Сектор философии

 

Александр Дугин. Большое спасибо. А теперь слово предоставляется Наталии Петровне Таньшиной, профессору РАНХиГС и МПГУ, доктору исторических наук. Тема доклада: «Либерализм: от идеологии меньшинства к идеологии меньшинств». 

Наталия Таньшина. Добрый вечер, уважаемые участники семинара. Однажды мы обсуждали со студентами идеи классического европейского либерализма. Один студент, перечисляя принципы либерализма, среди прочих называет «защиту прав меньшинств». Я его останавливаю и начинаем разбираться, о каких «меньшинствах» идет речь. 

Понятно, классический европейский либерализм защиту «прав меньшинств» в современном понимании не постулировал, тут явный перенос сегодняшних установок на прошлое. Но это несоответствие навело меня на важную мысль, на которой я как-то прежде акцент не делала, хотя и изучала профессионально классический либерализм XIX века в его французской интерпретации. Ведь либерализм, который формировался как своего рода «политическая религия» – «метаполитическая» идеология, призванная закрепить новую систему ценностных и поведенческих ориентаций с претензией на универсальность и всеобщность своих принципов, на самом деле являлся и является идеологией меньшинства. Либералы XIX века (термин либерализм был впервые употреблен в 1810 году в Испании, стране, не являющейся ни родиной, ни оплотом либеральных ценностей. «Либералами» в Испании называли группу делегатов-националистов в испанском парламенте, заседавших в Кадисе), заявляя о естественных, неотъемлемых и священных правах человека, то есть правах на «свободу, собственность, безопасность, сопротивление угнетению» (французский вариант, зафиксированный в «Декларации прав человека и гражданина» от 26 августа 1789 года) или «жизнь, свободу, стремление к счастью» (американский вариант, закрепленный в «Декларации независимости» от 4 июля 1776 года) даже их провозглашали относительно «меньшинств», то есть белого западного человека, поскольку на рабов, представителей незападного, или «нецивилизованного мира», эти права не распространялись. Хотя в годы Французской революции и было упразднено рабство, император Наполеон Бонапарт его восстановил. Однако французские либералы, заявляя, что после Французской революции колониальная политика не могла быть прежней, по сути, лишь прикрывали колониализм идеей цивилизаторской миссии. Так, знаменитый французский либерал Алексис де Токвиль, критикуя белых англосаксов за их отношение к коренному населению Америки, оправдывал колониальную политику Франции в Алжире именно исходя из идеи ее цивилизаторской миссии. Окончательно же рабство было ликвидировано только в ходе революции 1848 года. В Америке проблема рабства была решена только спустя более, чем полвека после образования Соединенных Штатов, в ходе кровавой Гражданской войны и Реконструкции Юга, однако полученные политические права оставались формальными на протяжении еще целого столетия. 

Но и в рамках сугубо западного общества либерализм тоже являлся идеологией элит. Если базовые права есть у всех, все равны перед Богом или природой, то дальше речь идет о неравенстве. И именно идея неравенства людей в талантах, способностях, услугах, которые они могут оказать государству, является ключевой для классического либерализма. Эти идеи были сформулированы еще Вольтером с его принципом «быть свободным, знать только равных», но речь для философа шла исключительно о естественных правах человека на жизнь, свободу, безопасность. На право частной собственности идея равенства не распространялась, и ни о каком экономическом эгалитаризме речи не велось. Вольтер так и говорил, что те, кто не имеют собственности, обладают правом свободно продавать свои руки тому, кто лучше за них заплатит. Современные же события с замораживанием российских активов за рубежом в очередной раз продемонстрировали, что идея неприкосновенности частной собственности распространяется вовсе не на всех. Оказывается, при претензии либерализма на универсальность защищаемых им ценностей на деле речь идет о защите только своей собственности, а у других при надобности ее можно отобрать.

Кроме того, классический либерализм противостоит идеям не только экономического, но и политического равенства, а также идеям демократии и всеобщего избирательного права, это именно идеология элитарного меньшинства. Избирательное право тесно увязывалось с собственностью: только люди, имеющие достаток, обладают досугом, возможностью получать образование, следовательно, могут принять грамотные политические решения, и эти идеи в классической интерпретации восходят к Бенжамену Констану. В той же Франции периода Июльской монархии (1830–1848) орлеанизм, то есть умеренный либерализм времен короля Луи-Филиппа Орлеанского – это правление нотаблей, то есть деловой и просвещенной элиты общества. Во второй половине XIX века в результате серии реформ избирательного права и социальных реформ идеи демократии и либерализма уже не противопоставляются, а начинают взаимодействовать, в результате серии реформ в странах либеральной конституционной модели было введено всеобщее избирательное право. Однако с точки зрения правовой доктрины и правовой психологии гражданская элитарность не утратила своего значения. Моральное право участвовать в решении государственных дел с либеральной точки зрения имеют прежде всего люди, своими достижениями, достатком, образованностью доказывающие личную заинтересованность в защите свободы и независимости человека, его права на самостоятельный выбор. Поэтому право быть избранным, представлять нацию в психологическом плане воспринимается как привилегия. 

Любую здравую идею можно довести до абсурда. Постепенно идея защиты либеральных свобод и демократии превратилась в свой антипод. Изначально выступая против демократии как власти большинства, либерализм превратился в жесткую тоталитарную диктатуру меньшинства, стремясь абсолютно недемократичными и нелиберальными методами ограничения свобод, подавления дискуссий навязать свою волю и позицию как единственно правильную. В результате от декларируемого плюрализма мнений осталась лишь декларация. 

Поэтому сейчас те, кто именует себя либералами, или кого так называют, действуют по примеру жесткой тоталитарной секты со свободами и правами только для себя и абсолютным неприятием другой точки зрения. Они действуют как хищная стая, в которой нет места индивидуализму и индивидуальным свободам, как им не остается места и в обществе, которое превращается в индоктринируемую, управляемую и абсолютно несвободную массу, лишенную всяких индивидуальных черт. В этом плане нынешние отечественные так называемые либералы действуют в лучших традициях «совка» – слова, являющегося их изобретением. Но, ненавидя этот самый «совок», они являются его порождением и действуют абсолютно «совковыми» методами, дополняя их импортом ультрамодной западной либеральной повестки в духе защиты ЛГБТ и прочих подобного рода «ценностей». 

Вот и получается, что либерализм, претендовавший на универсальность, на самом деле из идеологии меньшинства превращается в идеологию меньшинств. Пока меньшинств. Поскольку на Западе дело идет к тому, что такие «меньшИнства» скоро могут стать «большИнствами». Безусловно, под эгидой либеральных, то есть якобы общечеловеческих «универсальных ценностей». 

Александр Дугин. Благодарю Вас. Сейчас, пожалуйста, Алексей Викторович Чадаев. Тема доклада: «Классовая сущность либеральной теории».

Алексей Чадаев. Я благодарен Наталии Петровне, мне Ваш доклад немножко облегчил задачу. Главное, о чем я хотел сказать, заключается в следующем. Александр Гельевич очень часто говорит о том, что есть три большие политических теории, являющиеся порождением модерна, в равной степени, одинаково нехорошие и тоталитарные. Это, собственно, социализм, коммунизм, фашизм и нацизм, а также либерализм. Из них две умерли, третья стоит, а четвертой «бывать». Но для этого надо для начала с модерном разобраться. 

Узнав тему нашего сегодняшнего разговора, я как раз под этим углом на него взглянул. И понял вот что. Что у модерна, с которым мы разбираемся, тоже было осевое время. Но это не осевое время мировых религий, а, условно, период где-то с середины 17-го до конца 18-го века. Это период, когда были сформулированы и опубликованы основные ключевые канонические тексты, легшие в основу идеологии модерна. Но что это было за время? Это было время абсолютизма. И, соответственно, социум абсолютистский и его тогдашние условия, обстоятельства и противоречия. И можно сказать, что каждая из трех этих больших теорий модерна является своеобразной репрезентацией одного из ключевых классов абсолютистской эпохи. 

То есть, если социализм является своеобразной репрезентацией чаяний пролетариата, если нацизм является тоже своеобразной, естественно, извращенной, как и в первом случае, репрезентацией чаяний буржуазии, то либерализм является точно такой же своеобразной, и в той же степени извращенной, репрезентацией чаяний аристократии. Аристократии абсолютистского периода. То есть, либерализм – это порождение тех аристократов, их желаний, их устремлений, их картины мира. Собственно, что я имею в виду. Если совсем по-простому, на пальцах, как бы я ребенку, школьнику объяснял, про что либерализм. Я бы объяснял примерно в таких понятиях. Либерализм – это про «что хочу, то и ворочу», мне никто не указ, а всякое начальство, начиная от Господа Бога, государя, и прочее – это разнообразный сервис, который должен мои хотения удовлетворять. И мир должен быть устроен именно таким образом. 

Это как бы такое, детское объяснение, на пальцах, для младшего школьного возраста. Но, в сущности, если посмотреть под этим углом, то это именно то, о чем тогда, как, кстати, примерно во все времена, мы и сейчас это видим, мечтал, в первую очередь, аристократический слой. То есть, люди, которые обладали высоким положением в обществе, но это положение обременялось большим количеством долгов, обременений, которые у них были. У них был долг перед государством, у них был долг перед родом, перед фамилией, у них было множество разного всего, что они должны, и жестко регламентированная жизнь. И основным мотивом было освобождение от всего этого долженствования. От всего этого «должен», которое, в общем-то, отравляло им жизнь, и мешало им на каждом шагу. И это сквозит практически везде, начиная даже с самых ранних из этого корпуса текстов, наверное, у Гроция, когда он говорит о справедливой войне, уже этот дух есть. Конечно, и у французских просветителей, и особенно у британцев, эта тема очень сильно сквозит. И, во многом, все три большие теории также роднит мысль о том, что тот человек, как он есть сейчас, для реализации этой утопии не годится. И, значит, надо его отменить и пересобрать заново.   

Совершенно верно замечено во вводном докладе то, что номиналистское сознание на втором шаге неизбежно приводит к тому, что человек – это не данность, человек – это проект. Или даже доска для проектирования. То есть, это значит, что ее надо воспринимать как чистую доску, на которой мы и создаем свое идеальное творение. Но если доска почему-то уже чем-то занята, значит, это надо стереть. И, вот, в этом невинном соображении уже лежит и та кровавая гекатомба, которую дорвавшиеся до власти модернисты совершили в 20-м веке и продолжают совершать сегодня. Они целенаправленно, осознанно строят нового человека.  

Но, возвращаясь к теме аристократии, отметим такую тоже лукавую вещь. Для того чтобы была возможность реализовать эту утопию аристократической свободы, нужно, чтобы какое-то количество людей было исключено из списка освобождаемых, потому что им там нет места, и, в конце концов, кто-то должен за свободными людьми постель убирать, горшки выносить. Короче, каждый свободный гражданин должен иметь не менее трех рабов. И это тоже некая такая родовая стигма либеральной концепции. Такая, я бы сказал, тень, смысловая тень либерализма, которая в нем всегда присутствует. 

Любая попытка практической реализации либеральной утопии приводит к тому, что возникает достаточно значительное количество людей, которых исключают из списка освобождаемых и превращают в сервис. То есть, проще говоря, рабов. И парадокс, например, 20-го века в том, что когда на Западе второй половины 20-го века была попытка реализовать либеральную идею в масштабах всего общества, общества всеобщего благоденствия, то в этот момент рабами стали вьетнамские дети, которые за копейки шили кроссовки на заводах в другой части света. Потому что оказалось, что без них, без вот этих как бы рабов это общество экономически тоже не самостоятельно и невозможно. В этом смысле, очень может быть, что любая такая практическая политическая реализация либеральной утопии неизбежно приводит к той или иной форме рабовладельческой модели, колониальной модели, грабительской модели, эксплуататорской модели и это мы, в общем, видим и сегодня.  

То есть, практическая реализация либеральной парадигмы приводит к тому, что где-то надо найти землю с отсталыми народами, которых надо грабить. Просто для того, чтобы в нашем благословенном оазисе, в нашем Эдеме все были равными, свободными и демократически выбирали друг другу правителей. Всё это, я понимаю, очень спорные утверждения и к любому из них можно предъявить массу претензий. Но смысл моего сообщения был в наметках не столько философского, сколько политического разговора о либеральной традиции. То есть, мне кажется, что философская реконструкция или деконструкция должна идти бок о бок с политической, исторической реконструкцией. Когда мы по тем или иным проектам воплощений этих идей можем, собственно, отследить изначальные особенности, те же самые эйдос и генезис самой идеи. Что с ней, собственно говоря, не так, особенно если ее опустить на землю. Спасибо.