Поэзия Александра Климова: взгляд два года спустя

Два года назад, 26 августа 2020 года, саратовский поэт Александр Валентинович Климов добровольно ушёл из жизни. Нельзя сказать, что откликов не было: тогда появилась статья о нём в газете «Завтра» под названием «Римлянин на пепелище», а Александр Дедович написал стихотворение его памяти. Вместе с тем до сих пор Климов известен недостаточно: его стихи помнят в основном читатели «Завтра», саратовские поклонники да небольшой круг былых подписчиков. Лишь один из его сборников стихов, «Красная вера», действительно вышел на всероссийский уровень. Но сегодня есть основания вновь поговорить о поэзии Климова.

Он вёл странный образ жизни. Был математиком, какое-то время даже депутатом, но на улице его часто могли спутать с бездомным скитальцем. Своими учителями в стихосложении Климов называл Александра Прокофьева, Степана Щипачёва да Василия Фёдорова – поэтов, которых никто и не помнит. Этакие Мосев, Синев и Чернин из рассказа Юрия Мамлеева «На даче». Однако сам Климов – конечно, в своей категории – превзошёл их и выработал свой неповторимый стиль. «Среди тонн словесной руды попадались вполне себе вкрапления радия», – сказал о его стихах Марк Тальберг. Причём климовский стиль был неотъемлем от его мировоззрения, которое несколько сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Поэт был несомненным homo soveticus и гордился этим, не мыслил себя вне советских реалий и советской эпохи. Эту эпоху для него озаряли имена трёх вождей, перед которыми Климов благоговел. Правление Брежнева для него было золотым веком – недаром генсеку он посвятил целых три стихотворения.

Мне снился сон, что Брежнев был спасён.
Не выпил он снотворного избыток.
И не оборвалась там пульса нитка.
И Горбачев на трон не возведен.

Мне снился сон, что Брежнев был спасён.
Магнитка остается государству. <…>

И Рейган в кабинете так невесел.
И Лех Валенса спился и повесился. <…>

А та ЕГО ночная медсестра

Не сонное вколола, а бессмертье…

С именем Черненко связан хлёсткий климовский памфлет на либералов, спекулирующих на теме репрессий:

Черненковские репрессии!
Забыли? А ведь они были!
Черненковские репрессии!
Вы шли без шума и пыли.

И был я политинформатором –
Про Кубу вещал, про Албанию.
А на субботник каратели

Вели нас достраивать баню. <…>

Кровавый закат над Саратовом.
Режим безобразен и груб.
И я под конвоем радостно

Шагаю в шахматный клуб…

Нужно отметить, что Климов был мастером сатиры – жанра своеобразного, среди поэтов мало кому удающегося. Но климовские эпиграммы порою были откровенно хороши:

Деянья медицины — просто дикие,

И результаты у нее — под стать:

Они спасли поэта Д.Л.Быкова.

А может, лучше было не спасать?

Даже в последние сутки своей жизни, уже приняв решение о самоубийстве ввиду невыносимых болей от рака, Климов умудрился написать три весёлые и остроумные эпиграммы на Навального, Тихановскую и Грету Тунберг…

Но поэт сразу становился предельно серьёзным, когда речь шла о третьем вожде, который был для него непререкаемым образцом. В стихотворении о последней публичной речи Сталина на XIX съезде КПСС в 1952 году Климов процитировал строки Александра Вертинского и Владимира Карпца и отчеканил:

Он – серебряный тополь седой. 
Говорит он спокойно и тихо. 
И восходит заря над водой, 
И смиряются злобные вихри.

И грядущие беды страны

От него и от нас еще скрыты.

Нету чувства тотальной вины, 
Еще нет и доклада Никиты… <…>

Расползётся страна как кисель, 
Коли нету в ней воли державной.

Впереди – развенчания дым. 
Впереди – новых войн черный грохот. 
Он уходит с трибуны, и с ним

Отправляется в вечность Эпоха.

Климов не хотел отправляться в вечность вместе с советской эпохой. Он желал бороться до конца и видеть в современных лидерах преемников героев былых времён. 9 августа 2020 г., когда существовала реальная угроза переворота в Белоруссии, поэт писал:

Нам говорят – конец предельно ясен,
И Лукашенко блогеры хоронят.
Престранно, что в эпоху симулякров

Есть президент из нервов и из крови.

Он ярко, запредельно непохож

На современных кукол говорящих. <…>
А, значит, надо до предела жить.
Ну, да, – как Чаушеску, как Каддафи.

Эпох каких-то древних аромат,
Где власть – она судьба, а не монета.
Бери, Лександр Григорьич, автомат

И защищай дворец свой Ла-Монеда.

Эти строки оказались пророческими. То ли Лукашенко прочитал стихотворение Климова, то ли поэт просто прозорливо угадал будущее, но через пару дней Батька действительно появился на публике с автоматом наперевес. Узнав об этом, за день до своей гибели, 25 августа, Климов в отчаянном порыве пишет:

Тень осенней тревоги вдаль по Волге скользит.
Полумёртвый Навальный из Берлина грозит.
Его слабое тело посылает флюиды.
Под флюидами Кремль багровеет, дрожит.
Тот Навальный – как бомба. Будет горький финал.
И не Ленин ту бомбу под Россию загнал.
Ну, а в Минске Рыгорыч с автоматом встаёт –
Век двадцатый последний бой пришельцам даёт.
Я – осколок двадцатого. Помню Юрский период –
Как над шариком радостным светлый Юра парил.
Потеряли, бездомные, от планеты мы ключ.
И бросает Эпоха нам последний свой луч.

В этом надрывном предсмертном крике, конечно, легко усмотреть ограниченность Климова советским периодом и его ценностями. Он действительно, не вполне понимал всё досоветское прошлое России, дореволюционную культуру, монархический принцип. Но в лучшие свои моменты Климов возвышался над всякими ограничениями эпохи. Совсем иным тоном обращался он к Александру Проханову:

Опять один в редакции бессонной.
Во тьме ночной – лишь сполохи зарниц.
И слышно над Империей огромной
Звучанье третьеримских колесниц.

В конечном счёте, Климов обращался к источникам русскости как таковой, рисуя картины вечной скифской степи в духе Блока и Есенина:

Поезд летел. Степь искрилась под Солнцем. 
В тамбуре – яркий запах угля. 
Русь пролетала в вагонном оконце. 
Майским разгулом звенела земля.

Степь была жарким ветром овеяна. 
Рощи, болотца, грачи и полынь. 
И вспоминались строки Есенина –
Там, где про брагу, баранки, теплынь.

Плыли эпохи. Царь-батюшка, Стенька, 
Первый колхоз, трактора над жнивьём…
Биржами этот простор не оценишь,
Степь неизменна в величье своём.

Пусть олигархи сулят злые беды,
Пусть на экране сатирик остёр,
Вновь мы выходим, как шли наши деды,
В степь, где в тумане нам светит костёр.

Вот почему убеждённый коммунист Климов написал посвящённые Михаилу Шолохову совершенно немарксистские строки:

Затихнет вновь над Русью ярый шторм,

И юные казаки поседеют.

И будет течь спокойно Тихий Дон

Сквозь Белую и Красную идею.

Своеобразно звучит этот мотив в стихотворении «Красная Пасха»:

Церквушка. Космос. Снег и солнце.

И красно-белая страна.

Бросает луч в моё оконце

Пасхально-красная весна.

Все идеологические установки Климов отбрасывал в сторону, когда речь шла о Донбассе. Он написал целый цикл стихов именно о Новороссии – не об УССР. Когда бюст Гиви (Михаила Толстых) был установлен на Аллее Героев в Донецке, поэт откликнулся:

Я помню эти кадры хроники –
Обстрел обрушился внезапно. 
Его бойцы в укрытье бросились,
Но усмехнулся он азартно.

Он усмехнулся так, как будто

У ада чёрного нет сил.
Как вечность шелестит минута,
А он спокойно закурил. <…>

Пусть модельер одеколонный

Твердит, что нет у нас мужчин.
Наш Гиви вновь ведет колонну.
Он в поле воин – не один.

Ещё более удачными и пронзительными представляются климовские строки, посвящённые основателю ЛНР Валерию Болотову – тому самому герою, который после нескольких видеообращений под маской однажды снял её в прямом эфире и объявил, что Луганск выходит из-под власти Украины. Построенное им государство состоялось и победило, хотя сам Болотов был фактически свергнут и в дальнейшем, по-видимому, отравлен в 2017 году. Стихотворение Климова называлось «На смерть Болотова»:

Восстанье Русское – событие такое,
Которое войдет однажды в сказку,
И человек отчаянно рисковый,
Который снял тогда в эфире маску.

И драма всей России – в точке высшей.
Война из-под полы ведется странно.
И вся война на бывшей Украине –
Сплошная незалеченная рана.

Солдаты снова в бой идут без масок,
Но бой открытый тени не приемлют,
И русские герои раз за разом

Уходят в землю, в землю, в землю, в землю.

Век серых теней по планете бродит,
И мы у века этого в плену.
Уж если от войны мы не уходим,
Даруйте нам открытую войну.

Мечты Климова сбылись 24 февраля 2022 года. Он не дожил полтора года до начала спецоперации, о котором он отчаянно молил (кого мог молить атеист? Президента?), сочиняя стихи с призывами к российской армии освобождать Харьков и Днепропетровск, Запорожье и Николаев…

Перед смертью поэт даже был как-то необычно оживлён и сменил стиль, заговорив в совсем ином, ранее несвойственном ему духе. 24 августа 2020 года, в Варфоломеевскую ночь, он изрёк удивительные строки, напоминающие скорее образчики ультраправой поэзии Сергея Яшина:

Варфоломеевская ночь!
Мир в предвкушенье страха тонет.
Возможна Ночь – сомненья прочь! –
И в Минске, да и в Вашингтоне.
Не надо сдерживать себя,
Дай выход ярости прогорклой.
И черепа врагам дробя,
Устроим оргию из оргий.
Под нежным флагом гуманизма

Идёт террор из темноты,
И шьют на шляпы очень быстро

Такие милые кресты.

Эти слова демонстрируют способность поэтов даже второго ряда подчас предрекать будущие грозы и переломные моменты истории. Климов не хотел жить в мире, где

Политолог, шурша,

Стёр свой разум до дыр,

И фашисту, дрожа,

Слал мильярды банкир.

Увы, многое шло так, как предвидел в том числе и саратовский стихотворец, написавший заранее себе на могилу шутливую эпитафию в духе Владимира Соловьёва:

Лежит, друзья, под этим камнем
Довольно странный человек.
Он красоту повсюду славил.
И не желал он славить дрэк.
Но красота! Не по нутру
Народу нынче это блюдо.
Пришел поэт не ко двору.
Его изгнали отовсюду.
Теперь навек он погребён.
Ему стал тусклым свет в окошке…

Мы не можем предвосхищать суд вечности над Климовым как человеком. Но оценку его поэзии, пожалуй, можно дать уже сейчас: то немногое, что он дал русской литературе, не будет забыто. В его строках, пусть весьма специфически и под уникальным углом, преломлялся русский Логос.