Либеральный момент

В номере престижного глобалистского издания «Foreign Affairs” за 1990/1991 американский эксперт Чарльз Краутхаммер написал программную статью «Однополярный момент»[1], в которой предлагал следующее объяснение конца двухполярного мира. После краха блока стран Варшавского договора и распада СССР (который еще не произошел к моменту публикации статьи) наступит такой миропорядок, в котором США и страны коллективного Запада (НАТО) останутся единственным полюсом и будут править миром, устанавливая правила, нормы, законы и приравнивая свои собственные интересы и ценности к универсальным, всеобщим и общеобязательным. Эту установившуюся де факто мировую гегемонию Запада Краутхаммер и назвал «однополярным моментом».

Немного позднее другой американский эксперт Фрэнсис Фукуяма публикует сходный по смыслу манифест о «конце истории»[2]. Но в отличие от Фукуямы, который поспешил провозгласить, что победа Запада над всем остальным человечеством уже состоялась и все страны и народы отныне беспрекословно примут либеральную идеологию и согласятся с единоличной доминацией США и Запада, Краутхаммер был более сдержан и осторожен и предпочитал говорить именно о «моменте», то есть о сложившейся де факто ситуации в международном балансе сил, но не спешил с выводами о том, насколько прочным и долговременным будет однополярный миропорядок. Все признаки однополярности были налицо – безусловное принятие почти всеми странами капитализма, парламентской демократии, либеральных ценностей, идеологии прав человека, технократии, глобализации и американского лидерства. Но Краутхаммер, фиксируя такое положение дел, все же допускал возможность того, что это не нечто устойчивое, но лишь этап, определенная фаза, которая может превратиться в долгосрочную модель (и тогда Фукуяма оказался бы прав), а может и завершиться, уступив место какому-то иному миропорядку.

В 2002/2003 году Краутхаммер в другом престижном, но уже не глобалистском, а реалистском издании «National Interest”, возвратился к своему тезису в статье «По поводу однополярного момента»[3], и на сей раз, он выдвинул мнения, что спустя 10лет однополярность  оказалась именно моментом, а не прочным миропорядоком, и что в скором времени будут складываться альтернативные модели, учитывающие рост антизападных тенденций в мире – в исламских странах, в Китае, в укрепляющейся России, где к власти пришел сильный президент Путин. Позднейшие события еще более укрепили Краутхаммера в убежденности, что однополярный момент позади, США не смогли сделать свое мировое лидерство, которым действительно обладали в 90-е годы ХХ века, прочным и устойчивым, и что могущество Запада вступило в период заката и упадка. Шансом мирового господства, которое было у них практически в руках, западные элиты не смогли воспользоваться, и теперь надо как максимум принять участие в строительстве многополярного мира в ином статусе и не претендуя больше на гегемонию, чтобы вообще не остаться на обочине истории.

Мюнхенская речь Путина в 2007 году, приход к власти в Китае сильного лидера Си Дзиньпина и стремительный рост китайской экономики, события в Грузии 2008 года, украинский Майдан и воссоединение России с Крымом, и наконец, начало СВО в 2022 году и большой войны на Ближнем Востоке в 2023, только подтвердили на практике, что осторожный Краутхаммер и предсказавший эпоху «столкновения цивилизаций» Самуэль Хантингтон[4] оказались намного ближе к истине, чем слишком оптимистичный (для либерального Запада) Фукуяма. Сейчас всем здравомыслящим наблюдателям очевидно, что однополярность была лишь «моментом», и что сейчас она сменяется новой парадигмой – многополярностью или, более осторожно, «многополярным моментом»[5].

Мы напомнили об этой дискуссии лишь для того, чтобы подчеркнуть смысл понятия «момент» при анализе мировой политики. В дальнейшем мы будем на это и опираться.

Момент или не момент?

Спор о том, идет ли речь о чем-то необратимом или, напротив, временном, переходном, неустойчивом, в случае той или иной международной, политической и идеологической системы, имеет давнюю историю. Часто сторонники какой-то одной теории яростно настаивают на необратимости социальных режимов и трансформаций, с которыми солидарны, а их противники или просто скептики и критически настроенные наблюдатели выдвигают альтернативную идею, что речь идет лишь о моменте.

Это легко проследить на примере марксизма. Если для либеральной теории капитализм и буржуазный строй это судьба человечества, он наступает и никогда не кончается, так как мир может быть только либерально-капиталистическим и постепенно все станут средним классом, то есть буржуазией, то марксисты рассматривали сам капитализм как исторический момент развития. Он был необходим для преодоления предыдущего момента (феодального), но, в свою очередь, должен быть преодолен социализмом и коммунизмом, а власть буржуазии должна будет смениться властью трудящихся, и после уничтожения капиталистов и частной собственности в человечестве останутся только пролетарии. Коммунизм здесь для марксистов уже не момент, а по сути -- «конец истории».

Серьезным доказательством правоты марксизма стали социалистические революции ХХ века – в России, Китае, Вьетнаме, Корее, на Кубе и т.д. Но мировой революции не произошло, и в мире стали существовать две идеологические системы – это и был двухполярный мир, существовавший с 1945 (после совместной победы коммунистов и капиталистов над нацистской Германией) по 1991 год. В идеологическом противостоянии каждый лагерь утверждал, что противоположный ему лагерь не судьба, а всего лишь момент, не конец истории, но промежуточная диалектическая фаза. Коммунисты настаивали на том, что капитализм рухнет и везде воцарится социализм, а сами коммунистические режимы будут существовать «вечно». Либеральные идеологии отвечали им: нет, исторический момент – это вы, вы лишь – отклонение от буржуазного пути развития, недоразумение, девиация, а капитализм будет существовать вечно. Именно это, собственно, и является содержанием тезиса Фукуямы о «конце истории». В 1991 году показалась, что он был прав. Социалистическая система рухнула, а развалины СССР и маоистский Китай ринулись в рынок, то есть перешли на капиталистические рельсы, подтвердив предвидения именно либералов.

Конечно, некоторые марксисты затаились и считают, что еще не вечер, капиталистическая система еще даст сбой, и тогда придет час пролетарской революции. Но это не точно. Ведь пролетариата в мире становится все меньше, и вообще человечество идет в совершенно ином направлении.

Гораздо более обоснованы взгляды либералов, которые вслед за Фукуямой приравняли именно коммунизм к моменту и провозгласили «бесконечный капитализм». Параметры нового общества, в котором капитал достигает тотальной и реальной доминации, на разные лады обыгрывались постмодернистами, предлагавшими экстравагантные методы борьбы с капиталом изнутри – это включало пролетарский суицид, осознанное превращение индивидуума в инвалида или компьютерный вирус, смена пола и даже видовой принадлежности. Все это стало программой левых либералов в США и активно поддерживается правящей верхушкой демократической партии – woke, cancel culture, эко-повестка, трансгендеры, трансгуманизм и т.д. Но и сторонники, и противники победившего капитализма соглашались, что это не просто фаза развития, которую сменит что-то еще, а что это --  судьба и финальная стадия становления человечества. Дальше может быть только переход к постчеловеческому состоянию – тому, что футурологи называют «Сингулярностью». Сама смертность человека здесь преодолевается в пользу механического бессмертия машины. Иными словами, добро пожаловать в Матрицу.

Итак, в битве двух идеологических систем победила буржуазия, она-то и стала творцом доминирующей парадигмой конца истории.

Трамп как фактор мировой истории

Однако сама возможность в случае однополярности применить к эпохе состоявшейся в первом приближении «всемирной победы капитализма» термин «момент» -- и не со стороны идеологически противоположной системы (коммунизма), а изнутри, от лица американских же экспертов, --открывает совершенно особую перспективу, пока еще слабо продуманную и разработанную, но все более и более отчетливую. А не стоит ли допустить, что откровенный и очевидный сегодня всем крах западного лидерства и неспособность Запада быть полноценной универсальной инстанцией легитимной власти ( что и отражено в понятии «однополярного момента», который подходит к концу) несет в себе и идеологическое измерение? Не означает ли конец однополярности и западной гегемонии конец либерализма?

Это соображение подтверждается важнейшим политическим событием – первым и вторым сроком Дональда Трампа как президента США. Этот выбор американского общества президентом политика, который откровенно критикует глобализм и либерализм, является ярким выражением того, что даже в центре однополярного Запада созрела критическая масса недовольства основным идеологическим и геополитическим вектором правления либеральных элит. Более того, выбранный Трампом в качестве вице-президента США Дж. Д. Вэнс прямо характеризует свое мировоззрение как приверженца «постлиберальных правых». Либерализм фигурировал в качестве негативного термина во время всей предвыборной кампании Трампа, хотя под ним, более конкретно, имели в виду «левый либерализм» как идеологию Демократической партии. Однако в более широких кругах «народного трампизма» либерализм устойчиво превратился в ругательство и стал восприниматься чем-то неотделимым от вырождения, разложения, извращения правящих элит. В цитадели либерализма США уже второй раз в недавней истории побеждает политик, предельно критически относящийся к либерализму, а его сторонники вообще не стесняются прямой демонизации этого идеологического течения.

 Таким образом, мы можем говорить о конце «либерального момента», о том, что либерализм, казавшийся выигравшей в исторической перспективе и раз и навсегда победившей идеологией, оказался лишь одним из этапов мировой истории, а не ее концом. И за пределом либерализма, после конца либерализма, по ту сторону либерализма постепенно будет проступать альтернативная идеология, иной миропорядок, иной ценностный уклад. Либерализм оказался не судьбой, не концом истории, не чем-то необратимым и всеобщим, но лишь эпизодом, лишь исторической эпохой, имевшей начало и конец, четкие географические и исторические границы. Либерализм вписан в контекст западного Модерна. Он выиграл идеологические сражения с другими разновидностями этого Модерна (с национализмом и коммунизмом), но в конце концов, рухнул, завершился. И вместе с ним завершился тот самый однополярный момент Краутхаммера и еще более обширный цикл единоличной колониальной доминации Запада в планетарном масштабе, начавшийся с эпохи великих географических открытий.

Постлиберальная эпоха

Получается, что мы вступаем в постлиберальную эпоху. Однако эта постлиберальная эра совершенно не совпадает с коммунистическими марксистскими ожиданиями. Во-первых, социалистическое движение в мировом масштабе захлебнулось, а его форпосты – СССР и Китай – отказались от ортодоксальных форм и в той или иной мере приняли либеральную модель. А во-вторых, главной движущей силой, ответственной за крах либерализма, стали традиционные ценности и глубокие цивилизационные идентичности.

Человечество преодолевает либерализм не через социалистическую – материалистическую и технологическую -- фазу, но через реактивацию культурных пластов, которые западный Модерн посчитал преодоленными, исчезнувшими, упраздненными, то есть скорее через Премодерн, оказавшийся не уничтоженным, а не через Постмодерн, полностью вытекающий из западного Модерна. Постлиберализм оказывается совершенно не таким, каким его представляла левая прогрессистская мысль. Постлиберализм вообще заключает эпоху доминации Запада в Новое время в скобки, считая это лишь временным явлением, этапом, в котором нет ничего всеобщего и универсального. Определенная культура с опорой на грубую силу и агрессивное использование технологий добилась на определенный период своей доминации в планетарном масштабе, попытавшись сделать свои устои, техники, методы и цели универсальными. Так началась история самой удачной мировой Империи. Но по прошествии пяти с лишним веков гегемония Запада подошла к концу, и человечество вернулось (пока только возвращается) к тем условиям, которые в целом были характерны для эпохи, предшествующей резкому подъему Запада. Либерализм же стал исторически последней формой планетарного империализма Запада, вобрав в себя все основные принципы европейского Модерна и доведя их до последних логических выводов – гендерная политика, woke, cancel culture, критические расовые теории, трансгендеры, квадроберы, постгуманизм, постмодернизм и «объектно ориентированная онтология». Конец либерального момента это нечто большее, чем только конец либерального момента. Это конец единоличной доминации Запада в человечестве. Это конец Запада.

Либеральный момент у Гегеля

Мы уже не раз прибегали к понятию «конец истории». Сейчас пришло время чуть внимательнее присмотреться к этой теории. Концепт был введен Гегелем, и именно в контексте философии Гегеля он имеет смысл. Именно у Гегеля его позаимствовали как Маркс, так и Фукуяма (через русско-французского гегельянца Александра Кожева). Но и Маркс и либералы подвергли Гегеля своеобразной вивисекции. В модели Гегеля конец истории неразрывно связан с ее началом. А в ее начале лежит сокрытый Сам в Себе Бог. Потому Он переходит (через самоотрицание) в Природу, а потом Природа, поскольку в ней есть диалектическое присутствие Бога (хотя и снятое, aufgehebt) переходит в историю. История есть развертывание Духа. Постепенно в истории создаются разного типа общества. Вначале традиционные монархии. Потом демократии и гражданские общества, а затем приходит время великой Империи Духа. На каждом этапе Бог проявляется в истории и политике все более отчетливо. Конец истории, по Гегелю, это когда Бог максимально полно проявляет Себя в Государстве. Но не в обычном государстве, а в Государстве философов, в государстве Духа. Этому проявлению предшествует создание распыленного и атомизированного гражданского общества (а это и есть наш либерализм), в котором Природа уже полностью преодолена, а Дух еще не нашел своего высшего проявления, что возможно только в Империи. Теперь ясно, что Гегель понимает либерализм именно как момент. Он следует за распадом старых государств и предшествует созданию нового, истинного, на котором история и заканчивается.

Марксисты и либералы в Бога не верят, поэтому усекают учение Гегеля, отвергая ее первое начало – Бога-в-себе. А сами начинают вести отсчет с Природы. Природа (почему-то, непонятно почему?) сама развивается и порождает общество. Дальше общество вступает в историю и доходит до гражданского общества – то есть до либерализма. Либералы на этом и останавливаются (по Фукуяме, конец истории наступает тогда, когда все население земли становится «гражданским обществом»). Марксисты идут дальше, и утверждают, что в самом «гражданском обществе» (но не выходя за его пределы!) есть фаза классового капиталистического порядка и фаза бесклассового коммунистического. Но в обоих случаях конец истории – это именно «гражданское общество». Никакой Империи Духа нет в конце истории ни у тех, ни у других. Это логично, так как, отрезав у гегелевской теории начало (Бога), они отрицают и конец (Империю Духа). Начав с Природы (у Гегеля это второй момент, а не первый), они завершает гражданским обществом (у Гегеля это не конец истории, а предшествующая фаза, то есть собственно «либеральный момент»).

И хотя у марксистов либерализм -- это тоже лишь момент, но в более общем, (гегельянском) толковании «гражданского общества» все равно это что-то предварительное, тем более, что сам Гегель с искаженным толкованием своего собственного учения Марксом знаком не был (мало ли, у кого из великих философов какие бывают ученики).

Таким образом, в контексте философии Гегеля либеральный момент покрывает все «гражданское общество» (включая коммунистическое, которое по итогам ХХ века и оказалось лишь дивиацией либерализма и в 1990-е годы вернулось к своей капиталистической буржуазной матрице).

Применив полноценную (а не усеченную, не урезанную) модель гегелевской философии истории к разбираемому нами вопросу, мы получаем недостающее уточнение того, что именно вполне может прийти после либерализма, конец которого Гегель предвидел и, более того, считал неизбежным, поскольку, если в начале всего стоит Бог (альфа), Он же должен стоять и в конце всего (омега). И этим воплощением Бога в конце истории Гегель считал нечто аналогичное тому, что сегодня принято называть Государством-Цивилизацией. То есть конец либерализма -- это отнюдь не конец истории, а конец ее определенного этапа, который имеет свой смысл в общем контексте смены циклов и эпох и который является необходимой (пусть и негативной) прелюдией к установлению Империи Духа.

Постмодерн и монархия

В этом контексте особое значение приобретает монархизм. Не в ретроспективе, а именно в перспективе – монархизм будущего. Либеральная демократия и эпоха Республики исчерпала себя глобально. Попытки построить мировую Республику полностью провалились. В январе 2025 года под этим провалом будет окончательно поставлена печать.

Но что дальше? Какие параметры будут соответствовать постлиберальной эпохе? Это вопрос остается совершенно открытым. Но сама только мысль, что все содержание европейского Модерна – наука, культура, политика, технологии, общество, ценности и т.д. – было лишь эпизодом, причем приведшим к позорному и жалкому финалу, показывает, насколько неожиданным будет это постлиберальное будущее, следующее за концом либерального момента.

Гегель дает нам подсказку. Это будет эрой монархий. И есть определенные признаки, что его полная (а не урезанная, как у либералов и марксистов) философия является более, чем прозорливой и обоснованной.

Современная Россия, будучи еще формально либеральной демократией, но уже сделавшая ставку на традиционные ценности, по сути, технически является монархией. Общенародный лидер, несменяемость высшей власти и опора на духовные основы, идентичность и традицию уже являются предпосылками для монархического перехода – не формального, но именно содержательного. Причем речь идет не просто о монархии, но как раз об Империи Духа, о восстановлении статуса Катехона, Третьего Рима, столицы православной цивилизации. Сюда же с историко-геополитической точки зрения относится и наследие Чингисхана. Конец истории будет русским, или его пока не будет. В любом случае либеральный момент в российской политике пройден безвозвратно, а русский Премодерн станет все более и более релевантным..

Другие Государства-Цивилизации постепенно движутся в том же направлении. Все яснее видны черты девараджи или чакравартина, священного монарха, в индийском лидере Нарендра Моди. Он все более явно напоминает черты десятого аватара, Калкина – приходящего, чтобы положить конец темным векам, эпохе распада и вырождения, что как раз и соответствует либеральному моменту, который Моди призван преодолеть в своей борьбе за восстановление хиндутвы, глубинной индийской идентичности. От первого аватары к десятому – снова, как у Гегеля – альфа и омега.

Формально коммунистический Китай при Си Дзиньпине все больше демонстрирует черты традиционной китайской конфуцианской Империи. И сам лидер все больше сливается с архетипом Желтого Императора. Современный Китай имеем все основания для того, чтобы двигаться к статусу гегелевской Империи Духа. Причем марксизм тут может оказаться весьма кстати, надо только сделать один шаг, и дополнить усеченную и поэтому противоречивую марксистскую версию прочтения Гегеля до полноты. В начале был Бог (скажем, Паньгу). В конце будет «Тянся» (天下) -- доктрина вечной священной Поднебесной.

Исламский мир также нуждается в интеграции. Ориентиром может быть Багдадский халифат 2.0, ведь именно в Аббасидскую эпоху и исламская цивилизация, и исламское государство достигли своего расцвета.

Можно вполне предположить создание и Африканской Империи и латино-американской. Не случайно в БРИКС Латинскую Америку представляет Бразилия, единственная в истории колониальная территория, которая на определенное время стала не периферией, а центром, столицей Португальской Империи.

И наконец, почему бы не рассмотреть на первый взгляд парадоксальный поворот северо-американской политики. Американский политический философ Кертис Ярвин давно уже говорит о необходимости установления в США монархии. До самого последнего времени он считался экстравагантным маргиналом. Но потом выяснилось, что его идеи оказывают сильное влияние на будущего вице-президента США -- Дж. Д. Вэнса. А чем Дональд Трамп не монарх? Дональд Первый. Есть и Дональд Трамп-младший -- замечательный юноша Баррон Трамп.

В постлиберальном мире возможно все. Даже монархический поворот.

Открытое будущее

Сам термин «либеральный момент», если вдуматься в его содержание, обладает колоссальным революционным потенциалом в сфере политической мысли. То, что считалось судьбой, неизбежностью, железным законом истории, оказывается всего лишь узором на более широком и богатом полотне. А значит, перед человечеством открывается бескрайняя свобода политического воображения – отныне возможно все. Возврат к прошлому, включая далекую древность, реставрация священных царств, в том числе воображаемых, открытие новых нехоженых путей, экскавация забытых идентичностей и свободное творение новых. Стоит только забыть о либерализме и его догмах, и мир уже необратимо меняется.

Вместо обреченности смены людей машинами (Сингулярность), техно-апокалипсиса и гарантированного ядерного Армагеддона перед нами открываются неизвестные горизонты. С этой точки можно идти в любом направлении -- диктатура исторического детерминизма свергнута. Начинается плюральность времен. И Гегель с его Империей Духа и установлением монархий нового типа -- лишь одна из возможностей. Перспектива привлекательная, но не единственная. Наверняка, среди многообразия человеческих цивилизаций найдутся и иные способы преодоления либерального момента.

Опубликовано на РИА Новости в двух частях. Часть 1 и Часть 2.