Приручить демона: анализ феномена дрона с позиции правого грамшизма

Однако одной безжалостности к врагу недостаточно для победы. Нам крайне важно узнать своего врага. Против кого именно мы воюем прямо сейчас? Какое оружие мы можем перенять у них – чтобы обратить против них же?

Начнем с первого вопроса. Теория правого грамшизма предполагает, что теперешний противник традиционного миропорядка – глобальный Запад – обрел Гегемонию над миром посредством культурной борьбы. И поэтому именно на создании нового культурного консенсуса – противоположного (нео)либеральным и неоконсервативным установкам на диктат «прав человека» и геополитическую доминацию США – концентрируются Новые Правые, «стремясь охватить все аспекты социальной жизни: области низшего образования, медиа и даже современные народные мифы»[1]. Это, в свою очередь, означает, что борьба за души людей должна предшествовать борьбе политической: первая становится фундаментом для второй.

Однако по мере того, как культурная контрреволюция Новых Правых приносит свои первые плоды, противодействие со стороны слуг Гегемонии приобретает в большей степени милитаристский характер: они уже не только влезают в людские головы, но все чаще рубят их. Эту эскалацию борьбы имеет в виду левый интеллектуал Леон Скерритт, когда в своей концепции «четырех волн гегемонии» отдельно выделяет «военный империализм», ибо только внимание к особой «военной мощи и проекции силы» Америки позволит осознать то, «что США совершили за последнее столетие»[2].

С другой стороны, Ален де Бенуа – один из основателей движения Nouvelle Droite – также обращает внимание на то, что, начиная с президентства Буша-младшего, армия США становится «основным средством оказания влияния и утверждения гегемонии. <…> Параллельно американские военные силы становятся вездесущими, то есть они получают возможность в любой момент развертываться в любом месте, что объясняется глобализацией целей и интересов, которая требует способности проецировать свои силы в любую точку земного шара посредством сложных логистических ресурсов (включающих авиационные и военно-морские базы, милитаризацию космоса, сверхточное позиционирование мишеней, заранее приготовленные модульные склады, систематическое применение информационных систем и т. д.)»[3].

Как усиление военного натиска сказалось на стратегии Гегемонии? Значит ли это, что культура больше не является полем ее действия? Нет, ибо тогда она перестала бы быть Гегемонией в грамшистском смысле, то есть «силой, которая сочетает историю, идею, цивилизацию, культуру, военный, социально-экономический, промышленный потенциал»[4]. Она не может не коррумпировать сознание человека, а военный империализм оказывается неразрывно связанным с колонизацией умов.

Поэтому мы можем предположить, что милитаризация Гегемонии – нынешний рокот вашингтонских «ястребов», брюссельских «соколят» и киевских «цыплят» – каким-то образом явит себя в новой культурной форме, которая будет, в свою очередь, пронизана войной. Хладнокровие и техническое могущество отольют себя в слитке какого-то культурного феномена, который теперь предстоит обнаружить.

***

Удивительно, но американские военные, обычно дальше всего отстоящие от каких бы то ни было трансцендентных принципов, выражаются почти как мистики XVI века, когда речь заходит об их излюбленном оружии убийства – о боевом дроне.

Дрон, или БПЛА, произвел настоящую «революцию взгляда» в том, что касается вопросов наблюдения и уничтожения врага. И звездно-полосатые солдаты и генералы с одинаковым трепетом в голосе говорят о «всевидящем оке», с помощью которого они могут найти (и убить) кого угодно и где угодно, сами оставаясь невредимыми за многие тысячи миль от места своего преступления. Дрон предстает «своеобразным воплощением фантазии о божественном оке» – говорит французский философ-постмодернист Грегуар Шамаю в своей книге «Теория дрона».

Отечественные исследователи уже отчасти касались феномена дрона и его философского осмысления в рамках общей проблемы повторного рождения тоталитаризма – теперь уже в границах неолиберальных режимов. Обычно это связывается с дальнейшей разработкой, углублением и расширением паноптикальных технологий надзорного общества[5], которое наращивает на теле власти все новые и новые средства контроля. Динамика научной полемики в данном случае задается вопросом о более эффективной и реализуемой форме надзора – от паноптикона и панаудиона до олигоптикона и омниоптикона[6].

Однако из-за изменения характера геополитического противостояния – в связи с ускорением процесса кристаллизации полюса контргегемонии с 24 февраля – нам хотелось бы в этой статье коснуться именно военной составляющей данного феномена. Иначе говоря, в функциональной связке «надзирать и уничтожать» первый элемент будет интересовать нас лишь постольку, поскольку он служит эффективному отправлению второго элемента.

Фигура дрона является апофеозом кровавого политический парадокса Нового Времени: летающий демон убивает людей за «права человека», разрушает процветающие государства Востока ради «стабильности в регионе» и уничтожает самобытные культуры ради «мультикультурализма». Поистине, если бы Гегемонии служили только люди, она не смогла бы добиться власти над миром: ни один человек не сможет с легким сердцем топить в крови страну за страной. Для этой цели нужен был другой, нечеловеческий актор насилия. И хотя дистанционное убийство не спасло операторов БПЛА от мук совести[7], гибридные войны, которые США вели и ведут в Ираке, Афганистане, Ливии и Сирии, показывают впечатляющие результаты в области уничтожения людей. Еще один западный институт с блеском подтвердил свою «эффективность».

Но что именно позволяет боевому дрону выполнять поставленные перед ним задачи? Что делает из него повелителя неба – всевидящее око, оснащенное самонаводящимися ракетами?

Грегуар Шамаю выделяет шесть принципов, которые позволяют нам рассматривать БПЛА в качестве демона (то есть как сущность, «подражающую» Богу в Его могуществе) Гегемонии:

1. Дроны осуществляют перманентный надзор: операторы работают перед экранами мониторов посменно, поочередно сменяя друг друга, в то время как беспилотник все это время находится в воздухе. При этом вопрос ответственности за совершенные убийства проблематизируется, что заставляет военных психологов разрабатывать методики, наделяющие дрон видимой жизненностью и призраком воли. Например, «предлагалось сделать интерфейс взаимодействия с дроном аналогичным интерфейсу приложения Siri» – «Это он сам убил тех людей»[8].
2. Перспективная система «синоптического изображения» делает возможным тотальное наблюдение: попросту говоря, дрон видит все – становится буквально всевидящим. В этой связи публично заявленный скепсис[9] ряда исследователей относительно жизнеспособности и эффективности модели паноптикума может считаться отчасти опровергнутым, отчасти же подтвержденным. Ибо принцип паноптизма в феномене дрона дополняется синоптизмом, под которым понимают «сквозную мультилатеральную обозримость»[10]. Граждане видят друг друга – и каждый становится объектом наблюдения со стороны всевидящей оптики БПЛА: «…единственный находящийся в воздухе аппарат будет обладать возможностями, сопоставимыми с целой сетью камер видеонаблюдения, разбросанных по всему городу. Дрон станет "все-видящим"»[11].
3. Перспективной задачей на будущее является также тотальное архивирование всей полученной информации. И хотя остается принципиальная проблема, связанная с хроническим переизбытком данных (data overload), отдел разведки ВВС США занимается ее решением. И в этом случае дроны (как существующие, так и будущие) являются примерами превосходного апгрейда фукольдианской идеи паноптикума, ибо для осуществления «замысла непрерывного дисциплинарного контроля» действительно недостаточно только лишь всеобщей обозримости: принцип паноптизма должен быть дополнен панграфизмом[12].
4. Принцип слияния данных позволяет сделать дрон не только всевидящим, но и всеслышащим: беспилотники Predator и Reaper перехватывают электронные сигналы от радио, сотовых и других средств связи. Если в античную эпоху греческое простонародье чаяло спастись от гнева Зевса в пещере, куда его взор не мог проникнуть, жертвы современных дронов не смеют на это надеяться: подглуховатый олимпиец не в силах соперничать с «летающими паноптикальными машинами». При этом довольно характерно, что данная модификация является своеобразным осуществлением иезуитского проекта XVII века[13]. Однако вместо громоздкой и неэффективной системы подслушивающих устройств, доносящих толки толпы напрямик в королевский дворец, на практике был реализован куда более изящный проект. Больше не нужен город, утыканный камерами видеонаблюдения и прослушивающими устройствами – достаточно всего одной умной машины.
5. Но не только умной, но и максимально подозрительной. Ибо «принцип схематизации жизненных форм» предполагает, что контролю подвергаются не только «подозрительные», «девиантные» или «опасные» субъекты, но вообще все. К примеру, круглосуточно наблюдая за городской площадью где-нибудь в Афганистане, американские военные могли составить себе представление о нормальной обстановке в этой местности. Поэтому всякое отклонение от нормы (площадь обычно многолюдная, но сейчас пустует) позволяет сделать вывод о возможной опасности: можно предположить, что там заложена мина против американских оккупантов, и местные знают об этом.
6. «Принцип обнаружения аномалий и превентивной антиципации» напрямую связан с предыдущим пунктом. Но в перспективе дело не ограничивается анализом собранной информации для обнаружения потенциальных угроз. Речь идет о полностью автономном дроне-убийце. Мануэль Деланда упоминает, что курс на создание автоматизированных боевых систем был взят Пентагоном еще в 1980-е годы[14]. В 2013 году Грегуар Шамаю пишет: «Министерство обороны США предполагает "постепенно уменьшать долю управления, зависящую от человеческих решений" в том, что касается управления дронами. Если в первое время планируется перейти к "управляемой автономии", то в долгосрочной перспективе строятся планы на автономию полную»[15]. В 2017 году Виктор Вахштайн задается вопросом об акторе войны в случае, «если бы решение о нанесении удара было делегировано машине» – при этом отмечается, что «технические характеристики дронов уже позволяют такую передачу полномочий»[16]. Поразительная преемственность политической воли.

Названия подобных систем говорят сами за себя: ARGUS (многоглазый великан из античной мифологии) и Gorgon Stare («взгляд Горгоны»). Древние чудовища вырываются на волю и воспаряют в небеса, чтобы надзирать за каждым и уничтожать всякого.

Однако разработчики и апологеты этого инфернального оружия настаивают, что полностью автономный дрон, наоборот, будет наиболее этичным оружием из всех возможных, поскольку будет свободен от человеческих аффектов (и от человеческой души) и станет действовать только по «этичной» программе.

Народы земли уже знают, что означают «гуманитарные бомбардировки» на языке НАТО (резня) – и потому могут догадаться, что будет означать «этичный робот» made in USA (геноцид). Но, как и гоббсианский Левиафан на деле оказывается всего лишь нелегитимной политической иллюзией — из-за чего его законность постоянно оспаривается в ходе гражданской войны, – так же и дрон является не идеальным «этичным солдатом» и даже не восставшим «терминатором», а всего лишь прикрытием чьей-то тирании. Ибо в действительности программное обеспечение на полностью автономных дронах все равно будет нуждаться в спецификациях. Это значит, что недостаточно будет просто написать в строке программного кода «убивать только легитимные цели»; нужно ещё указать, кого именно дрон может и должен убить[17]. Также именно человек будет решать, каково допустимое соотношение между убитыми гражданскими и военными. Кстати, в Ираке американцев это совсем не заботило: после каждого авианалета ВВС США оставляли после себя горы трупов – и «этичная» программа оценивала такой результат как допустимый. Специалист по робототехнике и один из противников проекта полной автоматизации дронов Ноэль Шарки в связи с этим замечает, что «нет никаких известных способов объективно измерить бесцельное, чрезмерное или диспропорциональное страдание. Для этого требуется суждение, вынесенное человеком. Ни один закон войны не предлагает объективного способа расчета, что значит быть пропорциональным»[18]. Итак, похороны ускользающего субъекта власти оказались преждевременными (во всяком случае, пока) – несмотря на чудовищное размывание ответственности за военные преступления в связке акторов «дрон – оператор – генерал – государство – программист».

В этой круговерти испуганных глаз и компьютерных мониторов легко потеряться, если не иметь четко обозначенной цели и решимости достичь ее во что бы то ни стало. И надо признать, что они – эти «неведомы зверушки» по ту сторону океана, не то люди, не то машины – они-то все очень хорошо понимают. После исторической речи Путина 30 сентября А. Г. Дугин отметил, что Запад всегда знал, от какого он духа. Дьявол не узнал ничего нового для себя, он лишь продолжает то, что ведет уже очень давно – с эпохи Реформации и Революции. И у него все идет по плану.

***

Тем не менее, как примирить тиранию военных и политиков, ответственных за убийства «автономных» дронов (т. е. максимальную субъектность) с бюрократическим характером государства, то есть с безличным характером современного господства? Вероятно, разгадка коренится в том, что этот будто бы всесильный суверен на самом деле является куклой в руках сил несравненно более могущественных – инфернальных сил, которые и привели эту марионетку (не важно, кого именно: престарелого безумца из овального кабинета или арлекина из Киева) к власти. Нимало не претендуя на стратегическое видение ситуации текущей войны против Запада, считаем важным сделать несколько замечаний относительно центра принятия решений. Как их, так и нашего.

Говоря в общем и целом, нужно отметить, что сами понятия центра и периферии (в том случае, когда они являются политическими) обладают чудесным свойством придавать явную глубину и не всегда заметный блеск каждому взгляду, который обращается к ним. Ибо, когда Фуко обращается к тревожащей его проблеме центральной башни Паноптикума, в которой локализуется наблюдающий взгляд безличной власти, он неизбежно срывается на метафоры «очага» и «лучей», чтобы описать, как, по его мнению, власть точно не распространяется[19]. Тем не менее, как мы помним, проблема Термидора стала камнем преткновения и для Фуко в том числе, ибо «Око Власти» гипнотизирует революционера, превращая его в нового надзирателя[20].

Там, где постмодернизм пугается потаенной магии невзначай брошенных слов – магии, которую он не в силах ни понять, ни обуздать, – интегральный традиционализм делает шаг вперед, утверждая сакральный центр власти. Поэтому, согласно Рене Генону, социальный порядок, выстраивающийся в соответствии с порядком космическим, центрируется вокруг неподвижных принципов, имеющих трансцендентное значение по отношению ко всему темпоральному и воплощающихся в фигуре брахмана[21]. И, тем не менее, даже такой традиционный иерархический порядок является лишь отражением утраченного единства духовного могущества и мирской власти. Фараон[22] и друид[23], сфинкс[24] и Мельхиседек[25] – неизменное единство обеих властей, предопределяющее необоримую полноту политического могущества. Если и дальше следовать генонистской логике, то мы придем к утверждению приоритета духовной власти над мирской. Метаполитический перводвигатель, будучи сам неподвижен, приводит в движение земную власть Империи. По этой причине духовное могущество не просто устойчиво: оно устойчивее всего, что есть в дольнем мире, ибо берёт свое начало, черпает свою легитимность из сферы горнего.

И здесь возникает проблематика Центра и периферии. Генон так поясняет мысль о том, что трансцендентный Принцип[26] обладает самодержавной властью над миром перемен, то есть, собственно, реальной политикой: «Изменение было бы невозможно без принципа, от которого оно исходит и который, именно в силу того, что он является его принципом, не может быть подчинён изменению, следовательно, по определению остается "недвижным", будучи центром "колеса вещей"…»[27]. Являясь метафизическим центром, духовный Принцип приводит в движение все вещи мира, властно определяя порядок их иерархического соподчинения и соприкосновения: очаг духовности лучами смысла освещает материальную периферию универсума. Этой же логике следует Юлиус Эвола. Как указывает Ален де Бенуа, идеальный Царь Эволы, абсолютно суверенная личность «управляет миром тем же образом, что "полярная звезда" "управляет" небом; через неподвижность, которая является источником всякого движения»[28].

Из сказанного понятно, что, какие бы изменения ни потребовались на мирском, чисто политическом, экономическом, военном или культурном уровне, все может быть проведено в жизнь властным словом Суверена – если он действительно суверенен и если эти перемены нужны для реализации духовных (эсхатологических и сотериологических, в нашем случае) принципов. Одно слово сакрального Центра (Монарха) – и периферия перестроится в соответствии с ним. Разумеется, речь идет не о легальном господстве демократического лидера – и даже не о харизматической власти авторитарного вождя. Речь идет о Монархе, «в котором обнаруживается "нечто сверхличное и нечеловеческое". Такой Монарх в некотором отношении является одновременно центром мира и все объемлет собою – абсолютная верховная власть, абсолютная свобода, абсолютное могущество»[29].

Известно, что Эвола не разделял точку зрения Генона о преимуществе духовной власти над царской[30]. Однако они оба считали примордиальную неразделенность вневременной и темпоральной власти онтологически и аксиологически первенствующей формой осуществления господства. В этом мы убеждаемся на примере легенды о пресвитере Иоанне и императоре Фридрихе II. Эвола, рассматривая и сопоставляя различные варианты этого сказания, выделяет центральный мотив: император, который оказывается недостоин своей миссии. Не будучи в силах вникнуть в смысл даров пресвитера Иоанна, не обладая чистой интеллектуальностью, необходимой для познания трансцендентного Принципа собственного господства, император обрекает свою Империю на загнивание и разрушение, а себя – на мучительное колебание между жизнью и смертью (отсюда – все мотивы об уснувшем летаргическим сном или раненном короле)[31]. Таким образом, важный нюанс интегрального традиционализма Генона и Эволы состоит в том, что, при всей возможной полемике, оба они указывали на значимость соединения силы и мудрости в лице правителя традиционного типа. И если аспект чистого знания позволяет Царю возвышаться над условностями и переменчивостью людей и времени, то фактор мирского господства дает возможность осуществления плана – не считаясь с этими условностями и переменчивостью. В то время как демократическая власть популиста и харизматическое влияние вожака оказываются колеблемы не то общественным мнением, не то поражениями (неминуемыми в условиях преходящего мирского порядка), подлинный Царь как манифестация Традиции не встречает сопротивления со стороны названных стихий времени.

Однако, прежде чем сказать несколько слов о плане как таковом, необходимо сделать одно важное уточнение. Разумеется, мы отнюдь не считаем, что био- и некрополитическая[32] власть (пост)модерна организуется по тем же самым принципам, что и сакральная власть традиционных обществ. Однако тот же Эвола подчеркивал, что империя не может быть ничем иным, кроме как civitas diaboli, если эта (анти-)империя выстраивается не вокруг трансцендентных принципов, а вокруг экономики, колониального ограбления и прочих буржуазных вывертов духа. В нашем случае это дискурсы благосостояния, гендерного равенства, безопасности и здоровья. Однако каких бы кукол ни использовал и какими бы масками ни прикрывался сатана, организатором и распорядителем всего этого цирка является именно он. Именно ему принадлежит по-настоящему суверенная власть на современном Западе. А это значит, что именно он как раз и выполняет роль того самого центра, вокруг которого выстраивается разветвленная система биополитического контроля, апогеем которого является дрон[33]. Здесь тоже есть Центр, но этот центр инфернален. Эту же идею Генон выразил через символизм Мирового Яйца, открывающегося снизу. А. Г. Дугин отмечает, что этот случай соответствует парадигме постмодерна, когда «инфернальное население низших, подвселенских, адских миров, которые в конце времен, когда Мировое Яйцо открывается снизу, проникают в человеческую, и не только в человеческую, но и в космическую среду и производят в ней совершенно особые явления — черные чудеса или чудеса Антихриста»[34].

Чисто внешнее, пародийное сходство с Божественным Центром может и должно дополняться параллелизмом стратегий. Ибо чисто стратегические моменты, связанные с борьбой против современности, вполне могут быть заимствованы нами у этой же самой современности. Феномен правого грамшизма родился именно потому, что тогда ещt только потенциальная Контргегемония могла присвоить себе часть средств, стратегий и тактик распространения и утверждения, используемых Гегемонией. Мы можем это сделать, если обладаем иммунитетом по отношению к веяниям Гегемонии…

Необходимо признать, что у нас – у всех нас – нет этого иммунитета. И отравлены мы Западом до мозга костей. Но есть (должна появиться) по крайней мере одна фигура, для которой Золотой Век наступил уже сейчас – в глубине его собственной души. «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

***

Бередящим душу противоречием отмечено время, в которое нам довелось жить и воевать, любить и ненавидеть, убивать и умирать. Блеск дьявольского оскала слепит наши глаза – но мы не потупили взор. Вооруженные Силы Российской Федерации продолжают проведение Священной Военной Операции.

Да, Запад лучше нас во всем, что касается технологий человекоубийства. Это его стезя: умерщвлять тела и калечить души.

И если мы не хотим, чтобы эти все эти смерти оказались напрасны, Запад должен проиграть. Во что бы то ни стало. Отныне и навсегда.

Автономный боевой дрон – идеальный солдат без воли, совести и жалости. Звучит очень по-западному. Но должно зазвучать по-русски. Ибо навязанная этим миром тотальная война требует и мер в равной степени тотальных. Война против «мировых подрывных сил» (слова Эволы) требует холодного сердца и ясного взора. Но может ли русский наблюдать за всем этим без слез – и уничтожать врага без жалости? Поистине, тогда он перестанет быть русским. Русская Хтонь должна породить Русскую Дронь.

***

Юлиус Эвола, рассматривая цикл легенд о короле Артуре, выделяет один очень важный для нас мотив: Siege Perilous, что можно перевести как Опасное Место – или, более точно, гибельное седалище. Только достойнейший из достойнейших – тринадцатый рыцарь, «первый средь аристократов» – мог претендовать на абсолютную власть и абсолютную же ответственность.

Сатана, будучи метаполитическим центром Современности, не в силах выносить свою собственную власть – и тем более порождать сколько-нибудь приемлемые стратегии легитимации политики своих марионеток. Поэтому инфернальная политика разворачивается исключительно в рамках того, что можно назвать «диспозитивом фабрики по производству безответственности»[35]. Иначе и быть не может: никто лучше сатаны не знает, что совсем не он на самом деле является подлинным центром.

Однако Традиция нашептывает нам обрывками древних легенд, что в последние времена Царь Мира должен явить свою новую манифестацию. Чудесным образом вновь расцветет Сухое Древо Империи. Пресвитер Иоанн найдет достойного своих даров. Только один человек вправе взять на себя этот грех: вооружить армию летающих демонов, ровняющих с землей все на своем пути. Только тот человек, который, сам будучи гарантом Сакрального Порядка, сможет оправдать это деяние глубиной собственной святости. О, святой Царь будущего! Мертвые взывают к тебе громче живых. Но настанет момент, когда иные живые будут завидовать мертвым.