Маркс против Маркса

Многое в «Коммунистическом манифесте» справедливо с консервативной/традиционалистской точки зрения. Маркс был продуктом «духа» своего времени – Zeitgeist. Этот дух времени XIX века остается неизменным и доныне. Таким образом, Маркс дает представление о материализме, или о том, что также можно было бы назвать экономическим детерминизмом, который продолжал оставаться доминирующим этосом XX и XXI столетий. Как указывал Освальд Шпенглер, марксизм не стремится превзойти дух Капитала, но стремится его экспроприировать. Фундаментальное мировоззрение марксиста и корпоративного глобалиста одинаково. В данной статье мы исследуем марксистский анализ того, что сегодня называется «глобализацией», но делаем это с консервативной точки зрения.

Методом исторического анализа Маркса была диалектика: тезис, антитезис и синтез. Исходя из этого, необходимо понять его отношение к капитализму как к необходимой части исторической диалектики. Не нужно быть марксистом, чтобы оценить диалектику как действенный метод исторической интерпретации, и Маркс действительно отверг Гегеля, самого известного из диалектических теоретиков, из-за метафизического подхода Гегеля. В противоположность этому метод Маркса называется «диалектическим материализмом».

Диалектически антитезисом или «отрицанием», как назвал бы это Гегель, марксизма является «реакция», если использовать термин самого Маркса, и если применить диалектический анализ к основным аргументам «Коммунистического манифеста», то возникает практическая методология социологии истории с «реакционной» точки зрения.

Консерватизм и социализм

По крайней мере, в англоязычных государствах существует запутанная дихотомия в отношении левых и правых, особенно среди медиа-экспертов и ученых. То, что часто называют «новыми правыми» или «правыми» в англоязычном мире, более точно было бы определить как вигский либерализм. Английский консервативный философ Энтони Лудовичи сжато определил скорее историческую дихотомию, нежели общность, между торизмом и вигским либерализмом, обсуждая здоровье и энергичность сельского населения по контрасту с городским:

«…Поэтому неудивительно, что, когда во время Великого мятежа произошло первое крупное национальное разделение по важному политическому вопросу, торийская, деревенская и сельскохозяйственная партия должна была объединиться для обороны и защиты короны от вигской, городской, коммерческой торговой партии. Правда, тори и виги, как обозначение двух ведущих партий в государстве, еще не были известны; но в двух сторонах, которые боролись за личность короля, темперамент и цели этих сторон уже были ясно различимы.

Карл I, как я уже отмечал, был, вероятно, первым тори и величайшим консерватором. Он верил в обеспечение личной свободы и счастья людей. Он защищал людей не только от жадности их хозяев в торговле и производстве, но и от угнетения сильных и великих…

Это был традиционный порядок с короной на вершине иерархии, который сопротивлялся денежным ценностям буржуазной революции, проявившейся сначала в Англии, затем во Франции и большей части остальной Европы середины XIX века. Мир остается под влиянием этих революций, как и под влиянием Реформации, снабдившей буржуазии религиозной санкцией. Эти революции были частью исторической диалектики, которую Маркс рассматривал как необходимую на пути марша к коммунизму».

Как указывал Людовичи, по крайней мере, в Англии и, следовательно, как более широкое наследие англоязычных наций, правые и либералы-фритредеры выступили не просто идеологическими противниками, но и солдатами в кровавом конфликте в XVII веке. Такой же кровавый конфликт проявился в США в войне между Севером и Югом, когда Союз представлял в английском политическом смысле пуританство и сопутствующие ему плутократические интересы, а Юг – возрождение кавалерской традиции, деревенского уклада и аристократического этоса. По крайней мере, Юг именно так воспринимал данный конфликт и остро осознавал эту традицию. Поэтому, когда в 1863 году госсекретаря Конфедерации Иуду П. Бенджамина спросили об идеях насчет национальной печати КША, он предложил «кавалера» на основе конной статуи Вашингтона на Капитолийской площади в Ричмонде и заявил:

«Это было бы просто честью для нашего народа. Кавалер или рыцарь типичны для рыцарства, храбрости, великодушия, человечности и других рыцарских добродетелей. Кавалер является синонимом джентльмена почти во всех современных языках… это слово в высшей степени указывает на происхождение южного общества, поскольку оно используется в противоположность пуританскому. Южане остаются тем, чем были их предки, джентльмены».

Это исторический фон, на котором, к большому возмущению Маркса, остатки традиционных господствующих классов стремились к антикапиталистической солидарности со все более пролетаризирующимися и урбанизированными крестьянами и ремесленниками. Для Маркса такая «реакция» была вмешательством в диалектический исторический процесс или «колесо истории».

Консервативный философ-историк Освальд Шпенглер был по своей сути антикапиталистом. Он и другие консерваторы видели в капитализме и подъеме буржуазии средство разрушения основ традиционного порядка, как и Маркс. Сегодня консерваторы мало что понимают из этого, особенно в англоязычном мире, где консерватизм обычно рассматривается как защита капитализма, который также приравнивается к «частной собственности», несмотря на тенденции к централизации, которые с удовлетворением предсказывал Маркс.

Марксизм, выросший из того же Zeirgeist’а, что и английский капитализм в разгар промышленной революции, происходит из того же этоса. Маркс выбрал английскую школу экономики и сторонился немецкой, консервативно-протекционистской школы. Шпенглер отмечал: «Таким образом, Маркс – исключительно английский мыслитель. Его двухклассовая система проистекает из положения торгового народа, который принес свое сельское хозяйство в жертву большому бизнесу и который никогда не имело национального корпуса государственных служащих с ярко выраженным, т. е. прусским, сословным сознанием. В Англии были только “буржуазия” и “пролетариат”, активные и пассивные агенты в делах, грабители и ограбленные – вся система весьма в духе викингов. Перенесенные в область прусских политических идеалов, эти понятия теряют смысл».

Шпенглер в «Закате Европы» утверждает, что в позднем цикле цивилизации возникает реакция против господства денег, которая ниспровергает плутократию и восстанавливает традицию. Это последний конфликт поздней цивилизации, который он назвал «кровь против денег»: «Если мы назовем эту власть денег “капитализмом”, то мы можем обозначить как социализм волю вызвать к жизни могущественный политико-экономический порядок, превосходящий все классовые интересы, систему возвышенной мысли и чувства долга, которая держит всё в идеальном порядке ради решающей битвы своей истории, и эта битва также является битвой денег и закона. Частным силам экономики нужны свободные пути для приобретения крупных ресурсов…»

В примечании к вышесказанному Шпенглер напомнил читателям о «капитализме», что «в этом смысле к нему принадлежит и политика интересов рабочих движений, поскольку их целью является не преодоление денежных ценности, а обладать ими».

«Прусское» понятие «социализма» можно резюмировать в понятии служения общим интересам, стоящим выше частных интересов: «Организация, дисциплина, сотрудничество. Всё, что не зависит ни от какого отдельного класса». Шпенглер утверждает, что Маркс взял эти внешние черты того, что по существу является этической идеей, и сделал их орудиями классовой борьбы, как доктрину для грабежа.

В то время как Шпенглер руководствовался «прусским духом» дисциплины и долга, в отличие от английского индивидуализма, который он видел в марксистской программе, в Англии были те, кто также искал альтернативу денежному духу как капитализма, так и марксизма. И такие доктрины, как социальный кредит, дистрибутивизм и гильдейский социализм, часто сосредоточенные вокруг среды А.Р. Орейджа и его журнала «Новый век» и союзные ей, возникли и привлекли внимание Эзры Паунда, Т.С. Элиота, Хиллари Беллока, Г.К. Честертона и новозеландского поэта Рекса Фэйрбёрна.

Каста и класс

«Революционный консерватизм» Шпенглера и других основан на признании вечного характера центральных ценностей и институтов, отражающих цикл – или морфологию – культур во время того, что Шпенглер называл их «весенней» эпохой. Пример различия этоса между традиционным («весенним») и современным («зимним») циклами цивилизации можно увидеть в таких проявлениях, как: каста как духовно-обусловленное отражение общественных отношений, в отличие от класса как экономической сущности; или профессия как социальная обязанность из божественного источника, представленная ремесленной гильдией, в отличие от экономической каторги, представленной профсоюзами (включая ассоциации работодателей) в качестве инструментов классового разделения. Традиционный порядок представляет духовный и культурный дух; «современная» эпоха, деньги – нечто повторенное Шпенглером в наше время. Священные книги многих культур говорят примерно то же самое, и можно охотнее всего указать на Откровение Иоанна Богослова.

Миф «прогресса»

Хотя западная цивилизация гордится тем, что является воплощением «прогресса» благодаря своей экономической деятельности, она основана на иллюзии дарвиновской линейной эволюции от «примитивного» к «современному». Возможно, несколько слов более лаконично выражают антитезис между модернистским и традиционным консервативным восприятием жизни, чем кипучий оптимизм дарвиниста XIX века доктора А.Р. Уоллиса, когда он заявил в «Чудесном веке» (1898):

«Наше столетие не только превосходит все предшествующие ему, но и... лучше всего его можно сравнить со всем предшествующим историческим периодом. Поэтому его следует рассматривать как начало новой эры человеческого прогресса. …Мы, люди 19-го века, не замедлили похвалить его. Мудрые и глупые, ученые и неученые, поэты и журналисты, богатые и бедные одинаково восхищаются чудесными изобретениями и открытиями нашего века, и особенно теми бесчисленными приложениями науки, которые составляют теперь часть нашей повседневной жизни и ежечасно напоминают нам о нашем огромном превосходстве над нашими сравнительно невежественными предками».

Подобно вере Маркса в то, что коммунизм – это последний образ человеческой жизни, капитализм придерживается той же веры. В обоих мировоззрениях нет ничего, кроме дальнейшего «прогресса» технического характера. Обе доктрины представляют собой «конец истории». Однако традиционалист рассматривает историю не как прямую линию от «примитивного к современному», а как историю непрерывных приливов и отливов, космических исторических волн или циклов.

В то время как марксово «колесо истории» движется вперед, попирая все традиции и наследие, пока навсегда не остановится у серой плоской стены из бетона и стали, традиционалистское «колесо истории» вращается по циклу на устойчивой оси до тех пор, пока не ось не сгинет – если ее не смазать в достаточной степени или вовремя не заменить – и не отвалятся спицы – чтобы быть смененным другим «колесом истории».

В западном контексте революции 1642, 1789 и 1848 годов, хотя и во имя «народа», стремились укрепить власть купца на руинах Трона и Церкви. Шпенглер пишет о последней эпохе, что в Англии «…доктрина свободной торговли манчестерской школы была применена профсоюзами к форме товаров, называемых “трудом”, и в конечном итоге получила теоретическую формулировку в “Коммунистическом манифесте” Маркса и Энгельса. Так завершилось свержение политики экономикой, государства конторой…»

Шпенглер называет марксовы типы социализма «капиталистическими», потому что они нацелены не на замену основанных на деньгах ценностей, а «на обладание ими». Он утверждает, что марксизм – это «не что иное, как верный приспешник Большого Капитала, который прекрасно знает, как его использовать». Далее:

«Концепции либерализма и социализма приводятся в эффективное движение только деньгами. Именно всадники, партия больших денег, сделали вообще возможным народное движение Тиберия Гракха; и как только та часть реформ, которая была им выгодна, была успешно узаконена, они отступили, и движение развалилось.

Нет ни одного пролетарского, даже коммунистического движения, которое не действовало бы в интересах денег, в направлениях, указанных деньгами, и в течение времени, отпущенного деньгами, — и при этом идеалист среди его лидеров не имел бы ни малейшего подозрения о данном факте».

Именно это тождество духа между капитализмом и марксизмом часто проявлялось в субсидировании «революционных» движений плутократией. Некоторые плутократы способны понять, что марксизм и подобные движения «народа» действительно являются полезными инструментами для разрушения традиционных обществ и препятствий для максимизации глобальной прибыли. Герцог Орлеанский стремился использовать «народ» для тех же самых целей во Франции в XVIII веке.

Капитализм в марксистской диалектике

В то время как то, что часто считается «консерватизмом», отстаивается его приверженцами как хранитель «свободной торговли», которая, в свою очередь, делается синонимом «свободы», Маркс понимал подрывной характер свободной торговли, которая является чем угодно, но только не консервирующей тенденцией. Шпенглер цитирует заявление Маркса о свободной торговле в 1847 г.:

Вообще говоря, протекционистская система сегодня носит консервативный характер, тогда как система свободной торговли оказывает разрушительный эффект. Она разрушает прежние национальности и обостряет контраст между пролетариатом и буржуазией. Одним словом, система свободной торговли ускоряет социальную революцию. И только в этом революционном смысле я голосую за свободную торговлю.

Для Маркса капитализм был частью неумолимого диалектического процесса, который, подобно прогрессивно-линейному взгляду на историю, видит восхождение человечества от первобытного коммунизма через феодализм, капитализм, социализм и, в конечном счете, – как конец истории – к тысячелетнему миру коммунизма. На всем протяжении этого диалектического прогрессивного развертывания движущей силой истории является классовая борьба за примат групповых экономических интересов. В марксистском экономическом редукционизме история сводится к борьбе свободного человека и раба, патриция и плебея, помещика и крепостного, цехового мастера и подмастерья, словом, угнетателя и угнетенного… в постоянной оппозиции друг к другу, они вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, которая всякий раз заканчивалась либо революционным переустройством общества в целом, либо общей гибелью борющихся классов.

Маркс точно описывает разрушение традиционного общества как присущее капитализму и продолжает описание того, что мы сегодня называем «глобализацией». Те, кто выступает за свободную торговлю, называя себя консерваторами, могли бы подумать, почему Маркс поддерживал свободную торговлю и называл ее одновременно «разрушительной» и «революционной». Маркс видел в ней необходимую составляющую диалектического процесса, навязывающего всеобщую стандартизацию, что также является целью коммунизма.

Маркс, описывая диалектическую роль капитализма, утверждает, что везде, где «буржуазия» брала верх, «[он] покончил со всеми феодальными, патриархальными, идиллическими отношениями». Буржуазия, или то, что мы могли бы назвать купеческим классом, – в традиционных обществах ему отводится подчиненное положение, но при «модернизме» предполагается его господство, – «безжалостно разорвала» феодальные узы и «не оставила никакой другой связи между человеком и человеком, нежели голый личный интерес» и «чёрствая оплата наличными». Она, среди прочего, «утопила» религиозность и рыцарство «в ледяной воде эгоистического расчета». «Она превратила личную ценность в меновую стоимость и вместо бесчисленных неотъемлемых пожалованных хартиями свобод установила эту единственную, бессовестную свободу – свободную торговлю». В чём проницательный консерватор выступает в оппозиции к марксову анализу капитализма, так это в том, что Маркс рассматривает данный процесс как неумолимый и желательный.

Маркс осудил оппозицию этому диалектическому процессу как «реакционную». Здесь Маркс защищал коммунистов от утверждений «реакционеров» о том, что его система приведет к разрушению традиционной семьи и низведению профессий до простого «наемного труда», заявляя, это и так уже было сделано капитализмом и, следовательно, это процесс, которому не следует сопротивляться – что и есть «реакционность», – а следует приветствовать как необходимую фазу на пути к коммунизму.

Универсализирующие тенденции

Маркс рассматривал постоянную необходимость революционизации орудий производства как неизбежную при капитализме, а это, в свою очередь, приводило общество в состояние постоянного движения, «вечной неопределенности и волнения», что отличает «буржуазную эпоху от всех других». «Потребность в постоянно расширяющемся рынке» означает, что капитализм распространяется глобально и тем самым придает «космополитический характер» «способам производства и потребления в каждой стране». Это в марксистской диалектике является необходимой частью разрушения национальных границ и самобытных культур как прелюдии к всемирному социализму. Именно капитализм создает основу для интернационализма. Поэтому, когда марксист выступает против «глобализации», он делает это в качестве риторики, преследующей политическую повестку дня, а не из-за этической оппозиции к глобализации как таковой.

Противников этого капиталистического процесса интернационализации Маркс определяет не как революционеров, а как «реакционеров». Реакционеры ужасаются тому, что разрушается старая местная и национальная промышленность, подрывается самодостаточность, что «мы имеем… всеобщую взаимозависимость наций». Так же и в культурной сфере, где «национальные и местные литературы» вытесняются «всемирной литературой». Результатом является глобальная экономическая культура и даже глобальный человек, оторванный от всех уз географических и культурных локусов, такой, каким его восхваляют апологеты глобализации вроде Дж. Паскаля Захари. Возникает тип кочевника, который служит интересам международной экономики везде, где он/она потребуется.

С этой революцией и стандартизацией средств производства приходит потеря смысла быть частью ремесла, или профессии, или «призвания». Одержимость работой становится самоцелью, которая не может дать высшего смысла, поскольку сводится к исключительно экономической функции. Маркс говорил об этом в связи с крушением традиционного порядка посредством торжества «буржуазии», что благодаря широкому применению машин и разделению труда работа пролетариев утратила всякий индивидуальный характер и, следовательно, все свои прелести для рабочего. Он становится придатком машины, и от него требуется только самая простая, самая однообразная и самая легко приобретаемая сноровка…

В то время как классические корпорации и средневековые гильдии выполняли роль, которая была метафизической и культурной с точки зрения чьей-либо профессии, они были заменены профсоюзами и ассоциациями работодателей, которые суть не более чем инструменты экономической конкуренции. Вся западная цивилизация и, что уникально, большая часть остального мира из-за процесса глобализации стали выражением денежных ценностей. Однако забота о ВВП – обычно единственная забота политиканства избирательной урны – не может заменить более глубокие человеческие ценности. Отсюда широко распространено мнение, что среди богатых не все обязательно являются состоявшимися, что состоятельные часто существуют в пустоте с неопределенной тоской, которая может быть наполнена наркотиками, алкоголем, разводом и самоубийством. Материальная выгода не тождественна тому, что Юнг называл «индивидуацией». Действительно, озабоченность материальным накоплением, будь то при капитализме или при марксизме, приковывает человека к низшему уровню животного существования.

Мегалополис

Особый интерес представляет то, что Маркс пишет о способе, с помощью которого сельская основа традиционного строя уступает место урбанизации и индустриализации, что сформировало «пролетариат», безродную массу, поддерживаемую социализмом как скорее идеал, нежели как развращенную аберрацию крестьянина, йомена и ремесленника. Традиционные общества буквально уходят корнями в почву, с чувством преемственности через поколения. При капитализме деревенская и местная жизнь, как сказал Маркс, уходят в прошлое из-за города и массового производства. Маркс говорил о стране, находящейся под «правление городов». Это был феномен – возвышение Города одновременно с возвышением торговца – который, по утверждению Шпенглера, есть симптом упадка цивилизации в ее бесплодной фазе, где господствуют денежные ценности.

Маркс пишет, что были созданы «огромные города»; то, что Шпенглер называет «мегалополитизмом». Опять же, что отличает Маркса в его анализе капитализма от консервативных традиционалистов, так это то, что он приветствует эту разрушительную черту капитализма. Когда Маркс пишет об урбанизации и отчуждении бывших крестьян и ремесленников путем их пролетаризации в городах, превращения их в винтики процесса массового производства, он говорит об этом не как о процессе, которому нужно сопротивляться, а как о неумолимом и «спасающем значительную часть населения от идиотизма деревенской жизни».

«Реакционность»

Маркс в «Коммунистическом манифесте» указывает, что «реакционеры» смотрят с «большим огорчением» на диалектические процессы капитализма. Реакционер или консерватор в традиционном смысле является антикапиталистом по преимуществу, потому что он выше и вне духа времени, из которого возникли и капитализм, и марксизм, и он полностью отвергает экономический редукционизм, на котором они оба основаны. Таким образом, слово «реакционный», обычно употребляемое в уничижительном смысле, может быть принято консерватором как точный термин для обозначения того, что требуется для культурного, этического и духовного возрождения.

Маркс осуждал сопротивление диалектическому процессу как «реакционное» и определял консерватизм как реальную силу, восстающую против меркантильного духа:

«Мелкая буржуазия, мелкий фабрикант, лавочник, ремесленник, крестьянин. Все они борются против буржуазии, чтобы спасти свое существование как фракции среднего класса. Поэтому они не революционны, а консервативны. Более того, они реакционны, ибо пытаются повернуть вспять колесо истории. Если они случайно революционны, то только в виду предстоящего перехода в пролетариат, они защищают, таким образом, не свои настоящие, а свои будущие интересы, они отказываются от своей точки зрения, чтобы стать на точку зрения пролетариата».

Таким образом, эта так называемая «мелкая буржуазия» («нижний средний класс») неумолимо обречена на чистилище пролетарского раскулачивания до тех пор, пока она не признает свою историческую революционную классовую роль и не «экспроприирует экспроприаторов». Эта «мелкая буржуазия» может либо выйти из чистилища, влившись в ряды пролетарского избранного народа, стать частью социалистической революции и вступить в новое тысячелетие, либо спуститься из своего классового чистилища, если будет настаивать на сохранении традиционного порядка, и быть преданным забвению, которое может быть ускорено расстрельными командами большевизма.

Маркс посвящает третий раздел своего «Коммунистического манифеста» отрицанию «реакционного социализма». Он осуждает «феодальный социализм», возникший среди старых остатков аристократии, стремившихся объединить силы с «рабочим классом» против буржуазии. Маркс утверждает, что аристократия, пытаясь восстановить свое добуржуазное положение, фактически упустила из виду свои классовые интересы, став на сторону пролетариата. Это нонсенс. Союз обездоленных профессий в виде того, что стало так называемым пролетариатом, с всё более обездоленной аристократией есть органический союз, который находит своих врагов как в марксизме, так и в меркантилизме. Маркс негодовал против зарождающегося союза между аристократией и теми обездоленными профессиями, которые сопротивлялись пролетаризации. Поэтому Маркс осуждает «феодальный социализм» как «наполовину отголосок прошлого, наполовину угрозу будущего».

Это было движение, пользовавшееся значительной поддержкой среди ремесленников, духовенства, дворянства и интеллектуалов в Германии в 1848 г., тех, кто отвергал свободный рынок, который оторвал личность от церкви, государства и общества «и поставил эгоизм и своекорыстие выше подчинения, общности и социальной солидарности» (то есть элементов того, что Шпенглер определил бы как «прусский социализм»). Макс Бир, историк немецкого социализма, утверждал об этих «реакционерах»:

«Современная эпоха представлялось им построенной на зыбучих песках, хаосом, анархией или в высшей степени безнравственным и безбожным выплеском интеллектуальных и экономических сил, который неизбежно должен привести к острому социальному антагонизму, к крайностям богатства и бедности, к всеобщему потрясению. В рамках этого мышления средневековье с его прочным строем в Церкви, хозяйственной и общественной жизни, с его верой в Бога, с его феодальными владениями, с его монастырями, с его автономными ассоциациями и гильдиями представлялось этим мыслителям хорошо сложенным зданием».

Именно такой союз всех классов – некогда яростно осужденный Марксом как «реакционный» – необходим для сопротивления общим подрывным явлениям свободной торговли и революции. Нечто подобное снова наблюдалось, как упоминалось ранее, в доктринах дистрибутизма, социального кредита и гильдейского социализма после Первой мировой войны; по крайней мере, первые две из них, получившие импульс от папских энциклик, увидели опасность марксизма как продукта эксцессов капитализма – их обоих как форм материализма, ведущих к миру, лишенному веры. Именно в этом неверующим светском мире правит мамона, и именно его Шпенглер рассматривал как эпоху упадка, но, возможно, также и как прелюдию к восстанию против «денег», к обновлению и «второй религиозности».

Перевод с английского Максима Медоварова