Сложность двусторонних отношений

Двусторонние отношения как в прошлом, так и в настоящее время всегда привлекали внимание ученых и практиков, занимающихся вопросами войны и мира, конфликтов и сотрудничества, концепций мирового порядка, региональных интеграционных процессов, международных институтов или внешней политики отдельных государств. Тем не менее, в ходе моих исследовательских проектов по различным двусторонним отношения, немецко-французским, немецко-намибийским и наиболее важно британско-германскими отношениями, мне стало сразу понятно, как же мало понимание движущих сил, процессов и эффектов двусторонней динамики, которую мы все еще имеем в международных отношениях. Я утверждаю, что отрезвляющее положение дел связано не только с удивительным пренебрежением двусторонними отношениями в теории международных отношений, но также и имеет дело с более общим фактом о том, что большинство исследователей и практиков (в меньшей мере) международных отношений не приняли сложность, вызовы и последствия глобальных отношений достаточно серьезно – вопрос, который был впервые поднят в международных отношениях около 30 лет назад такими выдающимися ученым, как Джоном Льюис Гэддисом (1992–1993), Джеймсом Н. Розенау(1990) или Джеком Снайдером и Робертом Джервисом(1993).

Таким образом, данная статья предлагает читателю переосмыслить наш предыдущий подход к изучению двустороннего взаимодействия в международных отношениях. После некоторых замечаний по текущему состоянию дел в данной области, особенно касающихся влияния реляционного поворота в теории международных отношений, я кратко обрисую свое понимание сложности и возможности возобновления исследований двусторонних отношений. Не в последнюю очередь эти размышления направлены на то, чтобы способствовать осведомленности о международных отношениях, присущей им сложности предмета и укорененности человеческих глобальных отношений в глобальной жизни в общем.

Исследования двустороннего взаимодействия в международных отношениях

Политические и неполитические заграничные отношения двух социальных акторов – до сих пор наиболее часто это суверенные государства – в рамках глобальной системы являются подлинным предметом научного интереса в исследовании двусторонних отношений. Хотя они в некотором роде были признаны важными элементами «международного» или в более широком смысле «глобального», данная область долгое время страдала от теоретического и методологического теневого существования из-за своего двойственного положения в связи между традиционными аналитическими перспективами международных отношений (Харнищ, Бруммер и Опперманн, 2015), так называемым системным уровнем (с его фокусом на международную систему) и уровнем государства (с его фокусом на внешнюю политику).

С одной стороны, это способствовало предпочтению историко-описательных, а не теоретических исследований, что все еще очевидно сегодня, но было весьма необычным для международных отношений с 1960-х годов. С другой стороны, исследования двусторонних отношений сохраняли двойное самоограничение, переняв привычку «черного ящика» господствующих теорий международных отношений (неореализм, либерализм, марксизм и позднее традиционный конструктивизм). Таким образом, они просто имитировали исключение различных релевантных факторов, возможно, наиболее важных для индивида, а также государственно-центрированный субстанционализм мейнстрима, излишне сужая его предмет до межгосударственных диад. Поэтому вопросы динамики, изменений и их движущих сил оставались столь же маргинальными, как и в традиционных теоретических дискуссиях о международных отношениях.

Соответственно, первые попытки возобновить исследования двусторонних отношений, например, Мюнхенская школа неореализма (Kindermann, 1986), отдавали предпочтение более целостному и контекстуалистскому многоуровневому подходу к анализу двусторонних отношений. Однако только конструктивный и прежде всего реляционный поворот в теории международных отношений (Джексон и Нексон, 1999) в конце 1990-х годов, по моему мнению, означал своего рода квантовый скачок для этой области: теперь исследователи международных отношений стали более осведомленным о самом предмете исследования двусторонних отношений – отношениях между субъектами – и постепенно начали смещать свой онтологический фокус с субстанций на отношения. Это открыло перспективу нового, действительно реляционного исследования двусторонних отношений, сосредоточенного на динамично-реляционных транзакционных процессах между глубоко социальными субъектами, всегда встроенными в их глобальную среду. Другими словами, исследователи постепенно начали осознавать, что:

«Это отношения, которые не только лежат в основе объяснения и понимания оси глобальной жизни, но и являются центральными для ее наблюдения и встречи. В то же время отношения не утверждаются и не воображаются как заранее определенные совокупности. Эпистемическая оборотная сторона реляционных международных отношений заключается в культивировании внимания к самоорганизующимся, меняющимся и исторически и географически обусловленным реальностям мобильной и реляционной глобальной жизни». (Кавальски, 2018: 100)

Такой реляционный взгляд на глобальные отношения до сих пор воспринимался неохотно – если не откровенно скептически – среди большинства исследователей международных отношений, что не совсем удивительно, учитывая непрерывное преобладание традиционных, субстанционалистических теорий международных отношений. Ранним и показательным примером того, как явно динамично-реляционный подход к глобальной жизни и двусторонним отношениям может обновить наше понимание и того, и другого, была монография Гарольда Сондерса 2005 года «Политика – это отношения».

В ней он объединяет свой многолетний практический опыт американского дипломата с реляционным и комплексным мышлением, благодаря которому исследование двусторонних отношений впервые соприкоснулось с элементами того и другого – если я правильно понимаю. Для него отношения — это «пространство между». Для их научного анализа «недостаточно ограничиться описанием каждой стороны отношений и объяснением того, почему каждая сторона действует именно так. Недостаточно даже остановиться на описании того, как и почему каждая сторона реагирует на другую. Мы должны пойти дальше, чтобы сосредоточиться на процессе взаимодействия между ними». (Сондерс, 2005: 61)

В то же время дальнейшие теоретические размышления о релятивности в международных отношениях (Джексон и Нексон, 2013; 2019; Кавальски, 2018; Нордин, 2019) показывают, что, по крайней мере с точки зрения изучения двусторонних отношений, большинство динамико-реляционных исследований все еще слишком сильно фокусируются на вопросе формирования идентичности.

Неизменный рефлекс маргинализации как контекста, так и индивида усугубил этот дефицит: «Действительно, основная ставка социально-реляционных теорий состоит в том, что реляционные формы – сети, дискурсивные конфигурации и т. д. – должны быть абстрагированы от их культурного содержания и плотного контекста с целью причинного вывода. Эти теории преуменьшают субъективные мотивы в пользу того, что мы часто называем "структурными" силами». (Джексон и Нексон, 2013: 559) Таким образом, возможности понимания динамики двусторонних трансакционных процессов остаются ограниченными даже в реляционной перспективе, понимаемой таким образом.

Гарольд Сондерс попытался устранить оба ограничения, используя аналитический аппарат, который, помимо идентичности акторов, также включает их интересы, властные структуры, восприятие и стереотипы, а также процессы и паттерны их трансакционных процессов:

«Каждый из этих элементов сам по себе сложен; он формируется в непрерывном взаимодействии с другими людьми или группами. Эти взаимодействия формируют и изменяют смесь внутри каждого из элементов отношений и общую комбинацию самих элементов. Меняющиеся смеси и комбинации показывают, как и, возможно, почему общие отношения улучшаются или ухудшаются. Учитывая сложность этих изменений в рамках непрерывно развивающегося процесса, представляется маловероятным, что они будут поддаваться измерению или прогнозированию; но они восприимчивы к вдумчивому анализу и интерпретации в качестве основы для действий». (Сондерс, 2005: 64-5)

Эти соображения указывают на направление, в котором все больше понимаются двусторонние отношения как динамично-реляционные и сложные социальные процессы. Вслед за этим более всестороннее введение сложности является, следовательно, следующим и, на мой взгляд, закономерным шагом на пути к возобновлению исследований двустороннего взаимодействия в международных отношениях.

Комплексное исследование двусторонних отношений

Так в чем же суть сложности, как я ее понимаю? В отличие от предыдущих подходов теории систем, она вращается вокруг сложных систем, их контекстно-зависимых и случайных процессов самоорганизации, их постоянных изменений и связанных с ними огромных неопределенностей, учитывая множество действующих лиц и влияющих факторов в непрерывном обмене как внутри системы, так и в ее окружении. Исследование сложности – это, как метко подытожила британский социолог Сильвия Уолби, «разрозненный сборник работ, посвященных фундаментальным вопросам природы систем и их изменений», (2007: 449).

Это не замкнутый корпус теории, а скорее растущий научный подход. Его принятие и распространение за пределы естественных наук привело к различным интерпретациям и формам исследования сложности в (западных) гуманитарных и социальных науках, которые напоминают линии разлома методологического спора социальных наук и нескончаемого Второго Великого спора в теории международных отношений: «Американский стиль социальной сложности, который склонен видеть методы, разработанные в основном в физике и прикладной математике, как автоматически переносимые в социальный мир, и европейская традиция, которая имеет гораздо более четкую связь с философскими аргументами». (Бирн и Каллаган, 2014: 9)

Таким образом, в то время как важность базовых понятий сложности – открытых систем, эмерджентности, самоорганизации, нелинейности и историчности – может быть в значительной степени бесспорной среди исследователей сложности, их онтологическая сфера и, следовательно, эпистемологические, а также методологические последствия сложного мира не являются таковыми. Соответственно, важно четко сформулировать свою собственную позицию: в явном контрасте с господствующим метафорическим или, в лучшем случае, ограниченным пониманием сложности МО, отмеченным традиционным позитивистским уклоном (например, Axelrod, 1997; Clemens, 2013; Harrison, 2006), я придерживаюсь более «общей» точки зрения, отстаиваемой, в частности, американским философом Николасом Решером (1998) или французским философом и социологом Эдгаром Морином (2007; 2008). Оба явно критикуют то, что Морин называет «ограниченным» понятием сложности:

«Ограниченная сложность сделала возможным прогресс в формализации, в возможностях моделирования, которые сами по себе благоприятствуют междисциплинарным возможностям. Но он все еще остается в пределах эпистемологии классической науки. Когда кто-то ищет "законы сложности", он все еще присоединяет сложность (как своего рода вагон) за локомотивом истины, который производит законы. Образовался гибрид между принципами традиционной науки и продвижением к ее будущему». (Морин, 2007: 6)

Более философский подход делает парадигматическую революцию сложности еще одним шагом вперед, явно призывая к скромности в отношении возможностей измерения, объяснения, предсказания и, таким образом, контроля над миром, и в то же время указывая на двойную контекстуальность всех (научных) наблюдений над ним:

«В сложном мышлении ни физический, ни социальный мир не являются механическими – закономерности не являются основой для знания; нет дифференциации объекта и субъекта; сложный мир "непознаваем" в том смысле, что предсказание всегда будет подорвано неопределенностью. Короче говоря, комплексный подход к социальному миру потребует глубокого эпистемологического переосмысления или, возможно, "немыслимости"». (Cudworth and Hobden, 2012: 165)

С этой научной философской основой я рассматриваю двусторонние отношения как сложные социальные системы. Такие двусторонние системы, как и все социальные системы, являются мыслительными моделями или конструктами, которые служат конкретными объектами анализа для наблюдателя в определенном контексте (Cudworth and Hobden, 2013: 433). В отличие от предыдущих концепций в этой области, двусторонние отношения больше не понимаются как взаимодействия между (овеществленными) состояниями, а – следуя динамической реляционной онтологии – как непрерывные процессы трансакции между частями сложной социальной системы. Каждая из них включает в себя подсистемы, начиная от двух коллективных субъектов (все еще находящихся в центре научного интереса данной области) и заканчивая индивидами.

Кроме того, двусторонние системы накладываются друг на друга и встроены во множество других социальных и природных систем. Поскольку каждая сложная система возникает из отношений ее частей, двусторонняя, в конечном счете, возникает в непрерывных транзакциях индивидов, которые являются существенной базовой единицей всех социальных систем – и в то же время самих сложных систем. Они создают, по словам Гарольда Сондерса, «общий контекст, в котором они взаимодействуют – свой собственный мир. Они создают его вместе – часто не говоря об этом; ни один из них не мог бы создать его в одиночку; никто не может видеть его; но он ценится сам по себе, и он формирует действие». (Сондерс, 2005: 62)

Соответственно, предметом сложного поля исследования двусторонних отношений являются многообразные транзакционные процессы в сложной двусторонней системе, находящейся в состоянии перманентного изменения в результате этих процессов и регулярно подверженной влиянию своей среды – как социальной, так и природной.

Неожиданные события, совпадения и (что, возможно, самое главное) характеристики отдельных субъектов (личность, воспоминания, эмоции, спонтанность и т. д.) усиливают случайность этих процессов в конкретном и развивающемся историческом контексте, делая их динамику, в конечном счете, неопределенной и непредсказуемой. Поиск вневременных закономерностей или даже законов, короче говоря, дедуктивно-номологический подход, который долгое время характеризовал исследования международных отношений, становится несостоятельным на этом фоне – так же, как и все еще распространенная аналитическая практика различения зависимых и независимых переменных якобы причинных цепей или уровней анализа, которые могут быть четко отделены друг от друга.

В отличие от традиционных теоретических подходов в исследовании двусторонних отношений, метод анализа сложных двусторонних систем должен учитывать как постоянную динамику, так и непрерывные процессы изменения, случайности и контекст, влияние неожиданных событий, погрешности и индивидуальности. Короче говоря, я прямо согласен с Джоном Льюисом Гэддисом (1992-3; 1996) и другими авторами, которые утверждают, что нам нужны исторические методы для анализа развития сложных систем с течением времени в международных отношениях:

«Смысл наличия модели в науке или метафоры в истории во многом один и тот же: это способ справиться со сложностью. В этом отношении ученые и историки, а также романисты, поэты, психологи, социологи, экономисты и даже политологи находятся в одной методологической лодке: мы все прибегаем к моделям [...] не только для удобства, но и потому, что это единственный способ понять реальность самим или попытаться донести ее до других. Историческое повествование имеет совершенно те же цели, что и научные модели; в самом деле, поскольку она не должна зависеть от редукционизма, поскольку она включает в себя течение времени и поскольку она приспосабливается и даже наслаждается частностями, она может быть – если мыслить таким образом – самой сложной моделью из всех». (Гаддис, 1996: 42-3)

В этом отношении нарративы являются «естественным» методом исследования сложности, когда, сталкиваясь со сложной системой, наблюдатель стремится интерпретировать и понять сложную среду, с которой он или она неразрывно переплетены. Поэтому, следуя описательному повороту Джеффри Роберта (2006), я предлагаю метод сложного исторического нарратива как инструмент комплексного анализа двусторонних отношений. В двух словах, сложное повествование – это содержательная реконструкция того, как сложная (двусторонняя) система развивалась в течение определенного периода времени, какая динамика или процессы изменений привели ее туда – и какие конкретные события, индивиды и влияния способствовали этому и в какой форме, с моей точки зрения – как современного наблюдателя этих прошлых событий.

Комплексные исследования двустороннего взаимодействия, международные отношения и глобальная жизнь

Введение комплексного мышления помогает преодолеть давно существующие недостатки исследования двусторонних отношений и, наконец, делает устаревшим прежнее двойное самоограничение исследовательского поля: целостная перспектива, учитывающая влияние на многообразные динамические процессы двусторонней системы, вплоть до факторов случайности и индивидуальности, устраняет проблему «черного ящика». Поскольку, с точки зрения сложности, мы всегда имеем дело с переплетенными социальными системами в рамках глобальной системы, предыдущий латентный государственно-центристский подход может быть преодолен:

«Диады – это сложные социальные системы, пересекающиеся и встроенные в другие сложные социальные системы и, в конечном счете, в глобальную жизнь в целом. Следовательно, они могут состоять из различных видов сложных подсистем, таких как (суб)государства, международные организации, транснациональные корпорации, глобальные города – но, в конечном итоге, они всегда возникают из их соответствующих индивидов, каждый из которых имеет различную историю, возможности и цели». (Rosenau, 1996: 309)

Таким образом, я утверждаю, что возобновление исследований двусторонних отношений для мира огромной неопределенности и постоянных изменений теоретически, а также методологически возможно и хорошо обосновано в моем более полном понимании сложности вслед за Эдгаром Морином и другими. В то же время усложнение исследований двусторонних отношений действительно помогает (повторно) связать эту область с опытом практиков глобальных отношений. Это позволяет проводить теоретические исследования двусторонних сделок, их движущих сил и динамики в сложном мире, находящемся во взаимообогащающем и критическом диалоге с практикой.

Хотя сложное мышление не может предложить легких ответов, простых решений на текущие вызовы нашего мира, оно указывает, почему проблемы, с которыми мы сталкиваемся, так сложны и почему результат наших действий может так отличаться от наших намерений. Признание этой сложности стало бы первым шагом на пути к более эффективным действиям. Осознание нашего встроенного и случайного существования должно заставить нас более вдумчиво относиться к тому, чего мы стремимся достичь. (Cudworth and Hobden, 2011: 188)

Тем не менее, восприятие сложности в международных отношениях, особенно всесторонней перспективы, которую я отстаиваю, до сих пор оказалось заметно сдержанным и медленным делом по сравнению с другими дисциплинами. Начиная с 1990‑х годов предпринимались попытки изменить эту мрачную картину, и особенно в более недавнем прошлом было несколько заметных изменений в теории международных отнощений, указывающих на повышенную чувствительность к различным аспектам проблемы сложности для анализа глобальных отношений и международных отношений: подумайте только о квантовом разуме и социальных науках Александра Вендта (2015), теории мирового порядка Эмануэля Адлера (2019) или теории международных отношений Мили Курки в реляционной Вселенной (2020).

Я убежден, что дальнейшие импульсы в этом направлении очень необходимы для того, чтобы теория, наконец, полностью охватила сложность мира. На мой взгляд, только дисциплина, которая не только осознает сложность своего предмета, но и серьезно относится к этому условию в своих анализах, сможет внести свой вклад в трансдисциплинарные усилия по оказанию научной поддержки (глобальному) обществу в решении динамики и проблем глобальной жизни.

Источник