Следующее десятилетие может быть еще хуже

Начало публикации

Оставив экологию, Турчин начал аналогичные исследования, в которых попытался сформулировать общие законы для другого вида: человека. Он давно интересовался историей. «Все науки проходят через этот переход к математизации», – сказал мне Турчин. «Когда у меня случился кризис среднего возраста, я искал предмет, которому я мог бы помочь с переходом к математической науке. Оставался только один, и это оказалась история».

Историки читают книги, письма и другие тексты. Иногда, если они склонны к археологическим раскопкам, они выкапывают черепки и монеты. Но для Турчина полагаться только на эти методы было аналогично изучению жуков путем прикрепления их к ДСП и подсчета количества усиков. Если бы историки не собирались сами проводить математическую революцию, он бы штурмовал их отделы и делал это за них.

«Среди ученых и философов ведутся давние дебаты о том, есть ли в истории общие законы», – писали он и его соавтор в «Светских циклах» (2009). «Основная предпосылка нашего исследования состоит в том, что исторические общества можно изучать теми же методами, которые физики и биологи использовали для изучения природных систем». Турчин основал журнал «Клиодинамика» (Cliodynamics), посвященный «поиску общих принципов, объясняющих функционирование и динамику исторических обществ». Он уже объявил о появлении этой дисциплины (Клиодинамика) в статье Nature, где сравнил историков, не желающих строить общие принципы, со своими коллегами по биологии, «которые больше всего заботятся о частной жизни славок». «Пусть история и дальше будет сосредотачиваться на частности», – написал он. Клиодинамике суждено стать новой наукой. Пока историки вытирали пыль из колокольных колпаков в подвале университета, Турчин и его последователи обратились к современности, отвечая на важные вопросы.

В качестве основы для исследований журнала Турчин создал цифровой архив исторических и археологических данных. Он сказал мне, что кодирование его записей требует утончено, потому что (к примеру) метод определения количества претендентов в элитный класс Средневековой Франции может отличаться от метода измерения того же класса в современных Соединенных Штатах. Как только данные по рассматриваемому историческому периоду после проверки Турчиным и специалистами вводятся в базу, специалисты предлагают быстрые и убедительные предположения об исторических явлениях.

Историки религии давно размышляли о связи между возникновением сложной цивилизации и верой в богов – особенно в «богов морализаторов», которые карают вас за грехи. В прошлом году Турчин и дюжина соавторов разрабатывали базу данных («записи из 414 обществ, которые охватывают последние 10 000 лет из 30 регионов мира, используя 51 показатель социальной сложности и 4 показателя сверхъестественного принуждения к морали»), чтобы ответить на этот вопрос окончательно. Они обнаружили, что в сложных обществах чаще бывают «боги-морализаторы», но боги, как правило, начинают карат общества после того, как они усложняются. По мере расширения базы данных, будет возможно закрыть всё больше вопросов из области гуманистических спекуляций и убрать их в ящик с пометкой «ответили».

Один из самых неприятных выводов Турчина заключается в том, что сложные общества возникают в результате войны. Эффект войны заключается в возвышении сообществ, которые организуются для борьбы и выживания, и она имеет тенденцию уничтожать простые и мелкие сообщества. «Никто не хочет признать, что мы живем в современных богатых, сложных обществах с университетами, музеями, философией и искусством из-за такой уродливой вещи, как война», – сказал он. Но данные ясны: эволюция встаёт на сторону сложных обществ, потому что они уничтожают более простые. Концепция о том, что демократия находит свою силу в своей сущностной доброте и моральном превосходстве по сравнению с конкурирующими системами, также является фантастической. Наоборот, демократические общества процветают, потому что они помнят, что их почти уничтожил внешний враг. По словам Турчина, они избежали вымирания только благодаря коллективным действиям, и память об этих коллективных действиях облегчает проведение демократической политики в настоящее время. «Существует очень тесная взаимосвязь между принятием демократических институтов и необходимостью вести войну за выживание»

Также неприятен вывод о том, что гражданские волнения могут усилиться – и могут даже разрушить страну. В 2012 году Турчин опубликовал анализ политического насилия в США, снова начав с базы данных. Он классифицировал 1590 инцидентов – беспорядки, линчевания, любые политические события, в результате которых погиб хотя бы один человек – с 1780 по 2010 год. Некоторые периоды были безмятежными, а другие кровавыми. Пики жестокости отмечены в 1870, 1920 и 1970 годах: 50-летний цикл. Турчин исключает самый жестокий инцидент, Гражданскую войну, как «событие sui generis». Исключение может показаться подозрительным, но для статистика «отсечение промахов» является стандартной практикой. Историки и журналисты, в противоположность, склонны сосредотачиваться на промахах (потому что они интересны) и иногда упускают более серьезные тенденции.

Определенные аспекты этого циклического подхода требуют повторного изучения части американской истории с уделением особого внимания количеству представителей «элитного класса». По словам Турчина, индустриализация Севера, начавшаяся в середине XIX века, сделала огромное количество людей богатыми. Элиты были отобраны во время Гражданской войны, которая убила или разорила класс южных рабовладельцев; и во время Реконструкции, когда Америка пережила волну убийств республиканских политиков. (Самым известным из них было убийство Джеймса А. Гарфилда, 20-го президента США, адвокатом, который потребовал, но не получил политическую должность). Только после прогрессивных реформ 1920-х годов (и, позднее, «Нового Курса» Рузвельта) перепроизводство элиты фактически замедлилось – по крайней мере, на время.

Такое колебание между насилием и миром, когда перепроизводство элиты стало первым всадником повторяющегося американского апокалипсиса, вдохновило Турчина на предсказание 2020 года. В 2010 году, когда журнал «Природа» (Nature) опросил ученых об их прогнозах на ближайшее десятилетие, большинство восприняли этот опрос как приглашение к саморекламе и принялись мечтательно восхвалять грядущие успехи в своих областях. Турчин же возразил им пророчеством о гибели и сказал, что ничто, кроме фундаментальных изменений, не остановит еще один жестокий поворот американской истории.

Рецепты Турчина, в целом, расплывчаты и неклассифицированы. Некоторые звучат так, словно могли исходить от сенатора Элизабет Уоррен: облагать налогом элиты до тех пор, пока их не станет меньше. В то время как другие (к примеру, призыв к сокращению иммиграции, чтобы сохранить высокую зарплату для американских рабочих) напоминают протекционизм Трампа. Некоторые предложения звучат просто еретически. Например, он выступает против высшего образования, ориентированного на квалификацию, которое, по его словам, является способом массового производства элит без массового производства элитных должностей, которые они могли бы занять. Он сказал мне, что создатели такой политики «производят излишние элиты, некоторые из которых становятся контрэлитами». Более разумным подходом было бы сохранение небольшого числа элиты – при постоянном повышении реальной зарплаты обычного населения в целом.

Как это сделать? Турчин отвечает, что на самом деле не знает – и это не его работа. «Я действительно не думаю о конкретной политике», – сказал он мне. «Нам нужно остановить безудержный процесс перепроизводства элиты, но я не знаю, что годится для этого, и никто другой не делает. Увеличить налоги? Поднять минимальную зарплату? Ввести универсальный базовый доход?» Он признал, что каждая из этих возможностей будет иметь непредсказуемые последствия. Он вспомнил историю, которую услышал, когда еще был экологом: «Форест-Сервис» (Forest Service) однажды реализовала план по сокращению популяции короедов с помощью пестицидов – но оказалось, что пестицид убивает хищников, охотящихся на жуков, даже более эффективно, чем самих жуков. В результате вмешательства число жуков стало даже больше, чем раньше. Урок, по его словам, заключался в том, чтобы практиковать «адаптивное управление», изменяя и модулируя свой подход по мере продвижения.

В конце концов, как надеется Турчин, наше понимание исторической динамики созреет до такой степени, что ни одно правительство не станет проводить политику, не задумываясь о том, приближается ли она к математически предопределенной катастрофе. Он говорит, что мог представить себе «азимовское агентство» (Asimovian agency), которое следит за ведущими индикаторами и дает соответствующие рекомендации. Это было бы похоже на «Федеральную резервную систему» (Federal Reserve), но вместо того, чтобы отслеживать инфляцию и контролировать денежную поставку, агентству было бы поручено предотвратить полный цивилизационный коллапс.

***

Историки, в большинстве своём, не приняли соображения Турчина, очень похожие на требования о капитуляции. По крайней мере, с XIX века в этой дисциплине была принята идея о том, что история неразрешимо сложна; и к настоящему времени большинство историков считают, что разнообразие человеческой деятельности помешает любой попытке придумать общие законы, особенно предсказательные. (Как сказал мне Джо Гулди, историк из «Южного методистского университета»: «Некоторые историки относятся к Турчину так же, как астрономы относятся к Нострадамусу».) Вместо этого каждое историческое событие должно быть тщательно описано, а его идиосинкразии должны быть ограничены применительно к другим событиям. Идея о том, что причинно‑следственная закономерность может рассказать вам о последовательности событий в другом месте или веке, является чуждой для науки территорией.

Можно даже сказать, что то, что определяет историю как гуманистическое предприятие, – это вера в то, что она не подчиняется научным законам; что части человеческих обществ не похожи на бильярдные шары, которые, будучи расположены под определенным углом и ударены с определенным количеством силы, неизменно направятся к лузе войны или мира. Турчин возражает, что он слышал утверждения о «неснижаемой сложности» и раньше, и что постоянное применение научного метода позволило справиться с этой сложностью. Рассмотрим, говорит он, понятие температуры – сейчас это нечто настолько очевидное и поддающееся количественному измерению, что мы удивляемся, что раньше это казалось невозможным. «Еще до того, как люди узнали, как измерить температуру, лучшее, что они могли сделать, это сказать, что им жарко или холодно», арго сказал мне Турчин. Создание концепции зависело от многих факторов: ветра, влажности, обычных человеческих различий в восприятии. Но теперь у нас есть термометры. Турчин хочет изобрести термометр для человеческих сообществ, который будет показывать периоды, когда они, вероятно, разразятся войной.

В конце концов, как надеется Турчин, ни одно правительство не станет проводить политику, не задумываясь о том, приближается ли она к математически предопределенной катастрофе.

***

Существует социолог, который может говорить с Турчином на своем собственном математическом арго – это Дингсинь Чжао, профессор социологии «Чикагского университета», который (что кажется удивительным) также в прошлом был математиком‑экологом. Он получил докторскую степень по моделированию динамики популяции морковно-долгоносиков, прежде чем получить вторую докторскую степень по китайской политической социологии. «Я пришел из естествознания, – сказал мне Чжао, – и в каком-то смысле я сочувствую Турчину. Если вы перешли в общественную науку из естествознания, у вас есть глубокий взгляд на мир. Но вы также можете совершить большие ошибки».

Чжао отметил, что люди намного сложнее, чем жуки. «Биологические виды не имеют гибкой стратегии», – сказал он мне. «После тысячелетий эволюционных изменений дятел придумает остроумные способы воткнуть клюв в дерево в поисках пищи. У него могут быть даже социальные характеристики – альфа-самец дятла может убедить бета‑дятлов дать ему первые кусочки самых вкусных термитов. Но люди – гораздо более коварные социальные существа, – сказал Чжао. – Дятел съест термита, но не сможет объяснить, что поступает так, потому что имеет на это божественное право». По словам Чжао, люди постоянно используют подобные идеологические силовые ходы, и чтобы понять решения Дональда Трампа или Си Цзиньпина, естествоиспытатель должен учитывать бесчисленные сложности человеческой стратегии, эмоций и убеждений. «Я учёл это обстоятельство, а Питер Турчин – нет».

Тем не менее Турчин заполняет историографическую нишу, оставленную пустой академическими историками, имеющими антипатию не только к науке, но и к широкому взгляду на прошлое. Он вписывает себя в русскую традицию, склонную к широкому мышлению, к «толстовским размышлениям» о пути истории. Для сравнения, американские историки больше похожи на микроисториков. Мало кто осмелится написать историю США, не говоря уже об истории человеческой цивилизации. Подход Турчина также является российским (или постсоветским), поскольку он отвергает марксистскую теорию исторического прогресса, которая была официальной идеологией советского государства. Когда распался СССР, отпало и требование, чтобы учёные признавали международный коммунизм как непреложное условие развития исторического процесса. Турчин вообще отказался от идеологии. Вместо того, чтобы склоняться к прогрессу, история, с его точки зрения, «изгибается» сама по себе, образуя бесконечную петлю подъема и спада. Это ставит его в противоречие с американскими историками, многие из которых негласно верят в то, что либеральная демократия – это конечное состояние всей истории.

Писать историю таким широким, циклическим способом будет легче, если вы обучались за рамками исторической науки. «Если вы посмотрите, кто пишет эти мегаистории, чаще всего это не настоящие историки», – сказал мне Вальтер Шейдель, настоящий историк из Стэнфорда. (Шейдель, чьи книги охватывают тысячелетия, серьезно относится к работе Турчина и даже написал вместе с ним статью). Такие авторы выходят из научных областей, где исторические табу не доминируют. Самая известная книга этого жанра, «Ружья, Микробы и Сталь» (Guns, Germs, and Steel) (1997), повествует о 13000-летней истории человечества в одном томе. Его автор, Джаред Даймонд, провел первую половину своей карьеры в качестве одного из ведущих мировых экспертов по физиологии желчного пузыря. Стивен Пинкер, когнитивный психолог, изучающий, как дети осваивают части речи, написал мегаисторию о снижения уровня насилия за тысячи лет и о человеческом процветании со времен Просвещения. Большинство историков, которых я спрашивал об этих мужчинах (а по какой-то причине мегаистория почти всегда является мужским увлечением), использовали для их описания такие термины, как «посмешище» и «явно тенденциозные».

Пинкер возражает, что историки возмущены вниманием таких «дисциплинарных проходимцев» как он, за то, что они применили научные методы к гуманитарным наукам и пришли к заключениям, ускользнувшим от старых методов. Он скептически относится к утверждениям Турчина об исторических циклах, но верит в историческое исследование, основанное на данных. «Учитывая хаотичность человеческого поведения и распространение когнитивных предубеждений, легко обмануть себя относительно исторического периода или тенденции, выбрав любое событие, подходящее для рассказа», – говорит он. Единственным ответом является использование больших наборов данных. Пинкер благодарит традиционных историков за их работу по сопоставлению таких наборов; он сказал мне в электронном письме, что они «заслуживают восхищения за свои оригинальные исследования ("стряхивая мышиное дерьмо с заплесневелых судебных протоколов в подвале ратуши", как сказал мне один историк)». Он призывает не к капитуляции, а к перемирию. «Нет причин, по которым традиционная история и наука о данных не могут объединиться в совместную дисциплину, – написал Пинкер. – По‑настоящему знать вещи сложно; нам нужно использовать все доступные инструменты».

Гулди, профессор «Южного методистского университета», является одним из ученых, которые использовали инструменты, ранее презираемые историками. Она является пионером истории (основанной на данных), рассматривающей временные периоды за пределами человеческой жизни. Ее основная техника – это анализ текстов: например, просеивание миллионов и миллионов слов, произнесённых в парламентских дебатах, чтобы понять историю землепользования в последнем веке Британской империи. Гулди может показаться потенциальным новичком в клиодинамике, но ее подход к наборам данных основан на традиционных методах гуманитарных наук. Она считает частоту употребления слов, а не пытается найти способы сравнить большие нечеткие категории между цивилизациями. Она сказала мне, что выводы Турчина хороши ровно настолько, насколько хороши его базы данных. Любая база данных, которая пытается закодировать что-то столь же сложное, как показатели общественной элиты, а затем пытается делать сопоставимые сравнения по целым тысячелетиям, встретит скептицизм от традиционных историков. Им трудно признать, что предмет, которому они посвятили свою жизнь, можно выразить в формате Excel. Данные Турчина также ограничиваются характеристиками общей картины, наблюдаемыми более 10 000 лет или около 200 жизней. По научным стандартам размер выборки в 200 человек невелик, даже если это все, что есть у человечества.

Тем не менее, исследование 200 жизней более амбициозно, чем средний исторический обзор только одной. И награда за это стремление (помимо права гордится тем, что ты потенциально объяснил все, что когда-либо происходило с людьми) включает в себя то, чего хочет каждый писатель – аудиторию. «Мелкое мышление» редко цитируется в The New York Times. Турчин еще не привлек столько массовую аудиторию, какая имеется у Даймонда, Пинкера или Харари. Но он привлёк ценителей политических катастроф, журналистов и экспертов, ищущих серьезные ответы на насущные вопросы и истинно верующих в силу науки, чтобы преодолеть неопределенность и улучшить мир. Он определенно превзошел большинство экспертов по жукам.

***

Если он прав, трудно понять, то история вряд ли сможет избежать признания его идей. В частном порядке некоторые историки сказали мне, что они считают инструменты, которые он использует, мощными, хотя и немного грубыми. Клиодинамика сейчас находится в длинном списке методов, которые возникли, обещая произвести революцию в истории. Многие из них оказались только причудами, но некоторые пережили этот этап и заняли свое законное место в расширяющемся наборе историографических инструментов. Методы Турчина уже показали свою силу. Клиодинамика предлагает научные гипотезы, и человеческая история будет давать нам все больше и больше возможностей для проверки её предсказаний, показывая, является ли Питер Турчин новым Хари Селдоном (или простым Нострадамусом). Скажу честно, что есть несколько мыслителей, которым бы я желал оказаться неправыми.