Мы переживаем фантастический период в истории

Известный японский менеджер Кенити Омаэ, которого назвали Мистер Стратегия, написал две знаменитые книги — «Мир без границ» и «Упадок национального государства». Регион-экономика — это антитеза «миру-экономике» Броделя и Валлерстайна. Речь идёт о феномене, когда, скажем, три города в разных странах — Пенанг (Малайзия), Медан (Индонезия) и Пхукет (Таиланд) — связаны между собой: торговые потоки идут между ними, и это своего рода островок процветания. В регион-экономике должно быть не менее пяти миллионов человек населения, иначе её эффективность не обеспечить. Но не больше тридцати миллионов, потому что будет много бедных. Глобализация — это и есть двести-триста очень продвинутых узлов, где концентрируются современные информационные технологии, капитал. Эти узлы связаны друг с другом материально и виртуально. Все остальное исключено-отсечено.

Глобализация — это такой процесс производства и обмена, в котором благодаря господству информационных (то есть «нематериальных») факторов над вещественными («материальными»), капитал, превращающийся в электронный сигнал, оказывается свободен практически от всех ограничений локального и государственного уровня — пространственных, материальных, социальных. Это победа времени над пространством. И, естественно, тех, кто контролирует время и капитал, над теми, кто контролирует пространство и государственную власть. Глобализация — это ещё и процесс исключения из экономических процессов восьмидесяти процентов мирового населения. Глобальный (он же «пуантилистский», точечный) мир — это система связи двадцати процентов населения планеты.

Для объяснения этого явления польский социолог Зигмунд Бауман изобрел два термина — глобалы (globales) и локалы (locales). Глобалы живут в глобальном надстрановом мире, перемещаясь, например, по сети отелей Hilton в качестве бизнесменов, политиков, медиаинтеллектуалов, на худой конец, туристов. Локалы покидают своё местожительство либо в качестве беженцев, либо в качестве мигрантов, законных (около ста миллионов) или незаконных, но в любом случае попадают из одного локуса в другой. Локализация становится обратной, темной стороной глобализации. Локальный человек останется локальным навсегда.

Ещё одно следствие новой эпохи — «серые зоны». Этот термин пришел из радиоэлектроники, он обозначает часть пространства, не «просматриваемую» радиолокаторами. В «серых зонах» государство почти полностью утратило контроль, власть там приватизирована либо племенами и кланами (огромные пространства в Африке), либо преступными сообществами — чаще всего наркокартелями («золотой треугольник» на стыке Бирмы, Таиланда, Лаоса; Афганистан, Колумбия), сепаратистскими и партизанскими движениями, правыми «отрядами самообороны». «Серыми зонами» могут быть отдельные районы городов (Байшада Флуминенсе в Рио-де-Жанейро, Южный Бронкс в Нью-Йорке) — всё это делает глобализирующийся мир ещё менее однородным. Это не тот однородный и рационально-либеральный мир, который рисуют Жак Аттали в «Он придёт» и Фрэнсис Фукуяма в «Конце истории».

Глобализация рабочей силы идёт совсем другими темпами. Капитализм в своё время решил проблемы её переизбытка в своём ядре, вытеснив лишних на полупериферию. Обратите внимание — волны колониальной экспансии в развитии капитализма появлялись не постоянно, а после серьёзных кризисов внутри него самого. Капитализм открывал новые рынки, где можно было сбывать товары. В чём особенность первой и второй мировых войн? Это войны, в которых впервые совершенно сознательно уничтожалась инфраструктура — чтобы её потом восстанавливать и делать на этом деньги. Если индустриализация требовала большого по численности рабочего и среднего класса, то наукоёмкое постиндустриальное производство не требует этого. В начале девяностых годов у фирмы Microsoft было сорок девять филиалов, и во всех них работало шестнадцать тысяч четыреста человек. Им больше не нужно.

Капитализм сегодня стал планетарным — и кризис ему просто некуда вытеснять. Так что проблемы придётся решать изнутри. Совершенно ясно, кто будет первыми жертвами: это средний класс и верхняя часть рабочего класса, то есть те социальные группы, которые были в главном выигрыше с 1945-го по 1975 год. Ситуация осложнена, как утверждает Патрик Бьюкенен, ещё и борьбой внутри самой западной цивилизации между Западом и Постзападом. Речь идёт о том, что в самом западном мире формируются анклавы (в США это «мексиканский» анклав, в Центральной Европе — турки, во Франции — арабы и африканцы, которые там живут уже в течение нескольких поколений).

Об этом писал и Тойнби — над ним смеялись либералы и марксисты в шестидесятых-семидесятых годах. Он говорил о так называемом внутреннем пролетариате, который подрывает систему. Вот этот внутренний пролетариат есть сейчас в ядре всего западного мира. Это выходцы из Азии, Африки и Латинской Америки. Этот пролетариат не имеет тех прав, что белое население, но у него есть своя форма организации в виде религии, например ислама. Лет через двадцать вопрос встанет очень остро: будет масса старого белого населения, а с другой стороны — масса молодого, экс-мексиканского, экс-африканского, экс-арабского населения, которое останется бедным и низкооплачиваемым.

Как в такой ситуации англосаксонской, французской, немецкой верхушке сохранить свои позиции? И ведь сделать с миграцией ничего нельзя — если её остановить сейчас, экономические последствия будут тоже катастрофическими. Тут возникает худшая из ситуаций: на социально-экономическую поляризацию накладываются не просто этнические противоречия, а расово-этнические. Это динамит. В этом смысле Европа уже прошла точку возврата — тут уже ничего не поделаешь. Белая элита правила в мире два века, и время её уходит.

В двадцатом веке был совершенно потрясающий период, который всех ввёл в заблуждение. Это период с 1945-го по 1975 год, когда было благоприятным экономическое положение, когда Запад должен был замирять свой рабочий и средний класс, чтобы они, не дай бог, не голосовали за социалистов и коммунистов. Нужно было откупаться от них. Был СССР, который маячил рядом. Результатом социальных уступок стало так называемое wellfare state — это можно перевести как «государство всеобщего собеса». До тридцати-пятидесяти процентов доходов изымалось в виде налогов и перераспределялось. В результате возник слой, который я называю «социалистической буржуазией», и костяк среднего класса расширился за счёт людей, которые не были буржуазией по источникам дохода, но могли позволить себе буржуазное потребление.

Но в начале семидесятых годов всё сломалось. Грянул нефтяной кризис, США отказались от золотого стандарта (девальвация), началась научно-техническая революция. В 1975 году СССР одержал сокрушительную победу над США — на той фазе холодной войны. Америка проиграла войну во Вьетнаме, состоялось Хельсинкское совещание, на котором Запад юридически признал то, что произошло в Европе в 1945 году. Тогда же рухнул традиционный правящий слой США, который формировался на их Восточном побережье и правил сто семьдесят лет.

После 1975 года и до недавнего момента все президенты США были выходцами либо с запада страны, либо с юга. А что это значит? К власти пришли те группы, которые тесно связаны с глобальной системой. Восточное побережье — это традиционно правящий класс Америки как государства. Америка после 1975 года стала «глобальной Америкой». Используя достижения НТР, Запад раскрутил процессы глобализации, одной из жертв которой стал Советский Союз. Мы привыкли говорить, что СССР потерпел поражение в холодной войне, а Америка выиграла.

Но от того, что Советский Союз проиграл, строго говоря, выиграли не Соединённые Штаты, а прежде всего Япония и Германия. Америка выиграла тоже, но возникает вопрос: какая Америка? Это была уже другая страна — культурная революция изменила её лицо до неузнаваемости.

Такой марксистский мыслитель двадцатого века, как Антонио Грамши, в тридцатых годах понял, что Запад нельзя сокрушить политическими способами, и выдвинул концепцию «культурной гегемонии». Он доказал, что буржуазия занимает свои позиции не только потому, что у неё есть дубинка в лице государства, но и с помощью культуры, которая способна навязывать культурные стереотипы другим. Поэтому Грамши заговорил о том, что победу над буржуазией нужно одержать в сфере культуры. Его идеи потом развивала франкфуртская школа в лице Маркузе, Хоркхаймера, Адорно и других. После прихода к власти Гитлера многие из них переехали в Америку. В течение пятидесятых годов они вбивали американской молодежи в голову то, что западная культура — это плохо, государство — это плохо. Индивидуализм — хорошо. Нужна контркультура.

В 1968 году всё рвануло. Возникла контркультура, в которой критиковалось старое левое движение, роль государства и утверждалось, что рабочий класс своё отжил. В тех событиях очень важен был мотив индивидуальной прибыли — он реализовался в шоу-бизнесе, продаже травки, более тяжёлых веществ. Прибыль эта нужна была для того, чтобы больше потреблять. Это был революционный радикальный путь для молодёжи в потребительское общество.

Производственные отношения изменились в период между XIX и XX веком. Отношения изменились, и вдобавок к этому человек стал не только производителем, но и превратился в потребителя. И в игре производственных отношений это освободило пространство, внутри которого некоторые практики стали возможны. Та же психология способностей, если хотите, психология потребностей, прекрасно вписывается внутрь новых экономических практик. И я полагаю, что всякая психология, начиная с того момента, когда она перестаёт быть психологией бессознательного, превращается исключительно в психологию экономического типа. — Мишель Фуко

Десять лет спустя пришел Рейган с идеями неолиберализма, и они все скопом проголосовали за него. Это молодое поколение, вскормленное левой культурой, заняло политические высоты и впоследствии одержало победу над Советским Союзом, но не в классической холодной войне. Победила Америка — но не как государство, а как глобальный монстр. Это как тот самый добрый молодец, который нырнул в котел с кипящей водой и вдруг вынырнул ещё лучшим. Советский Союз в лице Михаила Горбачёва решил нырнуть в тот же котел — и там сварился.

Когда Бьюкенен в своей книге «Смерть Запада» говорит, что именно это поколение губит современную Америку, губит её христианские ценности, он фиксирует то, что я называю «Глобамерика». Речь идёт о поколении, которое относится к Америке не как к государству, а как к постзападному постхристианскому образованию. Мы имеем дело с Америкой как наиболее развитой частью глобального мира, где христианские ценности вовсе не доминируют, где царит мультикультурализм, где либеральные ценности доведены до предела — до самоотрицания. Какая же эта свобода, если ты не можешь высказывать своё мнение о меньшинствах, женском движении, расовых проблемах?

С помощью всякого рода активистов была сломлена традиционная мораль. То же самое происходит и с «рыночным фундаментализмом». Он доводит рынок до такой ситуации, когда тот превращается в монополию — то есть в свою противоположность.

Во что превращается гигантское скопление владеющих интеллектуальной мощью людей, воображающих, будто им подвластно всё, будто они безраздельно распоряжаются силами ума, будто они применяют эти силы наилучшим образом? Колоссальный рост интеллектуального могущества человечества имел неизбежным следствием ещё более грандиозное помутнение умов, снижение общего интеллектуального уровня человечества, тотальное оглупление, выдаваемое за колоссальный прогресс познания. — Александр Зиновьев

В прошлом веке на Западе появилась теория «20:80», то есть двадцать процентов богатых, восемьдесят — бедных. Никакого среднего класса. Но для Индии это будет, скажем, пять-девяносто пять, для Бразилии три-девяносто семь. Для России это будет максимум десять-девяносто. Речь идёт о тенденции к вымыванию среднего класса. А ведь ещё Тойнби в 1947 году написал: «Будущее Запада в значительной степени обусловлено судьбой его среднего класса». Его крушение приведёт к крушению западных обществ. Ведь глобализация отсекает не только одни страны от других. Она рассекает целые страны, потому что можно быть частью глобального сообщества, живя в Москве, Питере или в Нижнем Новгороде.

И можно жить в этом же городе, но никогда не быть частью глобального сообщества и не иметь возможности получить к нему доступ — ни в виде информации, ни в виде лекарств, ни в виде пособий. Границы между глобалами и локалами могут проходить по одной и той же лестничной клетке. Но рано или поздно эти миры столкнутся. К тому же, поскольку главными становятся информационные факторы, борьба идёт именно за интеллектуальные факторы производства, а это значит, что часть интеллектуалов уйдёт к «эксплуататорам», а часть — в никуда, потому что не требуется столько народа для эксплуатации. Одно из главных противоречий нового века, по-видимому, будет заключаться не во взаимоотношениях эксплуататоров и эксплуатируемых, а во взаимоотношениях эксплуататоров и эксплуатируемых с одной стороны, и всеми остальными — с другой. Последние будут проситься: возьмите нас в эксплуатацию! И будут бороться за то, чтобы их эксплуатировали.

Двадцатый век завершился на переломе семидесятых и восьмидесятых годов. До сих пор не оценено по достоинству значение иранской революции 1979 года. Это была первая революция, которая проходила не только не под левыми и не под марксистскими лозунгами, а вообще не под светскими. Это мартовские иды современности, иды модерна на мусульманской периферии. В 1979 году победил ещё один, теперь уже рыночный, фундаменталист — Маргарет Тэтчер в Великобритании.

В конце позднего модерна был начат разворот к постмодерну с иными социальной структурой и типом человека-потребителя через конвергенцию кап. и соц.систем с передачей глобальной власти ТНК, в т.ч. через глобальные революционно-политико идеологические структуры, имевшие корни во всех развитых странах с конца 19 века, на основе которых в 70 гг 20 века возник феномен американских неоконов-неотроцкистов, целью которых стало превращение США в центр ТНК, второй такой центр возник в 90-е гг в Европе — ЕС, с переносом центра тяжести в экономике из индустрии, где НТП непрерывно вытесняет массы работников, в сферу виртуальных услуг, позволяющую симулировать занятость, через агрессивную рекламу их потреблять и тем самым оплачивать как можно большей массе потребителей, для чего необходимо свободное движение капитала, труда, товаров и услуг, ведущее к разрушению суверенитетов государств и традиций со смешением человеков в глобальном Вавилоне и деградацией населения, включая политэлиты. — az118.livejournal.com

Есть такой термин — «каскадное событие», то есть ряд событий, которые на самом деле — единое целое. В истории было два таких периода. Я их называю «длинные двадцатые» — это 1914-1934 годы, когда была решена судьба двадцатого века. Тогда, сказал бы Фернанд Бродель, состоялась «пересдача карт истории», то есть кто ухватил козыри, тот выиграл. Менее судьбоносный, но очень насыщенный период — это «длинные пятидесятые» в девятнадцатом веке: 1848-1868 годы. Во время оформления марксизма — между «Манифестом коммунистической партии» (1848) и первым томом «Капитала» (1867) — уложилась целая эпоха, начавшаяся европейской революцией 1848 года на Дальнем Западе Евразии и окончившаяся реставрацией Мэйдзи на Дальнем Востоке. За эти двадцать лет мир изменился неузнаваемо.

Сейчас мы переживаем фантастический период в истории. Такого опасного, такого напряжённого, такого интересного периода, как сейчас — я имею в виду период 1975-2025 годов, — никогда не было. Если двадцатый век начинался под лозунгом книги Ортеги-и-Гассета «Восстание масс» (1929), то закончился под лозунгом книги Кристофера Лэша «Восстание элит» (1996). Сейчас решается судьба западного среднего класса, капсистемы и, возможно, земной цивилизации.

Источник