Лучиан Блага и катехоническая функция крестьянской эстетики

Кто-то, очень наблюдательный, сказал, что по мере движения через Европу с Запада на Восток заборы становятся всё более кривыми, а люди -  всё более открытыми. Такая ситуация у многих вызывает удивление, и кажется неприемлемой с эстетической точки зрения. Сократ в молитве Пану в диалоге «Федр» просит о гармонии между внутренним и внешним, диким, и культурным: «Милый Пан и другие здешние боги, дайте мне стать внутренне прекрасным! А то, что у меня есть извне, пусть будет дружественно тому, что у меня внутри».

Мы русские, а с ними и другие восточноевропейцы хоть и создаём уникальную литературу и искусство, или видим в своих народах не плоскость, но метафизические бездны, окружены пространством кривых заборов, покосившихся изб, чего-то не до конца, устроенного и не выстроенного вдоль прямых линий.

Поваленный забор -  конечно, экстремальный вариант. Однако, показательно, что похожий вопрос занимал не только русских.

Энтузиазм неуклюжести

Великий румынский философ Лучиан Блага размышляя над схожими вопросами в контексте культуры румынской, сделав в работе «Миоритическое пространство» ряд интересных философских наблюдений и выводов по поводу того, что в румынском языке называется термином stângăcie – неловкость, неуклюжесть, «криворукость» и т.п (дословно – леворукость).

Так, например, сравнивая сёла румын и трансильванских саксов, расположенных в одних и тех же регионах, он подчёркивает, что румынские дома, в отличие от немецких – «вырастают из пейзажа с неуклюжим энтузиазмом».

Саксонские дома стоят единой стеной, бок о бок как солдаты. Их окна расположены высоко – снаружи не заглянуть. При взгляде на них сразу ясно - саксонская коммуна представляет собой «рациональное сообщество закрытых людей, у каждого из которых на лбу написан категорический императив Канта».

«Румынские деревни расположены не случайно, но более естественно, они вырастают из такого органического ландшафта, что вы даже не можете себе представить, что они не всегда были там, где они живут. В живых беспорядках этих деревень, вы чувствуете присутствие человеческого воображения, которое расширяет природу за ее пределы, в области чуда и сказки. Из саксонского дома ожидаешь увидеть выезжащую молотильную машину. Из румынского дома - выходящую Мать леса – Muma Padurii», - отмечает разницу между домами западно и восточноевропейцев Лучиан Блага.

Уход от искусственности

В другом фрагменте Блага говорит о красоте народной иконописи. Все, наверное, сталкивались с тем какое впечатление производит народная икона, хотя в ней заметно очевидное отклонение от норм византийского искусства – непропорциональность, наивность.

«Румын реализует в иконах (на стекле или дереве) …человеческую и надчеловеческую форму всегда окружая себя определенной неуклюжестью и отклонениями от нормы совершенства, благодаря которой иератический стиль приобретает органический и живой дух, - отмечает Блага. - Особое очарование этих икон связано с некоторыми интерференциями полярных тенденций: элементарное, иератическое (священное, торжественное застывшее) стремление не холодно до конца, а ослаблено противовесом органической техники. Научная виртуозность, которая всегда оказывается жесткой и конформистской, сухой и стерильной, противна художественному инстинкту нашего крестьянина, как все, что является искусственным, и кажется преднамеренно обойденной».

Ещё более показателен фрагмент, где Блага пишет о том, что хотя румынский крестьянин предпочитает в орнаменте прямые линии, в народном искусстве наложено табу на использование технических приспособлений, которые бы позволяли провести эти линии.

«Интересно и примечательно, что крестьянин все еще избегает проводить прямую линию по линейке; как в текстильном искусстве, так и в орнаменте эмалей, а также в архитектуре. Использование линейки, реальной или воображаемой, не является для нашего крестьянина основой для возвышения красоты».

Рассмотрение предмета в соответствии с критериями линейки кажется ему извращением, искажением основ и правил художественного».

«Линия», проведенная рукой крестьянина-художника или архитектора, следовательно, всегда будет показывать определенные отклонения от определения линии». Линия всегда будет представлять заметные неровности: отсюда и живой аспект этой геометрии. Прямая линия –пульсирует.

Румынский крестьянин любит стихиальную ориентацию своей культуры – ориентированность православной культуры, которая преодолевает «в целом органическое, форм для которых характерна строгость кристаллических структур или достигающих завершенности демиургических жестов», но придаёт ему аспект, связывающий его с пульсирующей жизнью.

«На этом плане значений «неуклюжесть» перестает быть неуклюжей, возносясь до уровня смысла», - подчёркивает Лучиан Блага.

Красота как катехон

Смысл этой неуклюжести, в том, что с точки зрения румынского и не только румынского крестьянина – красота возникает на пересечении культурного и природного. Она имеет прямое отношение к области, которой  в греческой мифологии заведует Великий Пан, к которому обращается Сократ за красотой.

Абсолютно прямая линия, невозможная в природе, в такой оптике – это святотатство, которую крестьянское сознание сознательно избегает.

Поэтому заборы - кривые, избы слегка покосились. В метрополии европейского крестьянства, Восточной Европе ярко проявляется стремление интегрировать в культурное пространство линии дикой природы всячески избегая строгих форм.

Предметы культуры словно бы вырастают в природе, а из дома можно ожидать увидеть выходящим духа леса. И это не поглощение культурного диким, а их взаимопроникновение.

С другой стороны, ещё более важное заключение из наблюдений Благи можно сделать, если отрефлексировать намеренный отказ крестьян от ««научной виртуозности», от прямой линии, о которых говорит философ. В конце концов, это отказ от материальной точки, от перенесения логического и математического в сферу физики.

Это может быть и не оказавшаяся эффективной, но явная преграда мировоззрению Нового Времени, строящемуся на переворачивании модели Аристотеля и фактическом «обожествлении» материи.

Крестьянин, как представитель сословия, в традиционном обществе наиболее близкого сфере «физики» в его изначальном аристотелевском смысле, чувствует, что эта техничность и отчуждённость губительна для красоты этого мира. Он знает – этого делать нельзя.

В этом контексте можно даже говорить о «катехонической» (в том смысле, которую этот термин понимает современная политология вслед за К. Шмиттом) функции такой народной эстетики. Она является одним из препятствий на пути торжества такого понимания мира, где место природы занимает материя, расчленённая на атомы холодным нечеловеческим сознанием.