Ключевые идеологемы русско-китайской дипломатии

С момента проведения 18-го съезда КПК (осень 2012 года) концепция современной китайской дипломатии претерпела существенные изменения, изменив курс на построение новой «китайской самобытной дипломатии великой державы» (тэсэ даго вайцзяо 特色大国外交). Нужно сразу оговориться, что дипломатия — наиболее консервативная сфера в интеллектуальной деятельности Китая в целом и КПК в частности. Она на протяжении всей истории Китая получала минимум теоретических новаций, и именно в этой связи очень важно знать и понимать её исторические корни, контекст, лексикон и идеологический базис. Об этом базисе я ещё поговорю во второй части доклада. 

На 19-ом съезде (2017 год) были озвучены следующие новые качества китайской дипломатии: «всевекторность/всеохватность» (цюаньмяньвэй 全方位), «многоуровневость» (доцэнцы 多层次) и «объёмность» (литихуа 立体化). При Си Цзиньпине был взят курс на концептуальный вклад в теорию и практику международных отношений путём формирования собственных дискуссионных платформ и выдвижения собственных стратегических инициатив. Причём, эта многовекторность и многоуровневость очевидно проявляется в характере формирования сети внешнеполитических отношений Китая, которая теперь носит адресный характер: МИД КНР разработал стратегии для каждого региона мира и представил их в виде программных документов. В частности, в 2006 и 2015 годах были приняты две африканские стратегии. 5 ноября 2008 года был разработан первый документ для государств Латинской Америки и Карибского бассейна (вторая программа вышла 24 ноября 2016 года), 2 апреля 2014 года — для стран Европы (обновлённая версия появилась в декабре 2018 года), 13 января 2016 года — для арабских государств. В январе 2018 года свет увидел первое издание Белой книги «Арктическая политика Китая» [1].

На том же 18-ом съезде КПК Си Цзиньпином был озвучен ключевой элемент внешнеполитической доктрины современного китайского руководства — концепция «Сообщества единой судьбы человечества», которая является продолжением концепции «Пяти принципов мирного сосуществования» (1949). Сегодня все инициативы и мероприятия в китайской дипломатии получают привязку к этому лозунгу. Он приобрёл нормативный статус и на партийном уровне, и на государственном, будучи зафиксирован и в Уставе КПК, и в Конституции КНР.

Соответственно, китайские авторы и идеологи разрабатывают новый терминологический аппарат, подходящий по современную парадигму — «сообщество судьбы», «концепция правильного понимания долга и выгоды». Учитывая многовекторность внешней политики, для отдельных регионов также разрабатываются специальные «ключевые понятия» взаимоотношений. Так для африканского континента появился курс из четырёх иероглифов: «истинность», «практичность», «близость» («родственность») и «искренность». Отметим, что все эти понятия — суть древние конфуцианские категории, взятые из философских трактатов и канонических текстов.

Далее, концепция «Китайская мечта о великом возрождении китайской нации» (Чжунхуа миньцзу вэйда фусин дэ чжунгомэн 中华民族伟大复兴的中国梦), или кратко «Китайская мечта» (Чжунго мэн 中国梦) также была предложена Си Цзиньпином во время 18-ого съезда КПК 2012 года. Её часто переводят и транслируют в сокращённом виде просто как «Китайская мечта», и это способствует росту её популярности и привлечению к ней партнёров, однако я бы обратила ваше внимание всё-таки на основную часть, вторую — «великое возрождение китайской нации». Это та идеологема, которая руководит Китаем после многих лет неравных договоров, военных неудач, потрясений и комплексного застоя в развитии, это концепция стала базой, на которой выстроились концептуальные основы современной внешней политики КНР — выход на мировую арену в качестве инициатора сильных проектов, увеличение своего мирного влияния в регионах. Её также идейно поддерживает дипломатическая концепция «мирного возвышения Китая» (Чжунго хэпин цзюэци 中国和平崛起), предложенная ещё в 2003 году Чжэн Бицзянем.

Если говорить об отношении к недавним событиям и современному состоянию мировой политики, то Си Цзиньпин представил своё видение на ежегодной конференции Боаоского форума 20 апреля 2021 года. Он дал отрицательную характеристику состояния системы международных отношений, заметив рост нестабильности и неопределённости, а также дефицит управления, доверия, развития и мира. Названные негативные тенденции ведут к тому, что в последние годы отсутствуют принципиальные изменения в движении к формированию многополярного мира [2]. Отметим здесь также, что эта оценка снова носит печать традиционных представлений об «идеальных отношениях», в связи с чем необходимо кратко рассмотреть их истоки.

Традиционный базис китайской дипломатии, идеологии и внешнеполитического курса

Революционные годы, а затем победа и установление власти КПК после 1949 года повлекли за собой пересмотр и реорганизацию государственных институтов и риторики как империи Цин, так и гоминьдановского периода. Однако пространство дипломатических практик эти изменения пропускало через себя своеобразно: несмотря на смену политического режима и курса, Китай всё равно должен был оставаться и позиционировать себя преемником мудрости предков и проводником политики, нацеленной на то, чтобы китайское государство заняло достойное место в мировом сообществе. В этой связи китайская дипломатия, как отмечалось в начале статьи, неохотнее других сфер допускала изменения в своём содержании и структуре, продолжая черпать доказательную базу и ключевые идеологемы из дипломатических практик Древнего Китая и трактатов древнекитайских философов. Сформулируем основные особенности этой школы.

Основы внешнеполитической доктрины и дипломатической культуры сформировались под воздействием следующих факторов:

• культ предков;
• уважение к старшим, принцип сыновней почтительности (сяо 孝);
• практики самосовершенствования (сюшэнь 修身) и концепция «стимул-реакция» (ганьин 感應, — акцент на личности правителя и последствиях его деятельности);
• культ верность правителю (чжун 忠) и его сакральный статус Сына Неба (тяньцзы 天子);
• представление о цивилизационной и мироустроительной функции Поднебесной (тянься 天下);
• концепция «Веление Неба» (тяньмин 天命), легитимирующая политическую власть правителя;
• центр-периферийная идеологема «Китай–варвары».

Положение цивилизационного, политического и культурного центра Восточной Азии сформировало в Китае комплекс культурного превосходства, который предусматривал высокую миссию правителя Китая — Сына Неба — распространять свою силу-дэ на соседние народы [3]. Отсюда логически проистекает данническая система «номинального вассалитета», в соответствии с которой для получения от китайского правителя военной помощи, гарантий безопасности и благоприятствования в торговле для малых государств-соседей достаточно было признать его сюзеренитет и привести символическую дань.

Всё это обусловило приоритет ключевых направлений и идеологем современной китайской дипломатии (которые много раз транслировались в официальных речах руководителей КПК) [4]:

• нацеленность на компромисс;
• восприятие сильной власти как высшей ценности;
• централизация и территориальная целостность как благо;
• приоритет политических методов над военными;
• рационализм, прагматизм, практицизм и осторожность в поступках;
• тщательное соблюдение иерархии, условностей и ритуала;
• гордость китайцев древней историей и великой культурой Китая;
• апелляция к исторической памяти;
• чувство национального достоинства.

Современная русско-китайская дипломатия

Всё вышесказанное призвано подчеркнуть, что дальнейшее поддержание диалога России и КНР требует от российской стороны детального изучения и понимания китайского традиционного идеологического и современного партийно-политического словаря, пристального отслеживания изменений, которые происходят в нём.

Так, между РФ и КНР было заключено много договоров и опубликовано много совместных заявлений, в том числе о международных отношениях, вступающих в новую эпоху, и глобальном устойчивом развитии (2022 год).

Ключевыми положениями этих соглашений можно счесть следующее:

• «Нетрафаретная демократия», которая подразумевает, что в зависимости от общественно-политического устройства, истории, традиций и культурных особенностей конкретного государства его народ вправе выбирать такие формы и методы реализации демократии, которые соответствуют специфике данного государства. Право судить о том, является ли государство демократическим, есть только у его народа. Этот положение направлено против монополизации отдельных государств понимания демократии и на продвижение подлинной демократии.
• Новый этап глобального развития должен характеризоваться сбалансированностью, гармоничностью и инклюзивностью.
• Акцент на обеспечении и поддержании безопасности.
• Курс на многополярность.

Прочие документы могут носить более конкретный характер, однако в своих основах они сводятся к этим темам и положениям. Я бы обратила внимание на язык этих документов — в заявлении лидеров двух стран часто говорится о принятии китайского подхода к разным концептам, например, к понятию «развитие». В китайском общественном сознании развитие рассматривается в первую очередь как процесс модернизации, ориентированной на технологии. Соответственно, в совместном российско-китайском документе 2019 года был подчёркнут приоритет именно научно-технического и инновационного сотрудничества. Остальные сферы, хотя тоже признаются важными, всё-таки оказываются на втором плане. Для китайской стороны это совершенно логично, так как вокруг образа «Китайской мечты» формируется набор соответствующих смыслов: технологии, инновации, техническое развитие, достаток. Также хорошо структурирован образ «Американской мечты», сообщающий соответствующие смыслы о свободе, возможностях, новизне, самореализация. Однако, что такое «Русская мечта»? Сформированы ли её смыслы в связную структуру и могут ли эти смыслы быть протранслированы на внешнем контуре с тем же успехом, что транслируются смыслы, например, «Китайской мечты»? 

О широком влиянии российской идеологии или российских дипломатических идеологем на китайцев говорить пока не приходится, потому что любые эффективные концепции и идеологемы китайская сторона умеет китаизировать и встраивать в свою повестку, затем экспортируя вовне как часть своей, китайской мысли (так, в частности, происходит с идеей многополярности, которая при формальной китайской поддержке в собственно китайском политическом дискурсе заменяется концепцией «сообщества единой судьбы человечества»). Представляется, что в отношении Китая русская специфика риторики, идеологический посыл, адресность пока разработаны недостаточно. С этим связана проблема позиционирования российской идеологической повестки в ходе русско-китайского диалога: у российской стороны очень мало эффективных инструментов в Китае для работы в этой области (заметим, что с китайской стороны активно создаются культурные и языковые центры, которые на массовом уровне уверенно знакомят и популяризируют китайскую культуру в России и мире).

Заметим, что исторически такой центр существовал, — с XVII века в Пекине действовала Русская духовная миссия, которая играла важную роль в установлении и поддержании российско-китайских отношений. Миссия была центром научного изучения Китая и подготовки первых русских синологов, причём на представителей миссии были возложены отнюдь не только миссионерские и духовные, но и политические и дипломатические обязанности. Изначально миссия подчинялась не Правительствующему Синоду, как можно было бы предположить, а Азиатскому департаменту Министерства иностранных дел. Миссия продолжала существовать и после Синьхайской революции в Китае 1911 года, и после революции в России 1917 года, только в 1955 году её деятельность была окончательно прекращена. Предстоятеля в современной Китайской Православной Церкви давно нет, а поддержанием храмов и их деятельности фактически никто не занимается. Как отмечает протоиерей Дионисий (Поздняев): «За последнее 30-летие численность христиан в КНР, по самым консервативным оценкам, выросла многократно (католиков — в 4 раза с 1949 года, протестантов — в 20 раз за тот же период). <…> Единственной христианской Церковью, численность прихожан и храмов которой в Китае не только не выросла, но и сократилась, остаётся Православная Церковь» [5]. То есть несмотря на рост последователей других христианских конфессий, только количество православных христиан (а с ним и косвенно знакомство с русской культурой) в Китае уменьшается.

Кроме того, Русская Православная Церковь официально не может прямо влиять на воссоздание православной среды в континентальном Китае, а юридические ограничения не позволяют воссоздать православную среду в КНР, распространять духовную и просветительскую литературу. Эта проблема должна постепенно получать большее освещение, имея как культурное и образовательное, так и дипломатическое и политическое измерение. Без духовных и просветительских центров, распространяющих русскую культуру, знакомящих с русской идеей и духовной жизнью, сложно представить себе продуктивный диалог цивилизаций. Если конкретные шаги по направлению к решению этого вопроса не будут сделаны (в частности, восстановление Китайской Автономной Православной Церкви), память об общем советском историческом прошлом постепенно истает в головах у старшего поколения китайцев, а молодое поколение уже сейчас по всем показателям захватывается западной повесткой и идеологией (даже, как мы видим, на уровне мягкого распространения католичества и протестантизма). В то время, как концепт «Китайской мечты» оказывается интуитивно понятен русским людям, «Русская мечта» и русская идея требуют комплексной проработки и адресной трансляции в Китае.

Примечания:

[1] — Мокрецкий А. Ч. О дипломатии «новых возможностей» Китая // Восточная Азия: прошлое, настоящее, будущее. 2020. №7. С. 17.

[2] — Нежданов В. Л., Цветов П. Ю. Идеи Си Цзиньпина о дипломатии и российско-китайское стратегическое партнёрство // Обозреватель - Observer. 2021. №7 (378). С. 53–54.

[3] — Подробнее о концепции императорской власти в традиционном Китае, см. Мартынов А.С. Статус Тибета в XVII-XVIII веках в традиционной китайской системе политических представлений. М.: Наука, 1978.

[4] — Барский К.М. К вопросу о формировании современной китайской дипломатической школы // Российское китаеведение, 1 (2023). С. 100—116.

[5] — Поздняев Д. Китайское православие: русская перспектива // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. 2011. №3-4. С. 164.