Родоначальник русского консерватизма

Николай Михайлович Карамзин (1766 – 1826) является самой масштабной фигурой русского консерватизма в первой четверти XIX века. В России он сыграл такую же роль, как и Э. Бёрк в Англии, Ж. де Местр и Ф. Р. Шатобриан во Франции, А.-Г. Мюллер в Германии. То есть его смело можно называть одним из основоположников мировой консервативной мысли. Однако, Карамзин пока большей частью известен как историк и литератор, нежели консервативный мыслитель.

Как большинство русских консерваторов того времени, он принадлежал к небогатому дворянству, хотя и происходил из крымско-татарского рода Кара-Мурзы, известного с XVI века. Детство он провёл в имении отца в Симбирской губернии, а затем обучался в частном пансионе в Симбирске. В 1778 году Николай переехал в Москву, где поначалу учился в пансионе профессора Московского университета И. М. Шадена, в котором он освоил французский и немецкий, учил английский, латынь и греческий, одновременно посещая лекции в Университете. С 1782 года началась его литературная деятельность. Он сблизился с масонами из окружения знаменитого просветителя Н. И. Новикова, под влиянием которых поначалу формировались его взгляды и литературные вкусы, в частности – интерес к идеям французского Просвещения («свобода, равенство, братство»), трудам Монтескье, Вольтера и других «властителей дум» того времени. Масонство привлекало Карамзина просветительской и благотворительной деятельностью, но отталкивало своей мистической стороной и обрядами.

В 1789 – 1790 годах он совершил длительное заграничное путешествие с целью написать книгу о Европе, которую тогда в духе русских западников воспринимал как «царство просвещённого разума». Оказавшись в охваченной революцией Франции, он посещал Национальное собрание, слушал речи Робеспьера и завёл знакомства со многими политическими знаменитостями.

По возвращении в Россию Карамзин испытал все нарастающий скепсис по отношению к идеям Просвещения, однако некоторое время ещё оставался на западнических и космополитических позициях, будучи уверенным в том, что «путь цивилизации» един для всего человечества и что Россия также должна ему следовать. «Всё народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами» – таковы известные его слова из «Писем русского путешественника».

В 1791 – 1792 годах были опубликованы его «Письма русского путешественника», принесшие молодому литератору всероссийскую известность. В этом произведении он в целом придерживался взглядов гуманистического космополитизма и апеллирующего к универсальному прогрессу просветительства. Космополитические и западнические мотивы задавали тон карамзинским «Письмам»: «Путь образования или просвещения один для народов; все они идут им вслед друг за другом. Иностранцы были умнее русских: итак, надлежало от них заимствовать, учиться, пользоваться их опытами. Благоразумно ли искать, что сыскано?»

Как литератор, Карамзин выступил родоначальником так называемого русского сентиментализма. Он осуществил масштабную реформу русского литературного языка, с одной стороны, ориентируя его развитие на французские языковые модели, а с другой – приближая к разговорной речи; при этом писатель полагал, что русский литературный язык еще предстоит создать. Сентиментализм в России явился, по сути, одной из разновидностей западничества.

При этом Карамзин в то же время не стремился чрезмерно офранцузить русский язык и культуру. В тех же «Письмах» он утверждал: «В нашем так называемом хорошем обществе без французского языка будешь глух и нем. Не стыдно ли? Как не иметь народного самолюбия? Зачем быть попугаями и обезьянами вместе? Наш язык и для разговоров, право, не хуже других…»

Тогдашний космополитизм Карамзина сочетался со своеобразной литературной борьбой за возвращение к «русским истокам». В 1790-е годы в его творчестве проявился и непрерывно возрастал интерес к родной истории, сопряжённый с романтическим конструированием «русскости». История, считал он, должна пробуждать чувство патриотизма. Во вступлении к повести «Наталья, боярская дочь» (1792) писатель, обращаясь к читателям, вопрошал: «Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу, то есть говорили, как думали?»

Одновременно с изданием «Писем» Карамзин порвал с масонством, что вызвало осуждение и раздражение со стороны многих недавних его друзей-масонов. А восшествие на престол Александра I положило начало новому периоду в идейной эволюции Карамзина. Он становится консерватором. Важнейшим из тогдашних начинаний Карамзина стало основание журнала «Вестник Европы» (1802), в котором он выступал в роли политического писателя, публициста, комментатора и международного обозревателя. В его статьях на страницах этого издания прослеживается острая полемика со всей «просветительской» традицией. Впрочем, еще раньше, в 1795 году, в «Переписке Мелодора и Филалета» Карамзин уже ярко выражал резкое неприятие и шок от реализации идей Просвещения на практике в ходе Великой французской революции: «Век просвещения! Я не узнаю тебя – в крови и пламени не узнаю тебя – среди убийств и разрушения не узнаю тебя!..».

Если для «просветительства» одной из основополагающих идей было противопоставление новаторства «Просвещения» (то есть, в конечном итоге, идеологии и практики Французской революции), и «косности», воплощенной в религиозно-монархической традиции, то Карамзин первый в русской мысли убежденно заявлял: «Учреждения древности имеют магическую силу, которая не может быть заменена никакою силою ума».

Он четко сформулировал и свою государственническо-монархическую позицию (ранее государство представлялось ему «чудовищем»): «Гражданский порядок священ даже в самых местных или случайных недостатках своих,<…> власть его есть для народов не тиранство, а защита от тиранства, <…> разбивая сию благодетельную эгиду, народ делается жертвою ужасных бедствий, которые несравненно злее всех обыкновенных злоупотреблений власти <….> одно время и благая воля законных правительств должны исправить несовершенства гражданских обществ».

Доктрины «просветителей», приведшие при попытке их реализации на практике к террору и утрате Францией политической и культурной гегемонии в Европе, характеризовались Карамзиным как утопические и вредные: «… все смелые теории ума, который из кабинета хочет предписывать новые законы нравственному и политическому миру, должны остаться в книгах вместе с другими, более или менее любопытными произведениями остроумия».

Бывший космополит резко выступил против галломании, воспитания детей за границей, западной моды и подражательства всему иностранному и т. д. Наиболее яркое произведение Карамзина той поры, в котором развиты подобные мотивы, – «О любви к отечеству и народной гордости» (1802).

Патриотический пафос в этом произведении чрезвычайно силён: «Кто сам себя не уважает, того, без сомнения, и другие уважать не будут. Не говорю, чтобы любовь к отечеству долженствовала ослеплять нас и уверять, что мы всех и во всем лучше; но русский должен по крайней мере знать цену свою. Согласимся, что некоторые народы вообще нас просвещённее: ибо обстоятельства были для них счастливее; но почувствуем же и все благодеяния судьбы в рассуждении народа российского; станем смело наряду с другими, скажем ясно имя свое и повторим его с благородною гордостию». Оценить подобное изменение общественно‑политических и культурных установок можно лишь зная о том, что в «Письмах русского путешественника» Карамзин утверждал: после России для него нет земли «приятнее Франции» и французы – «самый любезный из всех народов».

Он призвал прекратить безоглядное заимствование опыта Запада: «Патриот спешит присвоить отечеству благодетельное и нужное, но отвергает рабские подражания в безделках. Хорошо и должно учиться; но горе народу, который будет всегдашним учеником!» Карамзин сознавал необходимость национальной самодостаточности и самостоятельности: «Как человек, так и народ начинает всегда подражанием; но должен со временем быть сам собою».

Его немало беспокоило то обстоятельство, что большую часть учителей и воспитателей в России составляют иностранцы, и он не раз предлагал заменить их «природными русскими»: «Никогда иностранец не поймёт нашего народного характера и, следственно, не может сообразоваться с ним в воспитании. Иностранцы весьма редко отдают нам справедливость. Мы их ласкаем, награждаем; а они, выехав за курляндский шлагбаум, смеются над нами или бранят нас <…> и печатают нелепости о русских».

В «Вестнике Европы» консервативные убеждения Карамзина начали складываться в относительно стройную систему взглядов.

Еще в 1790-х обозначился интерес писателя к русской истории, тогда им было создано несколько небольших исторических работ. В 1803 году он обратился в Министерство народного просвещения с просьбой о назначении его историографом, которая вскоре была удовлетворена именным указом императора Александра I.  В период с 1803 по 1811 год Карамзин написал первые пять томов своей великой «Истории государства Российского».

Уже к 1810-му году под влиянием занятий русской историей он окончательно становится последовательным консерватором-патриотом. Через своего друга и единомышленника Ф. В. Ростопчина он познакомился в Москве с лидером тогдашней «консервативной партии» при дворе – великой княгиней Екатериной Павловной – и стал часто бывать у неё в Твери, где её супруг, принц Ольденбургский, был генерал-губернатором. Салон великой княгини являлся тогда центром консервативной оппозиции проводимому либерально-западническому курсу, олицетворяемому фигурой реформатора М. М. Сперанского. Здесь Карамзин читал отрывки из своей «Истории» в присутствии членов династии.

По инициативе Екатерины Павловны историограф написал и подал императору Александру I в марте 1811 года, во время чтения в Твери очередного фрагмента из «Истории», «Записку о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях». Наряду с обзором русской истории и критикой государственной политики в «Записке» заключалась цельная, оригинальная и весьма сложная по своему теоретическому содержанию концепция самодержавия как особого, самобытно-русского типа власти, тесно связанного с Православием и Православной Церковью.

По мнению Карамзина, самодержавие представляло собой «умную политическую систему», прошедшую длительную эволюцию и сыгравшую уникальную роль в истории России. Эта система была «великим творением князей московских», начиная с Ивана Калиты. Она возникла в результате синтеза автохтонной политической традиции единовластия, восходящей к Киевской Руси, и некоторых традиций татаро-монгольской ханской власти. Большое влияние на неё оказало также сознательное подражание политическим идеалам Византийской империи.

Возникшее в условиях тяжелейшей борьбы с татаро-монголами, самодержавие было безоговорочно принято русским народом, поскольку оно ликвидировало не только иноземную власть, но и внутренние междоусобицы. «Рабство политическое» не казалось в этих обстоятельствах чрезмерной платой за национальную безопасность и единство.

Вся система государственных и общественных институтов была, по Карамзину, «излиянием монаршей власти», монархический стержень пронизывал всю политическую систему сверху донизу. При этом самодержавие представлялось ему предпочтительнее власти аристократии. Аристократия, приобретающая самодовлеющее значение, могла стать опасной для государственности, как, например, в удельный период или в Смутное время. Самодержавие встраивало аристократию в систему государственной иерархии, жёстко подчиняло ее интересам монархической государственности.

Исключительную роль в данной системе, считал Карамзин, играла Православная Церковь. Она являлась совестью самодержавной системы, задавала нравственные координаты для монарха и народа в стабильные времена и в особенности тогда, когда происходили их «случайные уклонения от добродетели». Мыслитель подчеркивал, что власть духовная действовала в тесном союзе с властью гражданской и давала ей религиозное оправдание. В «Истории государства Российского» Карамзин писал: «История подтверждает истину, что Вера есть особенная сила государственная».

Самодержавная система политической власти, по мнению Карамзина, зиждилась также на общепризнанных народом традициях, обычаях и привычках – на том, что он обозначал как «древние навыки» и, шире, «дух народный», «привязанность к нашему особенному».

Карамзин категорически отказывался отождествлять «истинное самодержавие» с деспотизмом, тиранией и произволом. Он полагал, что подобные отклонения от нормы были редки и, что называется, делом случая (Иван Грозный, Павел I). Традиция же «мудрого» и «добродетельного» монархического правления была столь мощной и эффективной, что даже при резком ослаблении или полном отсутствии верховной государственной и церковной власти (как во время Смуты начала XVII века) она в течение короткого исторического срока приводила к восстановлению самодержавия.

В силу всего вышеперечисленного самодержавие явилось «палладиумом (щитом) России», главной причиной ее могущества и процветания: «Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым самодержавием».  С точки зрения Карамзина, основные принципы монархического правления должны сохраняться и впредь, лишь дополняясь надлежащей политикой в области просвещения и законодательства, которая вела бы не к подрыву самодержавия, а к максимальному его усилению. При таком понимании самодержавия всякая попытка его ограничения рассматривалась как преступление перед русской историей и русским народом.

Знаменательно, что Карамзин одним из первых поставил вопрос о негативных последствиях правления Петра I, поскольку намерение этого императора преобразовать Россию по образу и подобию Европы подрывало «дух народный», то есть самые основы самодержавия, «нравственное могущество государства». Стремление Петра «к новым для нас обычаям переступило в нем границы благоразумия». Историограф фактически обвинил императора в насильственном искоренении древних традиций, роковом социокультурном расколе народа на высший, «онемеченный» слой и низший, «простонародье», в уничтожении патриаршества, что привело к ослаблению веры, в переносе столицы на окраину державы, причем ценой огромных усилий и жертв. В итоге, утверждал Карамзин, русские «стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России».

Кроме всего прочего, в «Записке» были обозначены классические принципы русского консерватизма: «требуем более мудрости хранительной, нежели творческой», «всякая новость [новация. – А. М.] в государственном порядке есть зло, к коему надобно прибегать только в необходимости», «для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу».

Работа Карамзина над «Историей государства Российского» была временно прервана Отечественной войной 1812 года. Историк готов был сражаться в московском ополчении и только в последние мгновения перед вхождением Наполеона покинул древнюю столицу.  В Москву Карамзин возвратился в июне 1813-го и продолжил написание «Истории», несмотря на то, что в московском пожаре сгорела его библиотека.

В начале 1816 года он приехал в Петербург просить об издании первых восьми томов «Истории» за казенный счет. Александр I удостоил его высочайшей аудиенции, и необходимые средства были выделены. В том же году историограф получил титул статского советника и был награжден орденом Святой Анны I степени. А главное – император отдал распоряжение печатать «Историю государства Российского» без цензуры. Успех был огромным: все 3000 экземпляров первого издания разошлись в 25 дней.

Значение этого грандиозного труда точно выразил П. А. Вяземский: «Творение Карамзина есть единственная у нас книга, истинно государственная, народная и монархическая». Высокую оценку многолетней работе дал и А. С. Пушкин:

«Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину. "История государства Российского" есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека. Россия слишком мало известна русским; сверх ее истории ее статистика, ее законодательство требуют особенных кафедр. Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы молодых дворян, готовящихся служить отечеству верою и правдою, имея целию искренно и усердно соединиться с правительством в великом подвиге улучшения государственных постановлений, а не препятствовать ему, безумно упорствуя в тайном недоброжелательстве».

Труд Карамзина – это безусловно консервативная версия российской истории, и объективно интерпретировать её в отрыве от процесса развития русского консерватизма невозможно. Карамзин оказал огромное и всеобъемлющее воздействие на ключевые фигуры консерваторов следующего царствования: С. С. Уварова, М. П. Погодина, В. А. Жуковского, зрелого А. С. Пушкина, славянофилов.  Можно также говорить о влиянии его идей на политику императора Николая I.

В 1816 году Карамзин оставил Москву и переехал в Петербург, где и прожил 10 лет до самой смерти, тесно общаясь с единомышленными ему В. А. Жуковским, А. С. Пушкиным, С. С. Уваровым, Д. Н. Блудовым, П. А. Вяземским и многими другими выдающимися людьми того времени. По предложению Александра I каждое лето он проводил на даче в Царском Селе, где все более усиливалась его близость к императорской фамилии. Император до такой степени доверял Карамзину, что, по свидетельству историка М. П. Погодина, «сказывал еще осенью 1823 года ему и Екатерине Андреевне [жене Карамзина. – А. М.] о распоряжении касательно наследства [то есть о передаче престола после его смерти не великому князю Константину Павловичу, а Николаю Павловичу, третьему сыну Павла I. – А. М.], о котором не знал никто в России, кроме митрополита Филарета и князя А. Н. Голицына: один писал манифест [о тайном отречении Константина. – А. М.], другой переписывал».

Несмотря на определенное сближение с либеральным кругом членов литературного общества «Арзамас», противостоящего «Беседе любителей русского слова», сам Карамзин, несомненно, оставался убеждённым консерватором. Среди его записей последних лет жизни были и такие: «Либералисты! Чего вы хотите? Счастья людей? Но есть ли счастие там, где есть смерть, болезни, пороки, страсти? Основание гражданских обществ неизменно: можете низ поставить наверху, но будет всегда низ и верх, воля и неволя, богатство и бедность, удовольствие и страдание. <…> Если государство при известном образе правления созрело, укрепилось, обогатилось, распространилось и благоденствует, не троньте этого правления: видно оно сродно, прилично государству и введение в нем другого было бы ему гибельно и вредно».

Важным элементом монархических и консервативных взглядов Карамзина был антиконституционализм. Он выразил свои мысли об этом совершенно определенно: «…шумят о конституциях. Сапожники, портные хотят быть законодателями, особенно в ученой немецкой земле. Покойная французская революция оставила семя, как саранча: из него вылезают гадкие насекомые. <…> Хмурю брови на дерзкую глупость, на бесстыдное шарлатанство, на подлое лицемерие…».

Особенно показательна была реакция Карамзина на события 14 декабря 1825 года. В письме к другу поэту И. И. Дмитриеву, датированном 19 декабря, он рассказывал об «ужасных лицах», «ужасных словах» «безумцев с "Полярною звездою", Бестужевым, Рылеевым и достойными их клевретами». «Я, мирный историограф, алкал пушечного грома, будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятеж. Ни крест, ни митрополит не действовали. <…> Вот нелепая трагедия наших безумных либералистов! Дай Бог, чтобы истинных злодеев нашлось между ими не так много! Солдаты были только жертвою обмана». Такова оказалась финальная оценка деятельности русских либералов, оставленная Карамзиным.

Смерть Александра I потрясла его, а восстание 14 декабря окончательно надломило физические силы: в этот день Карамзин простудился на Сенатской площади, болезнь перешла в чахотку и весной 1826 года он скончался.

Читать по теме:

Карамзин Н. М. О любви к Отечеству и народной гордости. М., 2013. – 736 с.

Китаев В. А. Николай Михайлович Карамзин / В. А. Китаев // Против течения: исторические портреты русских консерваторов первой трети XIX столетия. – Воронеж, 2005. С. 171–195.

Минаков А.Ю. Русский консерватизм в первой четверти XIX века. Воронеж, 2011. 560 с.

Поляков Л. В. У истоков российского консерватизма: Николай Карамзин и Жозеф де Местр / Л. В. Поляков // Тетради по консерватизму. – 2016. – № 4. – С. 40–60.