Политическая клоунада, или Клоун как главный культурный герой современности

Смешить вас мне с годами все трудней,

Ведь я не шут у трона короля...

Профессия клоун не такая новая, как думают одни, но и не такая устаревшая, как считают другие. Гонорар топового клоуна за одно выступление способен перекрыть месячную зарплату программиста. При этом почти любой способен попытать удачу и влиться в это ремесло. Достаточно правильной мотивации и 10 долларов на костюм: накладной нос, набор для грима и дешевый парик.

Однако функциональность этой работы не ограничивается цирком. Интерес к «человеку в гриме» возрастает с середины XX века. В первую очередь это происходит в США. В американском образе жизни клоун вообще занимает не последнее место. Одним из самых известных мировых клоунов является Рональд Макдональд, который среди всех вымышленных персонажей уступает по популярности только Санта-Клаусу. Впервые эту роль в рекламной кампании исполняет киноактер Уиллард Скотт в 1963 году. Не менее известный образ – в книге Стивена Кинга «Оно»; произведение 1986 года, в котором главный антагонист тоже клоун (Зло в его обличии); роман признан читателями едва ли не самым страшным и любимым произведением писателя. Ну и, конечно, вспомним еще одного персонажа, который впервые вышел на сцену еще в 1940 году. Джокер, нарисованный Джерри Робенсоном, суперзлодей, который своим статусом затмил не только других негодяев, но и саму фигуру Темного рыцаря.

Все вышеперечисленное говорит о сложной и противоречивой фигуре клоуна, которая не ограничивается банальной сферой развлечения. При этом тенденция к использованию клоуна как некоего символа возрастает до сих пор; доказательством служит не только американская культура внутри себя, но и ассимиляция этого архетипического образа другими. Кто в мире, за редким исключением, не знаком с маскотом Макдональдса или главным врагом Бэтмена? Кто не слышал об очередном фильме и сериале про Джокера или Харли Квинн? Кто не видел обсуждения новой экранизации первой или второй части «Оно»? Кто, в конце концов, не смотрел Симпсонов и не знаком с персонажем Красти?

Сегодня клоун – больше, чем профессия.

Попробуем разобраться в природе этого архетипического образа и повышенном интересе к фигуре клоуна в наше время.

 Теперь мы знакомы, не так ли?

Более всего клоун сопоставим с двумя архетипическими образами: трикстера и шута. Именно эти две фигуры, с одной стороны, сильно отличаются от клоуна, а с другой – имеют очевидные сходства.

Во-первых, им присуща внутренняя амбивалентность. Если говорить о трикстере, это мифологический персонаж, который одновременно вызывает восхищение и ужас; он всегда плутует, перетасовывает карты, создает иллюзии (Локи – полубог-полудемон; в греческой культуре – это Гермес, а в индейских мифах подобные функции выполняет Ворон или Койот). Тоже самое мы видим и в образе современного клоуна, который вечно вызывает курьезные ситуации и затягивает в них окружающих; он использует фокусы, а суть любого фокуса – иллюзия. Клоун, с одной стороны, является символом беззаботной и радостной жизни (маскот «Макдональдса»), но при этом же – монстром, который пожирает детей и пугает даже взрослых. Во-вторых, качество, которое роднит клоуна с шутом – это причудливость и придурковатость, на которых по-разному, но завязаны эти образы. Доказательством здесь служит даже семантика слов: английское «joker», французское «bouffon», т. е. «шут» означает «дурак», «глупец».

Однако, это лишь поверхностный слой, где современный клоун и средневековый шут кажутся равнозначными героями. Большая ошибка – смотреть на фигуру трикстера через призму современности. Мы невольно наделяем древние архаические фигуры своим смыслом (или лишаем их смысла вовсе). Ведь не клоун породил мифологему трикстера, но наоборот – трикстер стал прообразом современного клоуна. Поэтому, чтобы понять различия, нужно заглянуть глубже… Мы знаем, что в традиционном обществе у всего есть смысл. Если создание талисмана для франшизы «Макдональдс» или съемки голливудского блокбастера имеют под собой только внешнюю коммерческую цель, то все действия в традиционном обществе несут в себе еще и долю сакральности. Любой феномен, предмет, даже обычный камень играют особую роль. Понять, какой смысл для древних имела фигура трикстера, сложно. Однако достаточно обратиться к общеизвестным историческим фактам, чтобы сделать базовые выводы, задать вектор для размышлений.

Где и когда вообще появилась фигура шута в истории? Из литературы и живописи мы знаем, что шут встречается рядом с правителями лишь в христианскую эпоху, особенно в Средневековье. «Королевский шут» всегда мог сказать немного больше других, даже больше самого короля, при этом часто присутствовал рядом с ним при переговорах. Более того, как свидетельствуют хроники, шут подчас мог оказывать прямое влияние на суверена и на его решения; это кажется логичным, учитывая непосредственную близость этой фигуры к государю. Конечно, фигура шута довольно удобна как фигура Тени или советника: с одной стороны, он является как бы «темной» частью, которая может высказать иррациональное, интуитивное мнение, а с другой стороны, шута всегда можно обозвать дураком и дать ему пинка, если ситуация окажется нелепой. Но, так или иначе, для самого шута близость к верховной власти часто гарантировала ему неприкосновенность, а его злым остротам важность не меньшую, чем заявления самого короля или духовных иерархов.

Важно подчеркнуть, что от своего же языка шута спасал не только правитель, но еще и высокая нравственная оценка юродства. Священство считало, что юродство (в том числе и юродство шута, если оно кажется истинным) – это печать богоизбранности. Речь идет, конечно, о раннем отношении «официального духовенства» к шуту, когда это отношение было либо нейтральным, либо снисходительным. В то время шут, и правда, мог иметь физические уродства или являл собой откровенное и неприкрытое «безумие» в глазах окружающих. Подобно фигурам библейских пророков, блаженность шута приравнивали к особому типу надрассудочного мышления. Этот тип мышления – особая интеллектуальная интуиция, которая способна к прямому созерцанию духовных принципов там, где структуры рассудка бессильны.

Таким образом, «Королевский шут» в истории Европы занимает промежуточную и особую позицию между сувереном и «официальным духовенством». С одной стороны, над ним смеются и его ругают, а с другой – он пользуется снисхождением к себе окружающих людей и зримо или незримо воздействует на правителя, а значит и на всю политику государства. Шут заменяет собой функцию трикстера, более универсального архетипического образа, которому не находилось «легализованного» места в средневековой католической Европе.

Социальная, духовная и политическая роль средневекового шута, таким образом, гораздо шире, глубже и выше задач современного клоуна.

Арлекино, Арлекино…

Будущая эпоха принципиально трансформирует сакральный образ шута. Процесс идет постепенно и до своего пика он доходит в Новое время, когда рассудочное мышление стало возводиться в абсолют. Фигура шута вызывает все больше неодобрения, а вскоре ее и вовсе изгоняют с королевского двора на подмостки театров.

В XVI веке в Италии возникла комедия дель арте (итал. commedia dell’arte, комедия масок) — разновидность итальянского уличного театра. Она же окончательно придает некогда «священным» шутовским персонажам принципиально иное, публичное социокультурное звучание. Именно Арлекин воплощает закономерный процесс превращения жреца в клоуна, поскольку соединяет в себе убывающие черты сакрального и возрастающие акценты комедийного. Дальнейшее – дело времени: сакральное быстро вымывается, а развлекательный аспект начинает возрастать (в драматургических целях).

Теперь шут – это обычный циркач, участник сцены, который просто веселит людей. К XX веку фигура эта почти не привлекает внимания. И только после эпохи Модерна мы вновь видим перерождение этого архетипического образа конкретно в фигуре клоуна.

Зато теперь нам еще легче сопоставить образ клоуна и шута друг с другом. Проще всего это сделать на примере фильма «Джокер» 2019 года, поскольку это произведение является одним из самых новых и громких в данной тематике на момент создания статьи. Существует множество попыток анализа фильма, но нас интересует только сравнение архетипического образа трикстера с главным героем картины. И за внешней схожестью мы яснее видим глубинные различия:

1. Массовость. Современный клоун говорит не от лица потустороннего, сакрального начала, а от лица толпы, населения. Достаточно вспомнить и другие фильмы о Джокере. Действия злодея в фильмах большинству зрителей кажутся обоснованными, а порой даже более закономерными, чем действия окружающих. Если речь шута, как и предсказания пророков, мог понять не каждый, а разъяренная толпа могла и побить камнями наглеца, который несет околесицу, то теперь все наоборот. Зрители симпатизируют антагонисту, а жители города в фильме готовы идти за ним.
2. Поверхностность. Клоуна вообще не интересуют имманентные вещи. В лучшем случае, он руководствуется принципами цинизма. Новый «шут» высказывает не волю народа, но животную, инстинктивные желания населения или даже отдельного человека, т. е. себя. На чем настаивает этот психопат? На внимании к себе. Он отказывается от созерцания высших начал, но в пользу чего? В пользу созерцания своей персоны. Даже революция для него – это не священное действие, а только способ доказать собственную важность. Подтверждением своего существования он выбирает не любовь внутри себя, не голос интеллектуальной интуиции, не духовные принципы, которые мог ранее созерцать напрямую, но постмодернистскую востребованность массы, медийность, внимание к себе. Поэтому, ведомый собственными животными потребностями, он является не носителем хаоса, но инструментом в руках тех, кому этот хаос нужен для земных целей: получения наживы, совершения переворота и прихода к власти. Роль для клоуна прописывается заранее: теперь он заказной революционер, проплаченный террорист, агитатор протеста, хотя сам и не понимает этого. Это не священное безумие, но опьянение бессмысленной анархией ради собственного мнимого величия.
3. Культ потребления. Обертка, которая осталась от шута – это клоун. Клоун отлично отражает постмодернистскую атрибутику. Он развлекает, но в его смехе и остротах нет глубинного смысла. Не зря маскот клоуна так хорошо подошел «Макдональдсу». Все это вновь отсылает нас к культу потребления и веселья. Даже жанр американских фильмов ужасов – это прибыльная технология управления и развлечения. Психопаты наглядно демонстрируют крайние формы отрицания морали, традиции и социального опыта. Теперь они именно, что психи, а не носители сакрального опыта.

«…ваше самодовольство вопиет к небу; ничтожество ваших грехов вопиет к небу! Но где же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо бы привить вам?» – спрашивает Заратустра у народа на базарной площади. Но толпа требует другого, ей обещано иное зрелище: плясун на канате, которого она так ждет.

Архетипический образ трикстера тоже потерял свою сакральную часть. Теперь он выполняет только драматическую функцию, которую используют в кино. По словам Кристофера Воглера, американского кинопродюсера, Плут (т. е. трикстер) «заставляет зрителя спуститься с небес на землю; вызывая здоровый смех, трикстер помогает нам понять наши общие проблемы, изобличает глупость и лицемерие; … эта озорная часть нашего "Я" может вернуть нас к реальности». И хоть в этих словах есть намеки на архаическую фигуру трикстера, очевидно и то, что современный трикстер является противоположностью древнему. Теперь он хоть и занимает место своего предшественника, хоть и пользуется схожим механизмом влияния, но делает ровно обратное: он доводит рациональный мир до сверхрациональности; он возвращает нас из реальности в сверхреальность (а не над-реальность). Ярчайшим примером служит мультсериал «Рик и Морти», где главный герой – ученый, циник, который отрицает в себе и других все высшие чувства в пользу сверхрационального взгляда на мир, т. е. в пользу (пост)науки. Поведение, как и внешний вид Рика можно также сравнить с поведением клоуна. И если конкретный сериал является успешным продуктом, то на заднем фоне можно обнаружить множество других неудачных произведений, которые штампуются каждый год. Тупые циничные комедии, в которых используют фигуру трикстера как еще более циничного (или более тупого) персонажа, отпускающего более плоские шутки, чем сам мир произведения.

«Возможно, Джокер является жертвой», – скажут многие. Именно жалость к себе он пытается пробудить в нас на протяжении всего фильма. Винит он во всем окружающую среду, а не себя. Джокер – ответная реакция, как говорят нам фанаты произведения. Однако есть и разница между пониманием и принятием. Понять Джокера можно, потому что в каждом из нас есть уязвимая и эгоистичная часть, которая требует внимания к себе. Но можно ли принять инфантильность за богоизбранность? Не ошибемся ли мы? Освобождение «животным безумием» (буйство) кажется соблазнительным, но освобождение ли это, если дается оно ценой потери себя, а не обретением, как в случае с абсурдом Веры и блаженностью юродивых?

 Две беды России

На Руси традиция шутовства имела две разновидности: языческая линия скоморохов и православная традиция юродивых. Скоморохи в свое время подверглись гонениям, хотя их влияние на власть установить сейчас сложно. Зато традиция юродивых, почти неизвестная в западном христианстве, является важной особенностью Православия. В этом смысле восточное христианство более соответствует структуре прежней сакральной традиции. Если в католической Европе некоторые иррациональные функции принимал на себя шут, то Восточная Церковь обходилась без этого. Поэтому, чтобы яснее разглядеть, как изменялся архетипический образ трикстера в России, лучше обратиться к русским сказкам. Именно сказки, с одной стороны, являются отголосками древнего мифа, а с другой – продолжают нести в себе коллективные, архаические представления народа о себе и о мире.

И для примера лучше всего подходит фигура Ивана-дурака как самого популярного персонажа русских сказок. Уже в самом синонимичном ряду его имен (Иван-дурак, Иванушка, Иван-царевич, Иванушка-дурачок) мы видимые намеки на знакомую тень трикстера. Интуиция, которой пользуется Иван-дурак во многих сюжетах, отлично демонстрирует собой над-рассудочную мудрость. Обыденному сознанию эта мудрость кажется глупостью, структуры этой формы познания уходят корнями в глубины, которые не так очевидны профаническому, обыденному взгляду на мир. В сюжетах про Ивана-дурака также неизменно фигурирует Царь. А это отчасти напоминает нам образ европейского шута. Иван, как и шут, оказывается приближен к Царю. При этом в сказках подчеркивается превосходство Царя над Иваном, но это же превосходство затем и посрамляется действиями Ивана. Он неизменно спасает Царя в безвыходных ситуациях, совершая за него необходимые подвиги. Иван-дурак (и его аналоги, вроде Емели) владеют языком животных, которые всегда помогают герою. Иван не всегда добродетельный человек, но чаще всего с ним под конец происходят чудесные превращения, которые явились результатом нестандартных поступков и решений героя. Иван-дурак — это мифологизированный персонаж, который воплощает собой нетипичную стратегию из нестандартных постулатов практического разума, противоречащих здравому смыслу. Все это приводит Ивана, который часто является третьим сыном в семье и не обладает видимыми преимуществами, к успеху.

В общем, неслучайно дурак становится героем русских сказок. И неудивительно, что фигура Ивана-дурака является такой узнаваемой для многих людей. Сейчас принято думать, что в этом есть тяга русского человека к чуду при его порочном бездействии, т. е. имеют место его политическая холодность или желание получить деньги, жену и власть без усилий. Однако это грубая ошибка. Мы уже говорили, что нельзя смотреть на архаические фигуры поверхностно через призму настоящего, т. к. мы пятнаем их современными интерпретациями. То же самое касается и сказочных персонажей: попытки нарядить Ивана-дурака в кафтан банального везунчика и лентяя, который получает материальное благополучие – это капиталистический флер современности. Как раз наличие этого флера и есть признак десакрализации трикстера на примере России.

Следует обратиться к семантической заряженности самого слова «дурак» в русском языке. В отношении содержательного уровня русского языка интересно мнение М. В. Всеволодовой о том, что славянская литература, возможно, в отличие от западноевропейской, построена не столько на сюжетах, сколько на концептуально-заряженных словах. Важно отметить, что слово «дурак» можно считать именем, поскольку даже у древних славян такие имена выступали в качестве оберега от злых духов. Так звали детей. Лишь в современной коннотации это имя является однозначно оскорбительным, чего не скажешь о его более устаревших значениях. То есть «дурак», с одной стороны, является откровенным ругательством, а с другой – проявляется именно как некий мифологический персонаж, сакральная фигура, имея переносное значение. В сказке он ленивый и ни к чему неспособный герой, пьяница, но он же и способен творить чудеса с помощью волшебных сил.

Однако, подобно тому, как Джокер является лишь пустой оболочкой «королевского шута», так и современный русский дурак отражает лишь плоский, однозначный смысл своего главного магического предшественника – Ивана-дурака. Манифестируется это в типичных выражениях по типу: «дурак набитый», «не дай Бог с дураком ни найти, ни потерять!», «ни ума набраться – с дураком связаться», «дурака учить, что мертвого лечить», «дурная голова рукам покоя не дает», и заключительное – «в России только две беды: дураки и дороги».

Нельзя не согласиться с тем, что имя Иван стало нарицательным. Есть примеры, когда его используют в произведениях кино и литературы для обозначения типично русского героя («Курьер» Шахназарова или «Война» Балабанова, к примеру). Дурак при этом не отстает, но увязывается в семантической цепочке уже как оскорбление вслед за Иваном. Получается следующее: русский – значит Иван, а если Иван, то следуя языковой памяти – дурак (в прямом смысле, а не в сакральном), ну а дурак, замыкая цепь, значит – русский. Короче говоря, русский человек – дурак.

И пусть сама поговорка о дураках и дорогах приписывается некоторым авторам XIX века, важнее то, как сейчас используют люди слово «дурак» в своей речи. Важно то, как сам народ характеризует себя.

Россия, терзаемая своим прошлым и настоящим, разрываемая хищным капитализмом и непривычным своей натуре либерализмом, сама уже не первый раз начинает верить в непогрешимость и универсальность всех западных ценностей и установок для себя. А поэтому, осознавая свое несоответствие этим установкам, рефлекторно все чаще считает себя неполноценной (читать: «набитой дурой»), как и сами люди часто называют других и себя самих – дураками. Иван Иванов (именно так пишут на образцах заполнения любых документов) – это типичный потерянный русский человек, отрезанный от своих корней и традиций: он не понимает, кто он и куда движется, а ненависть к окружающим – это и есть ненависть к другим Иванам, к себе самому. Считаться русским – одновременно непонятно и стыдно.

Капитализм же, в свою очередь, манифестирует культ денег, прибыли и прагматики, что напрочь отрицает важнейшую сказочную функцию Ивана-дурака. Теперь если ты не стремишься стать успешным, если тебя не волнует внешнее благополучие и если ты публично не зациклен на недовольстве дорогами, то ты, Иван, просто инертный дебил, и нет в тебе ничего глубокого. Так со сладострастным цинизмом и горечью характеризуют других и себя сами русские люди.

Таким образом, Ивана-дурака можно считать русским примером трикстера. Эта сказочная фигура глубоко вошла в память народа и стала нарицательным именем. Однако на примере семантической искаженности этого имени можно говорить о десакрализации образа. Европейский шут, как и сказочный дурачок, превращаются в клоунов или идиотов.

Политическая клоунада

Мы слышали уже довольно о канатном плясуне;

пусть нам покажут его!

В США существует своя политическая клоунада. Причем это не пустые слова, ведь мемы и шутки на тему сравнения политики и цирка все сильнее заполняют инфополе. Это выражается даже в стендапах и выступлениях комедийных актеров, которые напяливают на себя роль политического лидера США и ведут себя, как клоуны. Да и сами политические лидеры давно не против того, что их так изображают, это им только на руку! Вспомним хотя бы сексуальный скандал Клинтон-Левински в Белом доме, на фоне которого США очень скоро наносит ракетные удары по афганским базам «Аль-Каиды» (запрещённой в России) и фармацевтическим фабрикам в Хартуме (1998 год). Или вспомним 2001‑2003 годы: политические лидеры США заявляют, что Иран закупил алюминиевые трубы, чтобы использовать их для добычи урана, а после вторжения в страну выясняется, что алюминиевые трубы вообще не подходят для разработки ядерной программы (2003 год). Или подумаем о настоящем: Байден падает с велосипеда (как смешно!), а теперь он почти на карачках поднимается по трапу самолета на борт (неплохо, подходит для нового мема). Или перечислим некоторые виды санкций, которые будут мусолить в Интернете, против России: «Дуб-агрессор», посаженный Иваном Тургеневым, попал под «исторические» санкции и был исключен из числа участников в конкурсе «Европейское дерево года»; или картина Эдгара Дега «Русские танцовщицы», которую вдруг переименовали в «Украинские танцовщицы» после экспертизы, которую провела лондонская национальная галерея. Не напоминает ли это цирк? И что происходит в это время за кулисами?

Клоун исторически и архетипически отлично отражает волнения американцев, которые переживают за будущее своей страны. Поэтому данная фигура удачно иллюстрирует положение США, пользуясь таким невероятным спросом сегодня. Клоун понятен американцам изнутри (он успокаивает, шутит, но все равно продолжает под веселой маской ощущать свою крайнюю растерянность и беспомощность), клоун пугает их извне – потому что за маской прячет свои истинные намерения, является существом из кошмаров, которое вызывает «шок и трепет». Да и какую еще важнейшую функцию выполняет клоун в самом цирке? Он заполняет собой паузы между номерами, развлекает зрителей, чтобы те не заскучали. Он отводит внимание на себя, пока за кулисы выносят старые декорации и выставляют новые для следующих номеров. Это входит в обязанности клоуна как профессионала, актера цирка.

Однако США и Россия, как и другие страны, являются самодостаточными субъектами со своей богатой историей. Процесс десакрализации образа трикстера, описанный в статье, является общим феноменом и касается всего культурного пространства. Вместе с этой десакрализации обостряется и внимание к фигуре клоуна: обертка все ярче, но смысла все меньше (или этот смысл искажен до противоположности). Этот процесс зловреден для обеих стран и является лишь маркером внутреннего разложения: возможно, не таким очевидным, но все же очень наглядным и важным. Поэтому не стоит впадать в самолюбование и отрицать, что в России мало дураков или что Россию эта всепоглощающая клоунада обходит стороной. Свои дураки есть и в России, они есть на всех уровнях, есть и свой цирк. Правда, людям нужно понимать, кто они такие и не впадать в слепое самоуничижение, равно как и в самолюбование.

Ведь зачем использует маску Джокер в самом начале одного из культовых фильмов про Тёмного рыцаря? Для ограбления банка, для разбоя.

Выходит, что весь мир — это, и правда, театр. Только это более похоже на театр военных действий, а политика на цирк, где лидеры ведут себя как клоуны, а истинные мотивы слишком банальны и вынесены за кулисы. Поэтому и зрители в этой постмодернистской постановке призваны сами искать смысл происходящего (ибо все субъективно и бессмысленно изначально), а они ищут – строят теории заговора, демонизируют одних, идеализируют других, но все равно чувствуют себя идиотами, копя злобу и становясь управляемыми и ведомыми любыми призывами к лучшему миру. Призывами тех, кому нужен хаос.

Вот тебе 10 долларов на маску и зажигательный коктейль, а теперь иди и демонстрируй свою индивидуальность. Даже внутренний бунт Сизифа из произведения Камю теперь подменяется внешним привлечением внимания: протестовать – это модно, но ради чего этот протест? Ради чего пляшет этот психопат в гриме на крыше горящей машины и чье внимание он привлекает?

И вот, типичный русский человек, возвращаясь домой после работы и включая компьютер или телевизор, может очередной раз высказаться, что все там – дураки. А типичный американец поделится очередным мемом про поведение политических лидеров. Но в черных мониторах отражаются сами люди: будь то американский идиот или русский дурак. Все это не так важно, ведь пока они сморят представление, обсуждают новый цирковой номер, новый фильм и заряжаются злобой к себе и другим, то за окном уже кто-то давно успешно ограбил не один банк.

И продолжает грабить…

 Вместо вывода

Таким образом, архетипический образ клоуна в наше время имеет главнейшее значение для общества. Занимая место трикстера и культурного героя, этот вывернутый наизнанку архетип обладает большой функциональностью для любого рода власти. С одной стороны, клоун отражает действительность как она есть, суммирует в себе культурные процессы брожения, а с другой – является мощнейшим инструментом воздействия на сознания людей посредством кино, новостей и создания нового мифа, где центральное место героя занимает «искалеченный человек в маске».

Как варианты выхода из такой социальной деменции видятся два пути:

1. Более глубокое изучение фигуры трикстера в традиционных культурах с целью возвращения данному психологическому архетипу его законной власти и атрибутики его вариациям образа.
2. Актуализация темы сакрального безумия (как пример, православная традиция юродства) в противовес модной зацикленности на психических расстройствах и состояниях психики. Победить лже-Джокера можно только настоящим Джокером. Лже-Дурак боится сакрального Дурака. Лишь вернув себе настоящее безумие, о котором говорил Заратустра на базарной площади, мы сможем хотя бы на индивидуальном уровне сопротивляться сетям политической клоунады, в которую нас пытаются втягивать каждый день.