отключаться  от этого мира… расклеиваться, то мы не уйдем далеко… Нам нужна внутренняя агрессия как форма  консолидации субъектности и форма ее взращивания[16]». И далее: «Сила человеческой души – в полном отсутствии границ, подобно тому, как шел Аттила на Запад, чтобы засвидетельствовать Закат. И к своей слабости я буду безжалостна, покорю внутренние пространства, перекрою их всех, уничтожу…»[17]

Как традиционалисту Даше было ясно, что современный  мир  и его философия настойчиво провоцирует современного человека к полному растворению его Я. Ж. Делез увидел в том, что недавно считалось «плотными вещами» мира, лишь эффекты, события на поверхностях, уже не существующие, а лишь на мгновение упорствующие в своем проявлении, обладая минимумом бытия. Объектно-ориентированные онтологи пошли еще дальше, обвинив потерявшего бытие, распадающегося человека в неуемном бонапартистском самомнении относительно собственной исключительности и предсказав ему гибель в пожарище восставших против него больших объектов. 

Даша тонко чувствовала, что люди как-то  обидно быстро превращаются в шелест бумаги на поверхности ничто, в туман, резвящийся на гранях вещей. В мире, без целого, где не существует причин, целей, проектов, мысли целостности и вертикали, где нет знания о Боге, человек действительно обречен.

Консолидация  субъекта

Дарья  считала что в подобных условиях нам предписана искусственная, насильственная консолидация субъектности. Перед лицом гибели человеку позволены самые разные, иногда гротескные приемы, чтобы пробираться к завещанной Традицией метанойе: через ритуалы (церковный, культурный, обыденный), интенсивное чтение и размышление, преодоление прокрастинации и лени, посредством ухода, как суфии, «в свой скрытый халифат», через телесные практики, спорт, контроль еды, сна, через управление психикой. Даша полагала, что все должно стать ритуалом -- книги, поэзия, философия, мышление, психические реакции, страдание, ношение одежды, каблуки и платья, еда, общение, тело, косметика. Она намеривалась превратить культурное пространство своей жизни во что-то очень яркое, собранное, совершенное.  «Человек, который как минимум выбирает неудобную обувь, каблуки, или надевает то платье, которое немного поджимает всю структуру его телесного и вынуждает быть собранным, расправить спину — абсолютно прекрасен. В этом смысле каркасы барочных платьев, и не только барочных, проявляют и являют собой

абсолютную красоту…»[18] -- писала она. И далее: «Каждая  вещь, которая  носится в рамках культуры, должна  быть осенена неким преодолением… (…) Смотрите, как внимательно во время ритуала и культа священники облачаются, какое значение придают малейшим деталям. И мы, обычные, брошенные в простое, тоже должны заниматься схожим делом: постоянно думать о создании некоего искусственного барьера между природой и человеком. Если мы это не будем понимать и осознавать, то, я думаю, мы разложимся на какую-то странную субстанцию, которая будет напоминать дочеловеческое»[19].

Но главным в этом противоборстве с разложением и диссолюцией она считала  не эстетику опосредования, дистанции, дендизм, но волю к преодолению и мысль. А также «горячее сердце», «огонь внутри», «радость восстания», «истощение и истязание себя в трудах и делах», «высечение из себя огня», «пестование внутренней искры»… «Держать внутри солнце!» Но самое важное  задание -- мыслить, учиться  мыслить, переосмысливать заново. 

Я бы  сказала, что Дашина философия  -- это драгоценная нить, натянутая между Платоном, с одной  стороны, и постмодернизмом и спекулятивным реализмом -- с другой, проходящая по невероятно богатой промежуточной территории феноменологии и хайдеггерианства.

Политический традиционализм  

Помимо философии, Дарья интересовалась политическими процессами. Прежде всего она поддерживала политический традиционализм, то есть идеологию, направленную на  утверждение норм священной традиции, традиционных ценностей и принципов. Ее идеалом была политика вертикали.

В политическую повестку, которую она формулировала в лекциях, стримах, аналитических программах на телевидении входило несколько главных тезисов. Даша прекрасно понимала, что за шелестом раскрепощающей болтовни Постмодерна стоит ощутимая властная сила, которая не просто поощряет, но конструирует и навязывает разрушение человеческой субъектности, предлагает низкие сценарии раскрепощения человека со стороны его материальной природы, подчеловеческих проявлений, и одновременно подспудно готовит почву для онтологического ограничения человека и его последующей элиминации и замены искусственным интеллектом, навязывая странам этот сценарий как неизбежный и безальтернативный тренд. Эта властная структура провоцирует кровавые войны и навязывает миру безальтернативную либерализацию – освобождение от всего, что еще сдерживает человечество от того, чтобы рухнуть в пропасть. И она прекрасно отдает себе  отчет, что  она делает, устанавливая новые правила понимания  мира и пребывания в нем. В своих выступлениях Дарья всегда акцентировала момент внеприродной, «искусственной», детерминированности человека, который всегда живет в рамках социального-культурного конструирования, в определенных ценностных и гносеологических парадигмах, фокусы и основания которых можно менять. Иными словами, человек имеет дело не с порядком вещей самих по себе, а с порядком требований к восприятию и конструированию вещей, смыслов, теорий, самого образа человека, его деятельности, познания, целеполагания. И хотя человечество до сих пор отличалось многообразием и существовало в разных парадигмах, созидая разнообразные образы мира, мировоззрений и цивилизаций, сегодня его принуждают передать привилегию конструирования социальной реальности «продвинутой» властной группе элит, претендующей на глобальную монополию в проектировании будущего. Эта властная группа сегодня, не задумываясь, развязала Третью мировую войну. И у нее есть имя: это -- англо-саксонская цивилизация в лице ее олигархических и финансовых элит. Именно она претендует на однополярность, глобализм и гегемонию, то есть на глобальное доминирование на планете. Даша старалась показать, что тот образ мира и человека, который транслируется России из мирового центра принятия решений, есть продукт иной цивилизации, иной культурной идентичности, результат отличной от нас, и даже враждебной России, исторической практики. И  что мы должны отдавать себе отчет в том, что эта  парадигма навязывается нам и другим народам тоталитарно – и силовыми методами, агрессивно, через кровавую войну, и методом мягкой силы, культурной субверсии. У Дарьи не было никаких сомнений, что группа «методологов» и менеджеров враждебной нам, русским, цивилизации -- сквозь теории и прогнозы, хитрости и уловки, через ахинею о «принципах и правилах», грантование и подкуп официальных российских философов и политологов, пропаганду раскрепощающих стратегий массовой культуры -- приклеивает нас к желательным для этой глобалистской элиты стандартам восприятия, образа мыслей и поведения. И Даша пыталась решительно поднимать проблемы несправедливости глобализма  и однополярного мира в публичном пространстве. Откуда вообще взялись эти мнимые стандарты и правила, вводимые в оборот без осмысления и согласия людей? Разве они не различаются у разных народов, коль скоро те живут в разных культурных традициях? И зачем и почему Запад, объявляя себя либеральным, прибегает к идее гегемонии и намерен унифицировать народы? Каковы стратегии мировой  гегемонии одной  цивилизации? И как будет выглядеть реализация утопии превращения «цветущей сложности» культур Земли в монотонное глобальное гетто?

В своем электронном Дневнике Дарья говорила о красоте идеи «цветущей сложности» человечества,  о неизбежности альтернативы монотонному миру в лице многополярного мира: «От однополярного режима, от торжества либеральной гегемонии американского миропорядка мы переходим к совершенно новому миру. В нем уже не один игрок, но множество сильных игроков, со своими традициями, историей, культурой. В нем нет универсального человека, но есть множество людей».[20] Она старалась пробудить – в других  и в себе -- интерес к традициям различных народов, к истории цивилизаций, к идее традиционализма как метатеории гармоничного и равноправного существования соцветия разных цивилизаций. Именно в этой точке рассуждений и возникают у Даши любимые традиционалисты: Рене Генон, Юлиус Эвола,  Мирча Элиаде, Эмиль Чоран, Карл Шмит, Антонио Грамши, Павел Флоренский, Николай Трубецкой, Петр Савицкий и многие другие.

Она всегда недоумевала, что вертлявый и поддельный дискурс лживой пропаганды прицельно и ловко функционирует на англо-саксонском Западе. А у нас, в России?  Казалось бы, нам сам Бог велел всячески продвигать традиционализм, христианство, православие, евразийство, многополярность – системы и ценности, органично соответствующие нашей цивилизации. Политические воззрения Даши именно в этом и состояли. И она считала, что мы действуем нерешительно и позволяем глобалистам атаковать нас тотально, на всех уровнях. Мы сталкиваемся с железной волей либеральной идеологии, которая скрывает факт того, что она есть идеология, и что в ней все, включая политику, экономику, культуру, инфо-пространство, тоталитарно связано. Отвечать России на это надо было бы столь же тотально, обращаясь в противостоянии современному миру к наследию мировой и русской классики, при этом тщательно разбирая и разбивая догматы англосаксонской цивилизации, дошедшей в своей абсолютизации и жажде господства до предела бесчинств. 

Политология глубин

Дарья очень радовалась и ставила себе «зачет», если ей  удавалось в коротком выступлении на канале «Звезда», в реплике на «Первом канале» российского телевидения, в радиопрограммах, стримах и бесчисленных интервью сказать о чем-то существенном и глубоком – о философских и религиозных доктринах, о глубинной политологии, о поэзии -- например, о Новалисе, Жане Жене или Гёльдерлине. Она рассматривала помещение в контекст информационной повестки любого культурного феномена как свою личную победу. Философия для нее была сутью политики, а поэзия бросала отсвет понимания в дебри философских концептов. Поэзия как иное, тайное,  измерение философии, а философия как сердцевина политики. Так мы  старались ее воспитывать, и не только ее – так  мы, ее родители, Александр и я, мыслили, писали, читали лекции, воспитывали поколение молодежи. «Лежит Новалис на кровати, бережет сон»[21] -- писала Даша в Дневнике. Она полагала, что вся культура, потерянная и аннулированная ( “cancel culture”) в сбесившемся от постмодерна Западе, тайно перешла на сторону России и мы  стали ее наследниками, преемниками и реставраторами.

Она исходила из концепции Politica Aeterna, «вечной  политики», согласно которой именно философия, и даже, шире, культура и религия, лежат в основании любой Realpolitik, политического действия или высказывания. Ее всегда поражали в российской политической аналитике (в меньшей мере, в американской и европейской) – какая-то удивительная поверхностность и благодушие, совершенно не соответствующие ни культурному потенциалу страны, ни моменту истории. Как будто бы, российские политологи, точно по рецептам Делёза, прекратили погружаться в глубину проблем и выходить за пределы банальных обобщений, наблюдая лишь поверхности событий и их обманчивых траекторий, не смея серьезно, из глубины логики культур и цивилизаций, возразить удушающей и варваризированной западной пропаганде. Даша чувствовала, что мелкое и одномерное измерение исследований, задаваемое современными политическими аналитиками (российскими и западными) в рассуждениях, например, о противостоянии России и Украины, России и Запада совершенно не отражает глубинной, фундаментальной динамики взаимодействия «больших пространств», цивилизаций, культур, религий, мировоззрений, национальных психологий и стереотипов, или затрагивает их по касательной, утилитарно и ситуативно. Как будто бы нашей политической наукой, по беспечности или намеренно, забыто многое из того, о чем писали гении геополитики, культурологии, «цивилизационистики» -- такие как, Освальд Шпенглер, Арнольд Тойнби, Петр Савицкий, Николай Данилевский, Константин Леонтьев, Карл  Хаусхофер,  Хэлфорд Макиндер, Карл Шмитт, Фернан Бродель, Антонио Грамши и т.д., труды которых, посвященные логике масштабных геополитических и культурных соприкосновений, противостояний и столкновений цивилизаций, сегодня предельно актуальны. Даша  удивлялась, что позабыт и не используется как аргумент при в конфигурации многополярного мира подход Шпенглера к мировым культурам или «духовным эпохам» как к рядоположенным, независимым друг от друга организмам, живущим циклами рождения, расцвета и гибели и оживленным уникальным для каждой цивилизации типом души  --«аполлонической»,»магической» и «фаустовской». Этот подход  весьма плодотворен. Выпал из оперативного внимания даже современный американский политолог С. Хантингтон, с его концепцией «столкновения цивилизаций», доказавшей свою полную правоту по сравнению с рухнувшей теорией его оппонента Ф. Фукуямы о наступившем «конце истории». 

Всей семьей мы недоумевали, почему слабо привлекаются наработки по политологии, геополитики России, истории мировой и русской философии, основаниям цивилизаций Дашиного отца (автора эпохальной интеллектуальной эпопеи «Ноомахия: войны ума»), в которых логически стройно и ясно показаны парадигмы мировых цивилизаций и логика их диахронического и синхронического противостояния.

Изучению и популяризации этих бесконечно ценных концепций, стратегий и систем мысли Даша посвящала практически все свое время и силы. То, что ее интересовало в политике, можно назвать «политологией глубин» по аналогии с «психологией глубин» школы Карла Густава Юнга. Даже банальность несет в себе скрытое измерение глубины, и правильная расшифровка обычного выпуска политических новостей, может стать откровением в понимании великих смыслов истории.

Отступление о Хайдеггере

Дарья была  уверена, что мы находимся в очень ответственной точке истории, где происходит актуализация всех помысленных ранее великими умами прошлого моментов истины. Она следовала за Хайдеггером в его утверждении, что «самое опасное заключается в том, что мы все еще не умеем думать, и даже несмотря на то, что состояние мира становится все опаснее и опаснее»[22], мы не готовы к мысли, не решаемся повернуться к тому что должно быть осмысленным. «Именно философы являются  мыслителями и именно в философии главным образом разыгрывается мышление»[23], -- считал Хайдеггер. Отсюда -- ответственность философа, который волевым усилием должен освободиться от несносной повседневности (Alltäglichkeit) и перейти к исполнению своей миссии – мышлению. Даша полагала, что коридор к мысли открывается только при совершении  определенной внутренней  трансформации, решительного усилия над собой. 

Хайдеггер предлагал «совершить прыжок в мышление, который перенесет нас не просто на другую сторону, но в совершенно иную местность»[24]. И здесь необходимы напряжение, воля, сосредоточение и разрыв уровня, разрыв постепенности. К проблеме «разрыва уровня»[25] (Ю. Эвола), инициатического перехода от одного уровня бытия и понимания к другому, высшему, Дарья часто обращалась в своих статьях и выступлениях в разных аудиториях. «Надо перестать уплывать, убегать, уезжать от себя и столкновения с мыслью»[26] -- писала она в своем «Дневнике». «Надо перестать уплывать, убегать, уезжать от себя и от столкновения с мыслью».

Она была всегда очень внимательна к творчеству Хайдеггера и к постоянным разговорам у нас в семье об этом князе философов последних времен, подобного царственному Платону в Античности. Понимание Хайдеггера предполагало вдумчивую интерпретацию – деконструкцию и герменевтику, тонкую настройку души и ума, внимательность и терпение. Даша только начинала свой путь к Хайдеггеру. Но идеи этого философа не просто теснились в ее голове, как томики в академической библиотеке, а переплетались с ее жизнью -- между строк её мыслей и дел, переливались в странных переходах ее поэзии, проступали в ее мирочувствии.

Она догадывалась, что мысль – это боль, что от мысли, ее бремени, иногда хочется сбежать, что мысль овладевает всем нашим существом, ввинчивается в жизнь и перекраивает ее. Она знала, что мысль тяжела и бездонна. Хайдеггер называл изначальной задачей философии  -- «делать вещи более тяжелыми и более сложными»[27], полагая, что «философия сродни безумию» и «всегда несвоевременна»[28]. Но вслед за Хайдеггером и рядом с нами,  родителями, Даша также понимала, что «философия -- одна из редких возможностей независимого и творческого существования»[29].

С первых курсов философского факультета Дарья была увлечена идеей апофатического богословия Дионисия Ареопагита, писала  курсовые на эту тему. Но и параллельно высокому христианскому платонизму её вдохновляли хайдеггеровская антитетичность и диалектика, когда истина как «несокрытость» отсвечивает катафатической  и апофатической гранями, открываясь и скрываясь одновременно, уходя в укрытие и выманивая человека из его самодовольного индивидуального существования, из его самодостаточного, автономного Я, концептуально учрежденного Новым временем, и начавшего безудержно распадаться на молекулы и частицы в Постмодерне, превратившись в делимое управляемое извне нечто, несущееся куда-то с обрыва.

Хайдеггер писал, что то, что откроется как истина («алетейя», «несокрытость»)  «нельзя  доказать (…), нам остается лишь указать на то, что, являя себя, открылось нам в своей несокрытости, и одновременно указать и на самих себя в этом указании.Это простое показывание и есть главная черта мышления»[30].

Что думает в нас?

Хайдеггер объяснял сложность мышления о главном, существеннейшем для  человека так: «То, что требует осмысления, отворачивается от человека. Оно уклоняется от него, скрываясь. Но скрывающееся уже постоянно пребывает перед нами. То, что удаляется, скрывая себя таким образом, не исчезает, хотя и отказывает нам в своем приходе. Но это удаление не ничто. Это проявляющееся утаивание и событие (Ereignis), то, что удаляясь, обращается к человеку более сущностно, и, взыскуя, затребывает его глубже, чем любое сущее, которое его касается и к которому он отнесен. То, что удаляется  от нас, притягивает нас, пленяя,  и поэтому прибывает, и исполняет свой  приход.[31]

«Но раз мы втянуты в «тягу к»... тянущему нас, то и сущность наша уже отчеканена, а именно: через это – «в тяге к...» мы только тогда есть мы, мы сами, такие, какие мы есть. Это указывание -- наша сущность. Мы есть тем, что мы указываем в уход. Как указывающий туда, человек есть указатель. (…) Человек есть знак»[32]. 

Как это все понимать? Что такое «уход» человека и куда ведет этот уход? Почему «человек есть знак»? И «знак»чего? Можно ли сказать всё это  иными словами? Наверное, нет. Но попробуем произвести небольшую деконструкцию самого Хайдеггера. Деконструкция была любимым делом нашего семейного досуга, и Даша получила некоторые навыки этой серьезно. языковой и умственной работы.

Еще раз зададим вопрос: «Что такое мышление по Хайдеггеру? Хайдеггер – представитель философского направления, в котором сошлись тропы долгой феноменологической традиции Запада. Сознание в этой традиции  -- единственное место, где пребывает феноменолог, территория сознания  покрывает все: внешний  мир – это то, что представлено в сознании и составляет как бы итог его работы. Но работы не слишком агрессивной, штурмующей, навязывающей, преисполненной своеволия  индивидуального я, а, напротив, деликатной, ловящей контексты и фоны восприятий, вибрации мира «между». Феноменолог рассматривает феномены, то есть целостные вспышки нашего сознания, в которых склеены, соединились и растворились друг в друге элементы жизненного (познавательного) акта. Их философы до феноменологов (Брентано, Гуссерля, Мейнонга и т.д.) имели обыкновение мыслить, исходя из рационалистического декартовского стандарта, а именно, внешних друг другу, независимых, экстернальных активного субъекта и пассивного объекта Модерна. Феноменологически понятое мышление есть мысле-бытие человека, некий процесс, течение, река представлений и сопровождающих их переживаний, восприятий, фантазий. Феноменолог находится всегда внутри сознания. Внешний мир пребывает у него не за границей, а на границе сознания. В структуре сознания феноменологи различают «ноэзис» (νόησις) – то есть «холос» (ὅλος), целостность самого жизненного и познавательного акта, включающего одновременно и интенцию сознания (in-tentio), то есть его направленность,  представление (Vorstellung), возникающее в процессе интенционального обращения к миру, и то, что становится как бы объектом (Inhalt des intentionalen Akten), точкой  фиксации познающего взгляда, называемой в феноменологии «ноэмой» (νόημα). 

Есть ли в феноменологическом акте источник взгляда, точка из которой исходят лучи прожектора для осмотра сферы сознания и около-сознания?  Иными словами, есть ли то (или тот), что (или кто) смотрит и представляет?  Даша очень любила эту важную и изящную феноменологическую проблематику Хайдеггера, которую мы в семье много раз разбирали с разных позиций и в разных контекстах. И она давала остроумный и загадочный ответ на вопрос о «кто» или «что» Dasein’а. Постичь, «кто»этот некто или нечто, понять что-то об этом неназываемом «субъектом» субъекте, который, по всем признакам заглядывает в глубину человеческого Dasein, вступает туда, таится там,  дает о себе знать, возможно только если Dasein откажется. Снова возникает тема энигматического названия ее музыкального проекта -- «Dasein may refuse». 

Представления о том, что именно в Модерне называлось «субъектом» и «объектом»,  в феноменологии становятся более комплексными, гибкими и причудливыми. Кто первый посылает импульс взаимодействия с условно «внешним миром»? Человеческое ли существо? В каком своем качестве? Автономно и самодостаточно ли оно? Что переводит фрагмент периферийного зрения в центр внимания? И как, какими силами и «помощниками» мы это делаем? (Хотя само приведение предмета-представления в центр внимания и фиксация этого представления еще не есть собственно мышление, а только его структурный компонент.) Что же тогда есть мышление? 

Хайдеггер говорит о чем-то таинственном, что притягивает и одновременно отворачивается от человека, скрывается, затрагивает его существеннее любого сущего, сущностно обращается к человеку, взыскует и требует его. Это таинственное начало «касается» человека и «прибывает» (увеличивается), «исполняя свой приход» и «отчеканивая» нашу сущность (unser Wesen … geprägt), то есть делая нас человеком. Что это за источник нашего наличия, нашего существования и нашей сущности?

На этот вопрос мы вместе с Дашей можем ответить лишь косвенно. 

Мы живем в православной  культуре и наше увлечение немецким философом, формально отказавшимся от христианства, может показаться проблематичным. Но при более внимательном подходе можно заметить, что многие движения мысли Хайдеггера имеют прямые аналоги и в нашей православной (особенно в монашеской аскетической) традиции, если только понять, что ускользающее, но одновременно притягивающе-манящее  нас нечто за  пределом конкретного акта восприятия-проживания мира с обратной стороны феномена есть не что иное, как зов Бога и тяга в нас к Нему. Иными словами, экзистенциальный анализ Хайдеггера вполне можно соотнести с этапами умного делания, с поиском Бога взыскующей горнего мира душой в православной традиции.

Jobim may refuse

Что же такое Dasein, если сказать о нем поэтически? Это тонкая субтильная стихия жизни человеческого сознания. Это игра, течение реки, выбор, свободная расстановка своих представлений, иерархий, и предпочтений, их сброса, перемешивания и выстраивания иных конструкций…Может быть, Dasein – это то, о чем пел Антонио Карлос Жобим в «Водах марта» (март – осень в южном полушарии, где слагал свои песни великий композитор bossa nova[33]): 

Даша слушала классиков «bossa nova» c раннего детства, так как это --любимое музыкальное направление ее отца. Позднее она стала читать Хайдеггера и слушать бесконечные разборы и переводы его текстов – прежде всего, в семейных разговорах, на семинарах и лекциях Александра  Дугина. Как-то случилось так, что медитативная импрессионистская музыка Жобима, ее изысканный сдержанный музыкальный язык, контрастирующий со взрывным и пронзительным смыслом его слов, наложились на мотивы хайдеггерианской  «заброшенности» человека в мир, и совпали с прозрением немецкого философа о поэтическом отношении человека к вещам мира или с его идеей о том, что только человек знает о своей конечности, смерти, причем знает как единственное, исключительное, живое существо в мире.Хайдеггеровский экзистенциал «бытия-к-смерти» и идея «saudade», заимствованная  Жобимом из португальской поэзии, удивительно резонируют между собой. Загадочная печаль «saudade» –  это непереводимое слово («наличие отсутствия») с многоуровневым смысловым полем, включающим  ностальгию по людям и событиям прошлого, неутолимую тоску по утраченным ближним, устремленность к потерянной любви, людям, возможностям, переживание утраты настоящего, нежность и грусть («tristeza”), безрадостное настроение, меланхолия, траур. Эти настроения у Жобима контрастируют с легкой, кажущейся  беззаботной, атональной минорно-мажорной мелодией, навеянной импрессионистской академической школой (Шопеном, Дебюсси, Брамсом) и подкрепленной ритмами cool-джаза и самбы. В общем, получилось так6 что в какой-то момент своей жизни мы на одном дыхании вошли в философский Эскуриал Хайдеггера и в меланхолические чертоги бразильской босса-новы. И здесь Даша была  с  нами.

Идеальный град души («Замок души», «искорка» и «abditus mentis” … и другие прекрасные сюжеты)

Если попробовать охарактеризовать центральное хайдеггеровское понятие Dasein («вот-бытие»),  то это выглядит как сфера человеческой свободы, полноты человеческой включенности в мир, понимаемый не как внешний, противостоящий сознанию объект, а как внутреннее присутствие сознания-в-мире или мира-в-сознании, что открывается в мгновенном переживании «здесь и теперь», сказывается в языке, в настроении и душевном движении, озаряет действия, живет в философских и политических практиках. Dasein – это состояние тотального переживания человеком мгновения «вот-бытия» и одновременно предчувствие встречи с каким-то особым, не названным у Хайдеггера прямо, зорким существом, весомым наблюдателем, сокровенное присутствие которого тихо обнаруживается изнутри нас, на границе нашего сознания, прямо за нашим взглядом, и направляет его. 

Мартин Хайдеггер родился в католической семье, в 1909 году собирался принять постриг в иезуитском монастыре, затем учился два года на теологическом факультете, после чего перевелся  на философский факультет Фрайбургского университета. Разумеется, он читал труды средневековых теологов и пристально интересовался немецкими мистиками – Иоганном Таулером, Майстером Экхартом, Дитрихом фон Фрайбергом, Якобом Бёме. 

Надо ли говорить, что все эти обстоятельства позволяли нам рассматривать Хайдеггера под углом зрения той важнейшей проблематики, которая наметилась немецкими теологами и философами Средневековья и знакомство с которой считалось  нас не только свидетельством интеллектуальной тонкости, но и знаком владения ключами к феноменологии как таковой, пониманию феноменологии М. Хайдеггера, и главное --  проблемы субъекта, в том числе и Радикального Субъекта[34], в истории человечества и современном мире. Эти темы, в особенности тема Радикального Субъекта, родившаяся у Александра  Дугина, возможно, в беседах с его друзьями-интеллектуалами (Гейдаром Джемалем и Евгением Головиным) в юности, по его собственному признанию озарила его мысль некоей грандиозной философской иллюминацией. Это тема часто обсуждалась в ходе профессиональной  и частной жизни и деятельности нашей семьи. Главные тезисы религиозных мистиков, важные для понимания темы Радикального Субъекта, сводились, в основном, к характеру интерпретации немецкими мистиками  аристотелевской темы активного и пассивного интеллекта и их соотношения в Боге и человеке. 

Каждый из немецких мистиков «придумал» в этом перспективе нечто философски прекрасное, яркое и ценное. М. Экхарт писал об искорке (vunkeln) Души – точке единства между человеком и Богом, о свете Божества, который падает в глубину человеческого сердца, во внутреннюю ограду его зàмка (Seelenburg), создавая идеальный град Души, сквозь который человек, в христианской  перспективе, напрямую соприкасается с Богом, рождается как Сын, переживает актуализацию Сына. Яков Беме говорил об Откровении, поражающем душу человека как ливень, молния, золотая струна божественным касанием. Только тот, кто чуток к этому мигу, ожидает его, слышит зов и испытывает тягу к  подобному  соединению, не останется вечным профаном при дверях собственного внутреннего дворца, а проберется к сокровищам своей души. Дитрих фон Фрайберг (Тевтоникус) реанимировал вопрос «Кто думает в нас?». Следуя за Аристотелем и Гегелем, полагавшими, что в философе в конечном счете философствует сам Бог, фон Фрайберг  отмечал, что в человеке действуют два типа интеллекта: активный -- «νοῦς ποιητικός» , «ум творящий», и пассивный --  «νοῦς παθητικός», «ум страдательный», который считывает, «зеркалит» активный интеллект. Активный интеллект в человеке рассматривался как проекция недвижимого двигателя -- Бога, мыслящего сквозь нас. В человеке этот интеллект является сотворенным, в то время как интеллект самого Бога нетварен. Поэтому в человеке Бог мыслит через посредников -- ангельские иерархии. Активный интеллект таким образом подобен тварному божеству в человеке, Божеству по благодати. Мистерия единения Божественного и человеческого умов происходит в секретной комнате внутренних покоев человека, в сокровенной части его ума, abditus mentis, который никогда не дремлет, пребывая в непрерывном умном делании, активности и молитве, отчего все структуры мира удерживаются в целости и неприкосновенности.

Я. Беме считал, что единение человеческого ума в «божественной  искорке» есть одновременно и спуск божественного участия  к человеку и взлет человеческой души за пределы земных возможностей, восхождение к интеллигибельности, божественному уму,  в котором человеческая душа, причащаясь Премудрости Божией, принимает участие в творении и спасении мира. Кстати, конец света Беме называл «временем Лилий» (Lilienzeit), сбором  урожая  мистического озарения  и обретения  человеческой душой  небесного измерения. Иными словами, религиозные мистики средневековья говорили о присутствии Бога в уме человека абсолютно откровенно и безбоязненно, полагая, что человек принимает от Бога дар быть творцом, а Бог приходит в душе человека к самореализации, следуя идее апостола Павла: «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом». Не замечаем ли мы здесь скрытой, негласной аналогии с хайдеггеровскими рассуждениями о мышлении? И не является  очевидным влияние  описанной  теолого-мистической  традиции на понимание Радикального субъекта у Александра  Дугина и на размышления  его дочери Дарьи об эскалации субъектности  в современном потерянном мире.

Несносная повседневность

Хайдеггер полагал, что тяготение современного человека к пребыванию в убаюкивающих структурах повседневности (доксы, Alltäglichkeit) --это лишь первая, заурядная, сторона человека. Вторая – это возможность человеческой пробужденности, перехода на сторону активного присутствия Себя в себе самом, то есть на сторону активного интеллекта. Все мы вместе с Дашей, радовались обнаружению у Хайдеггера темы активного интеллекта ( в духе  Аристотеля  и немецких мистиков) – принципа инспирации господней, которая обосновывает потенциал крепкого и устойчивого человеческого субъекта и его в путь  к преображению,  «метанойе». У Хайдеггера оказалось, что структуры «повседневности» не автономны, что они пронизываются острым рассекающим взглядом изнутри, что в человеке есть мало известное ему, апофатическое и не именуемое измерение, которое взрывает его видимое благополучие, привнося в существование непонятную по своим истокам и целям глухую ностальгию. 

И в наших семейных философских расстановках получалось, что и через феноменологический процесс (ноэзис) Хайдеггера проходит непоименованная загадочная фигура Невидимого его хранителя, стоящего при дверях «внутреннего алтаря», «тайной комнаты» в человеке, опекая и курируя его. И далее видится, что эта же светлая тень простирается над кругом «заброшенности» человека в конкретное «вот», в его Dasein. Она же осеняет медитации Антонио Карлоса Жобима, его «саудаджи» (saudade) и  «тристезу» (tristeza), и тогда сквозь них к нам обращается сам Dasein, используя в своей насыщенной лексике структуры и дня, и ночи, и воды, и дороги, и стекла, и солнца, и жизни, и любви, и смерти, и даже жест того невидимого дирижера,  сторожа бытия, который хранит и направляет наш ноэтический взгляд.

Спасти Dasein

Можно выбрать и другую интерпретацию того, что имела в виду Даша под формулой «Dasein may refuse».

Мы однажды говорили с ней об том, что Dasein нам все-таки отнюдь не гарантирован и может открыться или отказать нам в этом, как отказывает невеста жениху. Dasein способен отвернуться. Тогда человек останется в состоянии неподлинности, непробиваемой «повседневности» и банальности, в штампах обыденного сознания, доксы, в том, что Хайдеггер называл «Gerede», болтовней, бессмысленным разговором. Тогда Dasein превратится в Das Man, то есть в состояние, в котором не Яживет пронзительно и контрастно, а просто живется как-то само по себе; где не Я говорю и не Я думаю, а говорится и думается кому-то неопределенному -- вроде бы, всеобщему, но, на самом деле, ускользающему и, вероятно, вообще не существующему. Альтернативой Dasein является не Смерть, а проклятье существования в концлагере современного мира, в зоопарке сущего, за пределами подлинности, истины и мысли, то есть в лабиринтах бесконечной повторяющейся пластинки Das Man’а.

Для мышления требуется не сущее, а бытие сущего.«Бытие сущего означает присутствие присутствующего и наличие наличествующего»[35] – говорит нам Хайдеггер. И быть может быть, мы уже понимаем, что это значит. Если принять во внимание влияние на Хайдеггера немецких мистиков, то наверное, используя  их язык, можно говорить об идее присутствия внутри человека дыхания Божества или божеств, снабжавших, например, древнегреческого героя прозрениями в будущее, верной рукой в сражениях, а также хранивших и наставлявших героев – точнее, лишь тех из них, кто выходили за рамки повседневности и прозревали иные миры, созерцали иные небеса, иные измерения и силы. А это и значит быть героем. Даша мечтала стать героем именно в этом смысле – быть осененной присутствием, переступить границу человеческого во имя движения к совершенству, быть до самого конца и вопреки всему с Родиной и духом.

Знак ли бессмысленный мы?

«Знак бессмысленный мы, и не чувствуем боли»[36], -- говорил цитируемый Хайдеггером Гёльдерлин о нас, людях, пребывающих в болезненном состоянии обыденности, непробужденности, бесчувствия к извращенному повороту в нисхождение человечества.

Знаком чего мы являемся? И не потому ли мы не чувствуем боли, что находимся не на том берегу, не в той местности, где живет стихия истинной мысли, истинного понимания? Почему мы становимся тщетным знаком чего-то случайного, не главного, бессмысленного? Хайдеггер дает проникновенный и взволнованный ответ на этот вопрос. А какой ответ даем сегодня мы?

Может быть, сегодня в ситуации войны мы начнем что-то чувствовать и понимать -- чувствовать боль, быть раненым той ситуацией в  человечестве которую мы, люди, с молчаливого согласия  допустили? – задается Даша сокровенным вопросом в своем Дневнике. – Может быть, у нас есть надежда, что мы выберем подлинное. Ведь случилось, что мы внезапно перешли в ту местность, где вот-вот откроется стихия мысли, где уже происходят  исторические события (Erеignis), обнажаются  мифы, встречаются и конфликтуют теории, концепты, принципы, парадигмы, армии. Разве не резко и отчетливо мы видим сегодня наступление на нас глобалистского порядка и колониализма англо-саксонской цивилизации? Разве не присутствуем мы  при новом восходе идеи многополярного мира, цветущего многообразия цивилизаций, оппонирующей западному моно-концепту глобального человечества, из которого будет выкачана жизнь. Мы все более соглашаемся с тем, что программа развития западной  цивилизации, руководимая сомнительной с интеллектуальной и нравственной точек зрения группой глобальных олигархов, финансистов и политтехнологов, выдающих себя за общемировой центр принятия  решений, является абсолютно неудовлетворительной для человечества. Мы все яснее различаем знаки того, что либеральные глобалисты разрабатывает и насаждает плоские и неприкрыто антигуманистические взгляды на человека, видит смысл мировой истории в преступной передаче всех умных полномочий машинам и искусственному интеллекту, и через контролируемые эпидемии, смену пола, генетические модификации, электронные протезы и т.п. планирует осуществить экстерминацию человека как такового. Они смешивают и дискриминируют традиции и  религии этносов и народов, внедряя безумные стандарты модицифированных людей без рода и племени, разрабатывает стратегии разрушения семей и государств, языков и культур. 

Эта  программа имеет и философское выражение. Чем, как не призывом к диссолюции  человека, размыванию его идентичности, является  постмодернизм? И разве «объектно-ориентированная онтология» (ООО) не готовит цивилизацию к постчеловеческому царству бездушных машин? Политика и философия неразрывно связаны. Мы не бессмысленный знак, но нас насильно делают таковыми.

Отворить священные хранилища Традиции

Дарья надеялась, что сегодня, вопреки всем преградам, мы становимся  свидетелями волшебного раскрытия запасников, хранящих интеллектуальные достижения человечества. Она считала, что пришло время научиться включать в контексты раздумий о насущных политических и практических задачах темы высокой  философии, богословия, религии, мистики, эсхатологии, искусства. Она была уверена, что в осмыслении современного мира уместны и темы платонизма, и выяснение причин агрессивного антиплатонизма современного мира, предполагала, что снова актуальна апология христианства и нам необходимо понять, чем вызваны столь яростные нападки на него. Она видела, что повсюду в современности рассыпаны мистические идеи и течения. Но какова их подлинная природа: где сокровища истинной мудрости, а где симулякры, пародии и извращения? Даша надеялась, что человечество сможет более полно воспользоваться неисчерпаемыми интеллектуальными  возможностями традиций разных народов. 

Отец  Даши написал «Ноомахию», грандиозную эпопею в 24 томах о мировых культурах и цивилизациях, и предложил  начать разговор о  различных  Логосах, психологиях, структурах человека, духовных и душевных устройствах национальных и этнических миров, мировоззрений и миропониманий. Вслед за ним Дарья мечтала научиться и научить людей мыслить многомерно и многополярно, мечтала о действительной встрече с аутентичной мыслью, хотела быть востребованной истинной идеей, обращающей свой зов к ее душе. Она стремилась  разоблачать манипуляции торговцев  интеллектом из обслуги мировых глобальных элит, взрывающих наши дискурсы, превращающих их в хаос и отправляющих на задворки с помощью ложных обвинений, сфальсифицированных  заключений и аннотаций, прямых запретов  и табу. Купленными голосами ложных интерпретаций и толкований серьезных тем они отлучают нас от истины и мудрости, заполоняют мир заказными суждениями, проплаченными теориями и «пророчествами». Они налагают вето на мысль, они осуществляют эмбарго на книги, предписывают санкции против по-настоящему (а не по либеральному) свободной  мысли.

Даша боролась с этим. Она была настоящим маленьким воином Традиции. И оставалась верной ей до конца. Символично даже то, что и погибла она возвращаясь с фестиваля «Традиция». Она хотела жить и умереть в структурах духа. При всем трагизме прекрасной и светлой жизни, прерванной силами мрака на взлете, она своего добилась. 

В последней день жизни она говорила отцу: «Папа, я поняла, что я воин.» Им она и была. Воином Традиции. 

Взять штурмом Царство Небесное

 Глубина и перспектива широкого горизонта, умного обзора мировой ситуации недоступна обыденному  сознанию, которым сверх меры начинена современная аналитика. У современного политтехнолога или эксперта ум трещит и не вмещает трансцендентальный объем происходящего, он не знает и не понимает мифа, не ведает культурных кодов народов, игнорирует тайную логику истории, глубины философии, традиций  и религий. Он отмахивается от них как от чего-то «ненаучного». Но миф, культура, мировоззрение, религия, традиция – это главная, существеннейшая часть жизни человека любой цивилизации. Это его структура, остов его бытия. Отнять, исключить, замолчать все это – означает отнять у человека то, что Постмодерн называет «большим  рассказом», «большим  повествованием», а мы, сторонники Традиции, называем «истинной жизнью», «подлинной экзистенцией» человека или народа, цивилизации или культуры.

Сегодня мы наблюдаем первые за долгие десятилетия прорывы парадоксального вторжения мифа, истории, философии, Традиции, религии  на территорию политологии и международных отношений, последние лет пятьдесят осваиваемой лишь прагматическим, сухим, калькулирующим  рассудком. И напротив, мы не можем не заметить обидный неприход глубокой мысли туда, где она должна была бы быть, где она жизненно востребована до сих пор. Совершенно непонятно, почему такие структуры как Институт Философии все еще в руках постмодернистского врага. И эту крепость еще не взята, в отличие от «Азовстали».

В сердце еще есть птицы

Дарья полагала, что именно сегодня пришло время нас – мыслителей  предела, священного служения, наследников  Христа. Она считала, что необходимо совершить сверх-усилие и вернуть миф, Традицию, геополитику, философию, культуру, мысль как таковую растерявшимся народам и самим себе, чтобы строить миры нового небесного порядка на земле. Именно вторжение культуры  и философии на территорию сухого политологического менеджмента и было ее гуманитарной задачей, ее целью. 

Она думала о дистанции -- о возможной  альтернативе современному  либеральному индивидуализму с присущим ему отчуждением человека от божественного замысла о нем самом, от идеи и цели в истории. В одной  из песенных композиций  ее альбома «Dasein may refuse» звучат слова румынского поэта-дадаиста Тристана Тцары: «В сердце еще есть птицы». Она хотела выпустить этих птиц из своего сердца. И за это она была убита, уничтожена бесславными ничтожествами с перекошенными от ненависти и наркотиков лицами… Впрочем, это были уже даже не они… За ними стояли разведки, информационные и вычислительные спец-центры  глобального Запада, земли закатного солнца… Портрет  преисподней.  А в центре ее – сам ее владыка, сатана. 

Улица

Случилось так, что гибель Даши сделала  ее настоящим героем нашего общества. От ужасающего преступления, жертвой которого стала юная  русская красавица-философ, содрогнулись многие внутри и за пределом России. Ее книги, заметки, статьи, стихи и песни открыли для себя и интеллектуалы и простые люди. Ее работы стали переводиться  на итальянский, английский, испанский, португальский, и даже японский,  языки. Ее обаяние покорило всех. Она стала  символом, образом, горизонтом того, чем хотели бы видеть своих детей многие и многие родители, чем хотели бы стать сами дети – носителями светлой и возвышенной  мысли, чистых помыслов и нравственной истины. 

В Мелитополе, последнем городе, который  Даша посетила во время своей  поездки на Донбасс в июне 2022 года, по инициативе самих жителей и с согласия администрации в ее честь была названа улица, ранее --«Университетская». И на здании самого Университета красуется ее огромное изображение -- портрет изящной и хрупкой девушки, сделанный прекрасным русским художником -- Алексеем Беляевым-Гинтовтом, который знал Дашу с раннего детства. И рядом с этим изображением -- надпись, ставшая формулой для целого поколения русских людей, и особенно тех, кто пошел защищать Идею и Родину на Донбасс -- в священные окопы великой  войны с современным миром: «Даша – душа  наша». 

Когда я пишу эти строки, исход решающего сражения до конца неясен. Все дрожит на грани. А образ Даши Дугиной на улице Даши Дугиной оказывается на фронтире, на той философской полосе, где проходит линия разделения и соединения, одного и другого, своего и чужого, небесного и земного. 

Как и подобает настоящему герою, Даша Дугина находится на передовой. И так будет всегда.