Монополия на легитимность

Именно Бурдье понял, что одним из определяющих качеств государств Модерна является их способность монополизировать источники формулирования социальных “истин”, имеющих обязательную силу на определенной территории. Дело не в том, что их заявления правдивы, на самом деле, часто они ложны. Но они регулярно принимаются как “истинные” обществом, которое им подчиняется, их терпит и соблюдает. Это он назвал государственной монополией на символический капитал, которая позволяет действиям и высказываниям быть носителями, как правило, подразумеваемого коллективного консенсуса.

Основа легитимности

Безусловно, государство - не единственный носитель легитимности. Гражданское общество всегда является первоисточником консенсуса, и внутри него существует множество механизмов легитимации, таких как средства массовой информации, церковь, университеты, профсоюзы, интеллектуалы, “влиятельные лица” и т.д. Но речь идет о раздробленных легитимностях, относящихся к членам религиозного братства, к приверженцам ветви “общественного мнения", или к каким-либо другим приверженцам. Напротив, универсальные, схожие, общие для всех легитимации, как правило, сосредоточены на государстве.

Например, монополия на получение дипломов, подтверждающих школьные знания; разработка законов, которые якобы в равной степени благоприятствовали бы всем гражданам, или обеспечение общественной безопасности, снижающее уровень преступности. Не имеет значения, за что конкретно получил оценки студент, принят ли закон в результате подкупа или лоббизма какого-либо частного бизнеса, или то, что количество нарушений против права собственности уменьшается за счет увеличения числа нападений с применением насилия. В конце концов, государственное свидетельство гарантирует “истинность” полученных знаний, коллективную пользу закона или снижение уровня преступности. Государство может осуществлять этот произвол с помощью своих ресурсов, не вызывая сомнений у большей части населения. Помимо этого, население соглашается с оправданием официальной информации и представителей государства.

Эта законность действий государства сохраняется, когда общественный порядок функционирует стабильно. Но легитимность парализуется или разрушается, когда экономический или политический режим вступает в кризис. Государственные заявления перестают вызывать доверие, их нарративы не вызывают одобрения, а соблюдение их положений ставится под сомнение. Это похоже на то, как если бы государство и его должностные лица, до этого носившие определенную ауру превосходства, вернулись к обыденности повседневной дискредитации и оспаривания.

Это то, что произошло в Аргентине в 2002 году после отмены фиксированного обменного курса; то, что произошло в Греции после рецессии и жесткой экономии, введенных европейской “тройкой“, и с подъемом цикла социальных протестов и приходом прогрессивных или популистских правительств в Латинской Америке и других регионах мира. Тот факт, что появление “популистских” правительств происходит на фоне экономических потрясений, потери доходов, признания или коллективного чувства обиды со стороны старых элит, не является второстепенным фактом. Он говорит о том, что монополия на легитимность всегда требует существенного правдоподобия, без которого она просто рушится.

Тезис Бурдье о том, что государственная монополия на символическую власть сама по себе достаточна для обоснования своей эффективности, не может объяснить, почему во время кризисов государственная легитимация разрушается.

И дело в том, что государственная монополия на законное высказывание имеет своим основополагающим условием монополию на общие товары, условия и ресурсы общества. Как указывал Маркс, это как раз и есть ядро государства, на управлении которым основаны диапазоны доверия или неверия в заявления государства.

Условие возможности государственной легитимности заключается в относительно "универсальном" государственном управлении этими общими благами и условиями (налогами, общественным богатством, правами, признанием, социальным благосостоянием). Экономическая стабильность и гарантированные основные права устанавливают рамки терпимого отношения к государственным нарративам и позволяют бороться с ними и с этой центрадизованностью с помощью партийной политики. Но когда материальные и символические блага общества сокращаются, они распределяются агрессивно сегментированным образом, когда общие условия общественной жизни нарушаются, тезис об "общей собственности" из-за монополий перестает быть правдоподобным, то есть государственная власть разрушается, что приводит к кризису гегемонии.

Государственный режим может сосуществовать с ухудшением условий жизни, социальным возмущением, потерей прав и даже произвольным применением репрессий, если речь идет о меньшинствах населения: социальных меньшинствах, профсоюзных организациях, студентах или жителях региона. Но когда ухудшение условий жизни охватывает социальное большинство, когда ограничение какого-либо права носит повсеместный характер, правонарушения или репрессии носят неизбирательный характер, чувство общности, универсальности ставится под сомнение, а вместе с этим и сама правдоподобность существующего государственного строя. Это время дискредитации правителей, монополия на консенсус государства повсюду нарушается. Правительству больше нельзя доверять, и что бы оно ни делало, оно всегда будет находиться под общественным подозрением или насмешками.

Экономические кризисы или сокращение прав всегда предшествуют параличу и фрагментации государственной легитимности, поскольку воображаемый общий прогнозируемый горизонт, по которому семьи и социальные классы определяют ожидаемый ход своей жизни, разрушается, ломая чувство сплоченности и общей судьбы. Расхождению политических элит, социальной поляризации, которая иногда приводила к росту прогрессизма (Латинская Америка, Испания, Великобритания), авторитаризма и популизма (Трамп, Орбан, Мелони) за последние два десятилетия, предшествовали экономические спады и видимость недовольства, свойственные многим странам на нисходящей фазе глобального неолиберального экономического порядка.

Фрагментированная легитимность

Разрушение государственной легитимности не обязательно приводит к потере источника общественного согласия. Это вызывает кризис гегемонии, кризис государственного строя, то есть ступор в способе организации совместной жизни и предполагаемой общей судьбы социума. Но это приводит к расширению других источников легитимности со стороны гражданского общества в форме коллективных действий, политизации новых, ранее апатичных секторов, резких изменений в темах, представляющих интерес для общественного мнения, возрастающей роли сетей, известности новых интеллектуалов, оспаривающих достоверность официальных данных. Когда эти источники нового консенсуса и проекты государственных и экономических реформ направляются в старую систему политических партий, внутри их идеологий и экономических предложений возникают глубокие расколы и реформы, а переход к гегемонии осуществляется посредством регулируемых катаклизмов. На данный момент это путь США, Великобритании, Аргентины с киршнеризмом. Когда социальные волнения направляются за пределы традиционной партийной системы, появляются новые силы и политические дискурсы, которые меняют конфигурацию партийной системы, как, например, в Бразилии, Франции, Германии, Испании, Уругвае или, совсем недавно, в Аргентине. То, что такие политики, как Милей в Аргентине, надеются навязать монетаристские архаизмы в качестве решения проблем инфляции, - это не уловка сетевого управления, а результат усталости общества от интервенционистского государства, которое исчерпало свои реформы и привело страну к инфляции 160% в год.

Но когда источники легитимности размещаются в активных узлах мобилизованного гражданского общества, таких как профсоюзы, гильдии, потоки коллективных действий и их новые представители, кризис государственной легитимности становится радикальным. Мы имеем дело не только с временным исчерпанием части государственных “истин”, но и с появлением других “истин”, претендующих на универсальность, новых сплоченных общностей. Следовательно, замены нарративов и программ старых элит, как в первом случае, или, как во втором, расширения элит, будет недостаточно, но это приведет к замене социальных блоков, способных создавать новые универсальные схемы для всего общества, новый прогнозируемый горизонт и, соответственно, к новой социальной коалиции с гегемонистскими возможностями.

Это время того, что Грамши назвал “катастрофической связью” между находящимся в упадке, изношенным и обесцененным источником государственной легитимности и источниками социальной легитимации, несущими великие социальные реформы.

О политической мощи государства говорит и тот факт, что конгломерат институтов, монополизирующих общее (государство), даже будучи в невыгодном по сравнению с узлами гражданского общества, положении, способен мобилизовывать общие ресурсы, в то время, как единственное достоинство гражданских узлов состоит только в обещании способа организации этих общих ресурсов, коллективном воображении, надежде на эти общие ресурсы в момент определения формирования исторических лидеров и прочных гегемоний.

В любом случае, к закату системы государственной легитимации имеет отношение именно диссонанс между схемами трансляции государства и схемами общественного принятия. Как будто они говорят на разных языках или слова имеют разные значения. Путаница и ужасная беспомощность, которую все это вызывает у правителей, прекрасно отражено в словах жены чилийского президента Пиньеры, которая назвала оппозиционеров 2019 года "инопланетянами".

В то же время паралич государственных убеждений не может быть бесконечным, поэтому почти параллельно растущие слои населения вынуждены проявлять готовность или склонность к новым убеждениям, разделяемым всеми, что позволяет получить аудиторию для обновления старых партий, для маргиналов партийной системы, обращенных в другую веру. Теперь мы переходим к интеллектуальному и моральному обновлению политики или к заявлениям, вытекающим из коллективных действий.

И дело в том, что там, где переход от государственных схем легитимации сопровождается социальными взрывами, именно эти социальные движения также выступают в качестве коллективной интеллигенции, способствующей слому и присоединению к когнитивным процессам широких слоёв населения.

Коллективные действия всегда происходят как познавательное прозрение, как грамматика новых возможных действий общества в отношении способов организации совместной жизни, то есть оспаривания законных универсалий общества. То, что в литературе изучается как “двоевластие”, является радикальным вариантом этого разрушительного фактора возможного, который сопровождает моменты социального взрыва.

Таким образом, этим трем переходным формам режима государственной легитимации будут соответствовать различные институциональные и дискурсивные формы формирования нового режима легитимации.

Неуместная легитимность.

Но может случиться так, что затмению режима государственной легитимации не сопутствует замена ни со стороны старой партийной системы, ни со стороны “аутсайдеров”; ни возрождение после отсутствующей социальной мобилизации. И тогда социальный консенсус вступает во временный период разложения, фрагментарного и замедленного, что именно сейчас происходит в Боливии. Но очевидно, что этот период тоже не может быть продолжительным.

Источник