Византизм: стилизация или фактор идентичности?

Понятие «византизм» сегодня все чаще используется в качестве политического аргумента. При этом за последние несколько лет оно заметно мутировало. О византизме в политике говорят то в связи с коррупцией, то в связи с хитроумной, недоступной для постижения простыми смертными «этикой» высшего чиновничества. Византизм часто выступает в современном публицистическом контексте синонимом двоедушия, азиатчины.

В церковной жизни синонимами и воплощениями византизма в последние годы становятся то двусмысленные («дипломатичные») высказывания и шаги иерархов, а то и просто их дорогие облачения, особо торжественные, богато украшенные службы. В связи с этим доводится слышать о том, что «патриархи испокон веков в представительских случаях были в золоте и при всем параде» и что «это абсолютно нормально для византийского христианства» (Сергей Корнев). Складывается впечатление, что мы уже (или всегда) живем при византизме и «это абсолютно нормально».Но даже для Константина Леонтьева, русского философа и государственного деятеля, автора концепции византизма, последний был отнюдь не нормой, а скорее идеалом, к которому следовало стремиться Российской империи – стране, несомненно, гораздо более близкой традициям Византии, нежели Российская Федерация, где любое проявление византизма всегда будет находиться в вопиющем противоречии с Конституцией. Ведь византизм предполагает государственный религиозный культ и православное вероисповедание как решающий фактор идентичности. Ни того ни другого не может быть в светском демократическом государстве, в качестве которого РФ позиционируется в своей официальной политике.

Византизм тем самым становится своего рода неофициальной идеологией, неким внутренним, метафизическим измерением церковно-государственной жизни России. Это может вызывать раздражение у либерально настроенной публики или, напротив, вдохновлять консерваторов. Однако как первые, так и вторые безусловно верят в существование «византийского подтекста», который, как любая мифологема, имеет весьма расплывчатые очертания и порождает самые разные ассоциации – от «тоталитаризма» до «симфонии властей». Византизм перестает быть метафорой и аналогией и становится реальностью. В этой ситуации возникает необходимость четко определить, что же такое византизм, дабы не оказаться внутри этой метафоры и не кормить ее живой исторической плотью.

Константин Николаевич Леонтьев — известнейший русский мыслитель XIX, адепт и защитник византизма. Либералы видят в нем мрачного эстета, воспевающего жестокую византийскую государственность, консерваторы считают его борцом против интеллигентских искажений христианства.

Константин Леонтьев дал наиболее строгое и законченное определение византизма: «Византизм в государстве значит самодержавие. В религии он значит христианство с определенными чертами, отличающими его от западных церквей, от ересей и расколов». Из этих двух принципов (самодержавие – «крепкая, сосредоточенная монархическая государственность» –и «реально-мистическое, строго-церковное и монашеское христианство византийского типа») вытекал и третий принцип русского византизма – национальное своеобразие(«красота жизни в самобытных национальных формах»). Только при сочетании этих трех факторов можно говорить о византизме. Ключевой вопрос при таком – «строгом» – понимании византизма: в какой мере эта традиция может быть актуальна сегодня? К примеру, возможен ли византизм без самодержавия, в условиях демократии и «свободного» рынка? В то же время насколько сильно и влиятельно в настоящее время монашеское христианство? Какую роль в российской политике и культуре играет сейчас православная мистика? Наконец, насколько реально удержание «красоты жизни в самобытных национальных формах» в условиях глобализирующегося мира?

В первом приближении на все эти вопросы неизбежен отрицательный ответ. Власть в России несамодержавна, влияние мистически настроенного монашества – не то что на большую политику, а даже на церковную жизнь - ничтожно, демографическая ситуация такова, что под вопросом самосуществование нации: сначала сохранить бы само коренное население, а потом уже задумываться о красоте его жизни и самобытности! Тем не менее византизм как проект по-прежнему возможен в сегодняшней России, в современных условиях. Но для того чтобы очертить контуры этого проекта, необходимо осветить некоторые теоретические проблемы.

Самодержавие как удержание: историческая морфология понятия «катехон»

Самодержавие – это, если перевести на современный политологический жаргон, реальный суверенитет. Это власть, не нуждающаяся в дополнительной легитимации в виде плебисцита, выборов, международного признания и т.д. Самодержавие – перевод греческого слова «автократия».

Апостол Павел. Икона письма Феофана Критского из афонского монастыря Ставроникита. 1546

Византийское обоснование автократии восходит к христианской концепции "удерживающего" сформулированной во Втором послании апостола Павла к общине города Салоники. Это апостольское послание, как известно, является одним из ключей ко всей христианской эсхатологии, поскольку вводит ее фундаментальные категории и определения – "отступление" (апостасия), "антихрист" («человек греха, сын погибели»), "тайна беззакония" и собственно "удерживающий": «Да не обольстит вас никто никак: ибо день тот не придет, доколе не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели. <…> И ныне вы знаете, что не допускает открыться ему в свое время. Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2 Сол. 2: 3, 6–7).

Византийская традиция практически с самого начала связывала понятие об удерживающем с Римской империей и лично с фигурой императора. Как известно, Иоанн Златоуст в своем толковании на Послание пишет буквально: «Когда прекратится существование Римского государства, тогда он (антихрист) придет. И справедливо. Потому что до тех пор, пока будут бояться этого государства, никто скоро не подчинится; но после того, как оно будет разрушено, водворится безначалие, и он (антихрист) будет стремиться похитить всю – и человеческую, и Божескую – власть».

Это и есть византийское обоснование самодержавия: самодержец тот, который удерживает весь мир от анархии и прихода антихриста. В IV веке, помимо Иоанна Златоуста, об удерживающем царстве писали такие авторитетные отцы и учителя, как Евсевий Кесарийский, преподобный Ефрем Сирин и др. У Козьмы Индикоплова (VI век) Византийская империя (новый Рим) понимается как «слуга Христова строения», поскольку в ее пределах произошло воплощение Слова и протекала земная жизнь Спасителя.  Так считали не только восточные богословы, которых можно заподозрить в ангажированности, но и западные – как, например, Седулий Скот Младший (VIII век). Однако после Великой схизмы 1054 года единство понимания христианами удерживающего царства утрачивается. Приблизительно с XII века схоластики начинают толковать Римскую империю в духовном смысле, то есть относить пророчество апостола Павла об удерживающем к Римско-католической церкви. Впервые такую трактовку можно встретить у Гуго Сен-Викторского, в окончательных формулировках находим ее у Фомы Аквината, который утверждает, что «удерживающее есть Римское царство, но не само по себе, а как продолжающее существовать в Римской церкви, переменившееся из временного в духовное».

Царство как утроба Богородицы и русский Царь-Христос

Византизм не терпит подобных иносказаний. Царство может быть только царством, оно не только духовно, но и вполне конкретно, видимо, буквально. Поэтому после падения Константинополя возникает идея Третьего Рима – Москвы как прямого продолжения Римской империи.

Опровергая предсказание католического мистика Николая Латинянина, предсказывавшего новый всемирный потоп и конец света в 1524 году, инок псковского Спасо-Елеазаровского монастыря Филофей и создал концепцию Третьего Рима, дезавуировав прозелитский католический апокалиптизм православной эсхатологической перспективой, в которой «царство нашего государя» отождествляется с «Ромейским царством», то есть последним христианским царством – неразрушимым, поскольку сам «Господь в римскую власть написася».

Эта мысль, восходящая к Козьме Индикоплову («яко се прьвое написание бысть при Августе кесари, внегда Христос родися и в Римьскую землю и царьство съизволи написатися»), очень тонка и непривычна для современного «просвещенного» сознания. Для средневекового же человека очевидно, что, если Господь Бог воплотился в пределах Римской державы и был внесен в списки населения во время переписи, о чем сообщает Евангелие от Луки (Лк.2: 1–3), то эта держава (власть,понимаемая во всех смыслах,– как территория, владение и как правление, господство, мощь) вечна и неразрушима. Ведь Бога нельзя «выписать» из книги, в которую Он уже раз сам «написался», будучи вписан во власть римского кесаря. Бог пребудет теперь в этой власти во веки веков. Возносясь к престолу Отца, он обещает послать Утешителя, Духа истины, который Церковью традиционно трактуется как Дух Святой, что и позволит самой власти стать удерживающей - ведь именно в этой власти отныне будет пребывать Дух Божий. И сама власть, вместившая в себя Бога, становится подобна материнской утробе, выносившей Христа.

Можно предположить, что этот пункт стал одним из первых в дальнейшем расхождении Греческой и Римской церквей, поскольку последней имперские смыслы христианства оставались чуждыми. Здесь же и узел полемики Филофея с католицизмом. Католики учат, что Христос не принял человеческой плоти, «но з готовую небесною плотию, яко трубою, девичьскою утробою прошед, ниже душа человечьскиа приат, но вместо душа Духъ святый в нем пребывает», – отмечал инок Филофей. А из этого богословского тезиса с необходимостью следовало, что «падшаго Адама и всех от него рожденных человекъ плоть не обожися».

Итак, если Христос воистину воплотился, то есть принял человеческую плоть от материнской утробы, то плоть приобрела божественность, она преображена. И, вечно пребывая в пределах империи, как в материнской утробе, Христос преображает и плоть государственную. Христос как бы «задержался» во плоти, а не прошел сквозь нее. Католическое же представление о прохождении Христа как бы сквозь плоть, «яко трубою», по меткому сравнению Филофея, без «задержки» порождает далее «ангеличность», «духовность», «небесность», «уранизм» – как в общественных институтах, так и в отдельных индивидах. Плоть понимается как временная, стремится стать духовной, индивидуализируется. Не может быть у католиков «недвижимого царства», поскольку Христос в нем не «задержался». Он вышел в небо, «яко трубою», и, как бы ни тянулись к Нему шпили готических храмов, достать Его они не могут: «Где буду Я, туда вы не можете прийти» (Ин. 7: 34). Отсюда эта неизбывная тоска по недовоплощенному небесному, эта скорбь католичества, эта любовь к страстям Христовым, потому что именно в страстях Христос в последний раз предстает для католиков в воплощенном, человеческом образе. «Се,  Человек!» (Ин. 19: 5)

Такое понимание в конечном итоге приводит к предельно индивидуализированному, психологизированному образу человека в Новое время. Интересно и крайне важно для современного российского политического контекста, что Филофей давал обоснование государственного единства православных и мусульман, которые, покорив Второй Рим, не разрушили Ромейского царства, поскольку в нем «веры не повредиша». Правильная вера, таким образом, по Филофею, и есть «римская власть». Царство простирается повсюду, где вера православна.Это и есть суть византизма, где вера и власть связаны неразрывно. В таком понимании византизм резко отличается от других религиозно-идеологических систем – прежде всего от католичества и иудейства.

 Поразительно, что современники не знали пророчества «Москва - Третий Рим» инока Филофея I Псковского, содержащейся в его «Послании к великому Князю Василию III» 

Катехон и концепция правового государства

К сожалению, такое православное понимание царства было утрачено – это стало достаточно очевидно к концу XIX века. Византизм к этому времени превратился в недостижимый идеал. Русская церковь и государственность осмысливались в научных и духовных школах под сильным влиянием протестантской теологии. Приведем один достаточно типичный пример. Талантливый историк и богослов рубежа веков, священник Дмитрий Глаголев в своей магистерской диссертации «Второе Великое путешествие святого апостола Павла с проповедью Евангелия» касался пророчества об антихристе в послании Солунянам. Он стоял на позициях своего времени, опираясь на мнения немецких ученых Гофмана, Оберлена и Лютарда Последний говорил о «нравственном правовом порядке» как наиболее твердом в христианском общественном устроении. «Замечательно, – комментировал благонамеренный священник, – что те эпохи, когда существенно нарушался общественный порядок, определяемый идеей справедливости, Священное Писание рассматривает как прообраз самых последних времен». В трактовке антихриста автор ссылался опять-таки на протестантского богослова Германа Ольсгаузена: хотя любой из носителей римской власти мог быть рассматриваем как антихрист (Нерон, Калигула), он все равно будет удерживающим «по своему должностному положению».

Таким образом, выходило, что под катехоном мог пониматься и «порядок общественной жизни, обусловленный силою законов, обеспечивающих права каждой личности», и высший носитель и выразитель общественного порядка – император или несколько лиц – правительство («лицо, так сказать, собирательное»). Ранее это был римский император, потом будет еще кто-нибудь, поэтому к понятию удерживающего добавлено местоимение, переводимое с греческого как «ныне». Такая сугубо протестантская точка зрения и вела к прямому и полному отождествлению существующего порядка, со всеми его несправедливостями и не-достатками, с христианством, и, следовательно, революционеры, протестовавшие против этого порядка, могли рассматриваться исключительно как сила «антихристианская». Но в то же время в сознании интеллигенции они же могли выглядеть и как святые, поскольку героически и жертвенно боролись за возвращение социальному строю христианского измерения.
Нечто подобное происходит и в наши дни. Нынешние консерваторы оправдывают существующий режим власти только за то, что это режим, то есть некий порядок, которому противостоит «антихрист» анархии и беззакония («болото», «белоленточники»). Соответственно олицетворение этого порядка – первое лицо государства и его «команда» – это и есть «катехон». В такой трактовке между политическим режимом РФ и самодержавием нет различий. Для оппозиции же нарушение властью установленных законом процедур и прав личности является признаком ее нелегитимности. Однако если законность будет соблюдена и права личности не станут нарушаться, оппозиция удовлетворится. Ясно, что в основе обоих представлений находится протестантская концепция удерживающего правового государства.

Византийская традиция практически с самого начала связывала понятие об удерживающем с Римской империей и лично с фигурой императора. Однако приблизительно с XII века схоластики начинают толковать Римскую империю в духовном смысле, то есть относить пророчество апостола Павла об удерживающем к Римско-католической церкви. Христос коронует Рожера II. Около середины XII века

В то же время борьба за нравственность, за духовно-нравственные ценности, в которой заметную роль играет церковное руководство, – это другой – католический – вариант понимания удержания и удерживающего. Этот тренд призван фиксироваться на первом лице церковной иерархии как представителе канувшей в Лету, ставшей чисто «духовной» Римской империи. Заметим, что и в первом, и во втором вариантах Римской империи больше нет, ее реальность не признается, ее заменили полностью концепты «правового государства» и абстрактной «духовности». Поэтому все это строго противоположно настоящему византизму.Ибо византизм исходит из того, что Римская империя не может исчезнуть, она есть, по-скольку в ее подданных числится Сам Господь Иисус Христос. Удержание – не духовно-нравственная прерогатива и тем более не дело правительства и чиновников, это вообще не человеческая работа. Удерживающее есть то, что в данный момент является Христом. Это Царство, непосредственно удерживаемое Богом-Христом, вписанным в него при рождении.

Следует при этом иметь в виду, что задолго до Рождества Христова у эллинов слово «катехон» однозначно ассоциировалось с мистериями в честь бога Диониса. «Катехестай ек теон» – вид экстаза в оргиях Диониса, всеобщая одержимость богом. Служители Диониса называ-лись одержимыми. Богоодержимость – «катохэ», отсюда происходит и слово «катехон»– удерживающий, или богоодержимый. Чтобы удерживать, необходимо быть богоодержимым. Таким образом, катехон - богоодержимое царство, которое не может исчезнуть в истории. Это царство, в котором все преображаются и воскресают, поскольку все одержимы Богом. Поэтому понятие катехона может быть распространено как на богоодержимого императора, так и на богоодержимый народ (народ-богоносец, по Достоевскому). Таким образом, самодержавие есть богоодержимость.

Катехон – богоодержимое царство, которое не может исчезнуть в истории. Это царство, в котором все преображаются и воскресают, поскольку все одержимы Богом. Поэтому понятие катехона может быть распространено как на богоодержимого императора, так и на богоодержимый народ (народ-богоносец, по Достоевскому). Таким образом, самодержавие есть богоодержимость.

Современное понимание катехона

Каким может быть модернизационный проект русской государственности, чтобы она вновь стала удерживающей сегодня?
В отсутствие императора функция катехона полностью ложится на плечи богоодержимого народа. И если переходить к предпочтительной для византизма форме правления, то эта форма менее всего должна быть имитационной, это должна быть реальная прямая демократия, конгломерат самоуправляющихся общин. Россия вновь станет удерживающей либо при восстанов-лении реального самодержавия византийского типа, либо если широкие слои общества станут богоодержимыми и на исторической арене появится «самодержавный народ Христа», по выражению генерала Михаила Дитерихса. Эта мысль была близка многим в начале XX века, в том числе и русскому поэту-футуристу Велимиру Хлебникову, писавшему:

Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на «ты».
Мы, воины, строго ударим
Рукой по суровым щитам:
Да будет народ государем
Всегда, навсегда, здесь и там!
Пусть девы споют у оконца,
Меж песен о древнем походе,
О верноподданном Солнца –
Самодержавном народе.

Что это значит – быть богоодержимым? Может сложиться впечатление, что имеется в виду что-то неопределенно-ужасающее. Отнюдь нет. Бога не следует воображать как бесплотную абстракцию, по- скольку Он давно воплотился, то есть вошел в плоть и кровь человека русской земли, слился с природным ландшафтом русской равнины. Он отправляет русского человека покорять космос, раскрывает ему тайны Вселенной. Но главным признаком богоодержимости является любовь. Любовь к ближним и дальним, ко всему живому на земле, к человеческой истории, которая должна быть продолжена.

В отсутствие императора функция катехона полностью ложится на плечи богоодержимого народа. И если переходить к предпочтительной для византизма форме правления, то эта формаменее всего должна быть имитационной, это должна быть реальная прямая демократия, конгломерат самоуправляющихся общин. Россия вновь станет удерживающей либо при восста-новлении реального самодержавия византийского типа, либо если широкие слои общества станут богоодержимыми.
Верным признаком богоодержимости правителя служит его любовь к собственному народу, которая отнюдь не предполагает либерализма: любовь может быть и строгой, воспитывающей, и наказывающей. Верным признаком богоодержимости общества станет преодоление той людоедской системы отношений, которая сложилась на сегодняшний день между человеком и чело-веком, а также между людьми и корпорациями, людьми и чиновниками. Эти отношения порождены попыткой реализации на русско-византийской почве протестантской идеи правового государства. Пора бы уже признать, что правовые механизмы (вероятно, эффективные в западных странах) отнюдь не сдерживают русских людей и ведут к нигилизму и беспределу, равно как и пропаганда «духовно-нравственных ценностей» вовсе не содействует облагораживанию нравов и укреплению авторитета Церк-ви. Леонтьев писал: «Государство должно быть пестро, сложно, крепко, сословно и с осторожностью подвижно, вообще сурово, иногда и до свирепости; Церковь должна быть независимее нынешней, иерархия должна быть смелее, властнее, сосредоточен-нее; быт должен быть поэтичен, разнообразен в национальном, обособленном от Запада единстве; законы, принципы власти должны быть строже, люди должны стараться быть лично добрее – одно уравновесить другое».

Таким образом, крепкое государство, строго аскетичное, независимое духовенство исплоченное четкими историческими задачами и личной добротой общество – таково русско-византийское понимание человека, тела, мира, земли, космоса, истории в противоположность невизантийскому христианству и другим общественно-политическим моделям.

Верным признаком богоодержимости общества станет преодоление той людоедской системы отношений, которая сложиласьна сегодняшний день между человеком и человеком, а также между людьми и корпорациями, людьми и чиновниками. Эти отношения порождены попыткой реализации на русско-византийской почве протестантской идеи правового государства.

Современный псевдовизантизм, воспроизводящий лишь некое подобие имперского стиля, не опирающийся на антилатинство и отличное от протестантской идеи правового государства понимание царства и народа в катехонической перспективе, на альтерглобализм, симулятивен и противопоказан российской государственности и русскому обществу. Византизм не может сводиться к соблюдению строгости церковного и государственного ритуала. Если византийский миф не наследуется в своей полноте, то воспроизведение византийского стиля в государственной и церковной жизни будет вызывать у русского народа естественное отторжение.