Надвигающиеся бури

С последних дней холодной войны американские политики, эксперты, специалисты по международным отношениям и политические аналитики утверждали, что война великих держав – это пережиток ушедшей эпохи. В 1986 году историк Джон Льюис Гэддис назвал послевоенную эпоху «долгим миром», потому что Советский Союз и Соединенные Штаты так и не вступили в конфликт. Несколько лет спустя политолог Джон Мюллер предположил, что изменение мирового порядка сделало конфликт великих держав устаревшим. В 2011 году психолог Стивен Пинкер утверждал, что долгий мир превратился в «новый мир», отмеченный общим снижением насилия в человеческих отношениях.

Конечно, как свидетельствуют продолжающиеся конфликты в Афганистане, Ливии, Судане, Сирии, Украине и Йемене, в настоящее время нет недостатка в организованном вооруженном насилии с участием небольших стран. Тем не менее, учитывая кровавый ход политики с возникновения современной международной системы в шестнадцатом веке, отсутствие войн между великими державами с 1945 года поражает. Однако это не означает, что такого рода конфликты не обсуждаются. На самом деле, несмотря на попытки ученых и политиков отмести мысли о вероятности возникновения войны между крупными странами, те условия, которые делают ее возможной, все еще существуют. Напряженность сохраняется между сегодняшними великими державами – прежде всего Соединенными Штатами и Китаем – и определённые очаги возгорания могут спровоцировать конфликт между ними. Эти две страны находятся в противоречиях, которые подпитываются динамикой смены влияния стран и конкуренцией за статус и престиж, а без изменения этого направления – война между ними в ближайшие десятилетия не только возможна, но и вероятна.

Неуместный оптимизм

Даже когда геополитическая конкуренция между Соединенными Штатами и Китаем усиливается, большинство американцев, которые всерьёз задумываются о внешней политике и глобальной стратегии, отказываются верить, что война возможна. Этот оптимизм в первую очередь коренится в нескольких известных теориях поведения государства. В первую очередь, высокий уровень экономической взаимозависимости между двумя странами снижает риск возникновения насильственных конфликтов. Но история дает множество примеров, опровергающих эту гипотезу. Страны Европы никогда не были более взаимозависимы – как в экономическом, так и в культурном отношении – чем непосредственно перед началом Первой мировой войны. Экономики двух главных воюющих сторон этого конфликта, Соединенного Королевства и Германии, были тесно связаны. И хотя взаимозависимость Соединенных Штатов и Китая теоретически может снизить риск начала войны между ними, их экономические связи в последние годы уже начали распадаться, поскольку каждая из стран начинает отделяться от экономики другой.

Скептицизм в отношении перспективы войны великих держав также проистекает из веры в силу ядерного сдерживания. Риск взаимного гарантированного уничтожения в результате ядерной войны, несомненно, сыграл свою роль в предотвращении того, чтобы «холодная война» стала «горячей». Однако в последние десятилетия технический прогресс ослабил этот сдерживающий фактор. Сочетание миниатюрных, маломощных ядерных боеголовок и высокоточных систем доставки сделало возможным то, что когда‑то было немыслимо: «ограниченную» ядерную войну, которая не привела бы к апокалиптическим разрушениям.

Наконец, другие ученые утверждают, что так называемый либеральный международный порядок сохранит мир. С этой точки зрения, лидерство США – через многосторонние институты, такие как ООН, «Всемирная торговая организация» и «Международный валютный фонд» – и распространение принципов мирного сотрудничества в настоящее время обеспечивают регулярность и предсказуемость в международном поведении. Некоторые, включая политолога Джона Айкенберри, оптимистично предсказывают, что этот порядок может сохраниться в течение многих десятилетий в будущем, несмотря на подъем Китая и окончательный конец господства США. Такое предположение, однако, вызывает вопросы. Этот порядок расшатывают не только изменения в международной динамике, но и политические события в странах, которые традиционно его защищали. В Соединенных Штатах и Европе рост популизма и нелиберальной демократии является ответной реакцией против существующего порядка и элит, которые отстаивают его и извлекают из него выгоду. По мере того как внутренняя поддержка такого порядка уменьшается и баланс сил смещается в сторону других стран, система неизбежно станет менее эффективно решать возникающие конфликты. Восходящие державы могут также увидеть возможность полностью пересмотреть устоявшуюся международную структуру, что повысит вероятность войны.

Урок истории

Помимо теории, история также показывает, что ограничения на возможную войну между великими державами зачастую слабее, чем кажутся. В частности, ход англо‑германского соперничества, которое завершилось войной в 1914 году, показывает, как две великие державы могут быть неумолимо втянуты в конфликт, казавшийся крайне маловероятным – вплоть до момента его начала. И параллели с сегодняшним соревнованием между Соединенными Штатами и Китаем едва ли могут быть очевиднее.

В начале двадцатого века быстро растущая экономическая, технологическая и военно-морская мощь имперской Германии стала представлять собой угрозу существующему международному порядку под руководством Великобритании. Несмотря на тесные торговые связи между двумя странами, британские элиты начали воспринимать растущую экономическую мощь Германии как реальную угрозу. Более того, они возмущались экономическим успехом Германии, потому что он был результатом торговой и промышленной политики, которую они считали несправедливой: немецкое процветание, по их мнению, было вызвано государственным регулированием, а не либеральным подходом невмешательства, лежащим в основе политической экономики Соединенного Королевства.

Британские элиты также питали глубокую антипатию к Германии, поскольку считали ее политическую культуру – которая отдавала предпочтение армии и ее интересам – фундаментально противоположной либеральным ценностям. Проще говоря, они считали Германию неисправимо плохим игроком. Неудивительно, что как только началась война, англичане быстро пришли к пониманию конфликта как идеологического крестового похода либерализма против Прусского самодержавия и милитаризма.

Англичане и немцы боролись не только за власть, но и за престиж. Немецкая стратегия «Weltpolitik» (рус. «мировая политика») – создание большого флота и поиск колоний – спровоцировала Великобританию, которая, будучи торговой нацией с обширной заморской империей, не могла игнорировать появление конкурирующей морской державы прямо за Северным морем.

В действительности немецкая программа строительства линкоров была продиктована не столько экономическими или военными соображениями, сколько жаждой статуса. Цель Германии состояла не в том, чтобы бросить вызов Соединенному королевству, а в том, чтобы быть признанной равной ему великой державой.

Несмотря на эти источники потенциального конфликта, начало войны между двумя государствами в августе 1914 года вряд ли было неизбежным. Как отмечали историки Зара Штайнер и Кит Нильсон, «между ними не было прямого столкновения из-за территории, тронов или границ». На самом деле, были важные факторы, которые могли бы способствовать миру: торговля, культурные связи и взаимосвязанные элиты и королевские семьи.

Так почему же они пошли на войну? Историк Маргарет Макмиллан ответила, что конфликт был «результатом столкновения между крупной мировой державой, чувствующей, что ее преимущество ускользает перед растущим противником». Как она пишет:

«Такие переходы редко проходят мирно. Существующая власть слишком часто ведёт себя высокомерно, читая лекции остальному миру о том, как вести свои дела, и слишком часто бывает нечувствительна к страхам и заботам меньших сил. Такая держава, какой была тогда Великобритания, и сегодня являются Соединенные Штаты, неизбежно сопротивляется любым намекам на свою уязвимость, а восходящая держава нетерпеливо стремится получить свою заслуженную долю во всем, что ей доступно – будь то колонии, торговля, ресурсы или влияние».

Параллели между британско-германским антагонизмом до 1914 года и современными американо-китайскими отношениями поразительны и являются предостережением от повторения истории. Соединенные Штаты оказываются на месте Соединенного Королевства, действующего гегемона, чья относительная власть постепенно ослабевает. Вашингтон, как и Лондон до него, возмущен возвышением своего противника, которому он приписывает несправедливую торговую и экономическую политику, и рассматривает его как плохого игрока, чьи ценности противоположны либерализму. Со своей стороны, как и Германия до Первой мировой войны, сегодня быстро растущий Китай хочет быть признанным равным на международной арене и стремится к гегемонии в своем собственном регионе. Неспособность Соединенного Королевства мирно приспособиться к возвышению Германии проложила путь к Первой мировой войне. То, последуют ли Соединенные Штаты британскому примеру, определит, окончится ли американо-китайская конкуренция войной.

Битва идей?

Для китайских лидеров история их собственной страны представляет собой поучительную повесть о том, что происходит с крупными странами, которые не могут совершить скачок к статусу великой державы. Как отмечают ученые, поражение Китая от англичан и французов в двух опиумных войнах в середине XIX века было вызвано его неспособностью адаптироваться к изменениям, вызванным промышленной революцией. Из-за слабой реакции со стороны китайских лидеров более сильные империалистические державы смогли навязать Китаю свою волю; китайцы называют последующую эпоху, во время которой западные державы и Япония сдерживали Китай, «веком унижения».

Нынешний подъем Китая вызван желанием отомстить за унижение, которое он перенес, и восстановить свой статус доминирующей державы Восточной Азии, существовавший до XIX века. Первым шагом в этом процессе стала программа Дэн Сяопина «реформы и открытость». Чтобы стимулировать свой экономический рост и модернизацию, Китай интегрировался в возглавляемый США мировой порядок. Как сказал сам Дэн в 1992 году: «тех, кто отстал, бьют». Долгосрочной целью Пекина было не просто разбогатеть. Он стремился стать достаточно богатым, чтобы приобрести военный и технологический потенциал, необходимый для того, чтобы вырвать региональную гегемонию в Восточной Азии у Соединенных Штатов. Китай присоединился к этой системе не для того, чтобы помочь сохранить ее, но чтобы бросить ей вызов изнутри.

Эта стратегия увенчалась успехом. Китай стремительно приближается к Соединенным Штатам по всем важным показателям могущества. В 2014 году Международный валютный фонд объявил, что, если судить по паритету покупательной способности, Китай обошел Соединенные Штаты как крупнейшую экономику мира. По рыночному обменному курсу ВВП Китая сейчас составляет почти 70% от ВВП Соединенных Штатов. И поскольку Китай продолжает быстро восстанавливаться после вызванного пандемией экономического спада, он, вероятно, до конца этого десятилетия обойдет Соединенные Штаты как экономику номер один в мире по любым показателям. В военном плане история похожа. В 2015 году в исследовании корпорации RAND под названием «The U.S.-China Military Scorecard» отмечалось, что разрыв между военной мощью США и Китая в Восточной Азии быстро сокращается. Американский флот и американские базы в регионе теперь находятся под угрозой из-за возросшего китайского потенциала. Сами авторы исследования выразили удивление этим сдвигом.

«Даже для многих авторов этого доклада, которые постоянно отслеживают развитие военной ситуации в Азии, скорость изменений... была поразительной», – отметили они.

Американские политики все чаще рассматривают американо-китайское соперничество не как традиционное соперничество великих держав, а как борьбу между демократией и коммунизмом. В июле госсекретарь Майк Помпео выступил с речью, главной целью которой было выразить американо-китайскую вражду в идеологическом плане. «Мы должны иметь в виду, что режим [Коммунистической партии Китая] является марксистско-ленинским режимом», – сказал он.

«Генеральный секретарь Си Цзиньпин – истинный приверженец несостоятельной тоталитарной идеологии... что объясняет его многолетнее стремление к глобальной гегемонии китайского коммунизма. Америка больше не может игнорировать фундаментальные политические и идеологические различия между нашими странами, так же как КПК никогда не игнорировала их».

Такая риторика направлена на то, чтобы заложить основу для более интенсивной фазы американо-китайских трений, повторяя описания Советского Союза времён холодной войны как «империи зла», делегитимизируя правительство Китая в глазах американской общественности и изображая Китай как плохого игрока в международной политике.

Не только сторонники жесткого курса, как Помпео, смотрят на Китай через идеологическую призму. Многие представители истеблишмента в Вашингтоне пришли к выводу, что реальная угроза Соединенным Штатам заключается не в растущей военной и экономической мощи Китая, а в том, что Пекин бросает вызов американской модели политического и экономического развития. Как писали Курт Кэмпбелл и Джейк Салливан в 2019 году, «Китай в конечном счете может представить собой более сильный идеологический вызов, чем Советский Союз»; возвышение Китая «до статуса сверхдержавы будет способствовать его тяге к автократии».

Такой идеологический поворот в политике США в отношении Китая неразумен. Это создает лихорадочное настроение в Вашингтоне и делает войну более вероятной. Соединенным Штатам было бы лучше убрать идеологию из уравнения и вести свои отношения с Китаем как традиционное соперничество великих держав, в котором дипломатия стремится управлять конкуренцией посредством компромисса, примирения и поиска точек соприкосновения. Идеологические состязания, с другой стороны, по своей природе имеют нулевой результат. Если ваш соперник олицетворяет собой чистое зло, компромисс – да и сами переговоры – становится умиротворением.

Впереди опасность

Сегодня американо-китайские отношения находятся в состоянии свободного падения. Экономические отношения находятся на грани из-за торговой войны, объявленной администрацией Трампа, а технологическая политика США направлена на то, чтобы вывести из бизнеса китайские фирмы, такие как Huawei. Легко понять, как определенные очаги возгорания могут спровоцировать войну в ближайшие годы. События на Корейском полуострове могут привлечь внимание США и Китая, а военные маневры обеих стран повысили напряженность в Южно-Китайском море и Тайваньском проливе. Вашингтон также бросает вызов давно сложившемуся пониманию статуса Тайваня, приближаясь к признанию независимости острова от Китая и открыто признавая военную приверженность Соединенных Штатов защите Тайваня. Соединенные Штаты также резко отреагировали на репрессии Пекина в отношении китайского уйгурского мусульманского меньшинства и на введение нового жесткого закона о безопасности в Гонконге. В обоих случаях двухпартийный массив американских чиновников осудил Китай – и как конгресс, так и администрация Трампа ввели ответные санкции.

Однако, несмотря на такое давление, Китай вряд ли откажется от своей цели стать региональным гегемоном в Восточной Азии. Пекин также будет продолжать настаивать на том, чтобы Соединенные Штаты уважали его как равную великую державу. Чтобы избежать войны, потакая желаниям Китая, Соединенные Штаты вынуждены будут отказаться от своих гарантий безопасности Тайваню и признать претензии Пекина на остров. Вашингтону также придется признать реальность того, что его либеральные ценности не являются универсальными, и таким образом прекратить вмешательство во внутренние дела Китая, осуждая политику Пекина в Гонконге и Синьцзяне и издавая тонко завуалированные призывы к смене режима.

Маловероятно, что Соединенные Штаты предпримут такие шаги. Это означало бы признание конца первенства США. Это делает перспективу горячей войны еще более вероятной. В отличие от времен холодной войны, когда Соединенные Штаты и Советский Союз в целом признавали европейские сферы влияния друг друга, сегодня Вашингтон и Пекин имеют совершенно разные взгляды на то, кто должен обладать превосходством в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях, а также на Тайване.

Общественное мнение США также вряд ли будет действовать как сдерживающий фактор на этом потенциальном марше к войне. Исторически сложилось так, что внешнеполитический истеблишмент страны не особенно реагировал на общественное мнение, и многие американские избиратели мало знают о военных обязательствах США за рубежом и их последствиях. В случае нападения Китая, особенно на Тайвань, эффект сплочения и способность правительства США манипулировать общественным мнением, скорее всего, нейтрализуют общественное сопротивление войне. Американские лидеры осудят Пекин как безжалостную, агрессивную и экспансионистскую коммунистическую диктатуру, пытающуюся подавить свободолюбивый народ, стремящийся к демократии. Американскому обществу скажут, что война необходима для поддержания общечеловеческих ценностей, отстаиваемых Соединенными Штатами. Конечно, как и в случае с Первой мировой войной, войной во Вьетнаме и войной в Ираке, случится общественное разочарование, если война пойдет плохо. Но к тому времени будет уже слишком поздно.

За последние несколько лет многие наблюдатели, включая ведущих китайских аналитиков в Соединенных Штатах, таких как Роберт Каган и Эван Оснос, предположили, что Соединенные Штаты и Китай незаметно приближаются к войне, как Великобритания и Германия в 1914 году. Несмотря на то, что движение к конфликту продолжается, все теперь ясно осознают это. Беда в том, что, хотя сторонники усиления конфронтации громко и ясно заявляют о своей позиции, оппозиция такой политике на удивление приглушена внутри внешнеполитического истеблишмента. Одна из причин заключается в том, что многие из тех, кто обычно выступает за политику стратегической самодисциплины и сдержанности во внешней политике США, в последние годы стали гораздо более жесткими, когда речь заходит о Китае. Среди ученых и аналитиков, которые в целом согласны с тем, что Соединенные Штаты должны уйти с Ближнего Востока (и, как говорят некоторые, даже из Европы), мало кто поддерживает подобные стратегические изменения в Восточной Азии. Напротив, некоторые в этом лагере – включая ученого Джона Миршеймера – теперь утверждают, что Соединенные Штаты должны противостоять стремлению Китая к региональной гегемонии. Но этот аргумент базируется на геополитическом страхе, который будоражил британского стратегического мыслителя сэра Хэлфорда Маккиндера в начале двадцатого века: если бы одна держава доминировала в сердце Евразии, она могла бы достичь глобальной гегемонии. Аргумент Маккиндера имеет много слабых мест. Это продукт эпохи, которая приравнивала военную мощь к численности населения и производству угля и стали. Евразийская угроза была преувеличена как во времена Маккиндера, так и сейчас. Китайская региональная гегемония – это не то, из-за чего стоит начинать войну.

Вопрос о том, смогут ли Соединенные Штаты мирно уступить свое господство в Восточной Азии и признать статус Китая как равной великой державы, остается открытым. Однако если Вашингтон этого не сделает, он окажется на пути к войне, на фоне которой военные катастрофы во Вьетнаме, Афганистане и Ираке просто померкнут.

Источник: Foreign Affairs