Чьи информоперации эффективнее?

Один из недавних докладов-исследований корпорации RAND — 59-страничный документ, озаглавленный «Соловей vs Медведь. Что показывает исследование об убеждениях в отношении сообщений Украины и России о войне».

Авторами указаны три женщины и, судя по фамилиям, украинки. Поэтому исследование вряд ли можно считать объективным. Кроме того, судя по источникам, они мало исследовали российскую блогосферу и СМИ, ограничившись, в основном, официальными государственными сайтами. Спектр украинских источников, упомянутых в исследовании, шире. Традиционно для западных аналитических центров Россия обвиняется в распространении дезинформации, тогда как о каких-либо фейк-новостях в украинских и западных СМИ (а также Центров психологических информаций) умалчивается. Всё это значительно обесценивает исследовательскую часть доклада и превращает его в очередной пропагандистский материал, который будут цитировать другие русофобские издания и центры.

Тем не менее есть определённые моменты, на которые стоит обратить внимание. Авторы приходят к выводу, что основной дискурс на Западе, где утверждается, что Россия проиграла информационную войну, в то время как Украина одержала победу, чрезмерно упрощает проблему. Динамика, лежащая в основе этих убеждений, очень тонка и зависит от контекста. Ответ на вопрос о том, были ли информационные кампании Украины более убедительными, чем российские, также имеет нюансы: это зависит от целевой аудитории и более широкого контекста, в который они были погружены.

Также отмечается, что Россия и Украина используют разные подходы к своим соответствующим кампаниям влияния. Как правило, украинские лидеры более красноречивы, часто общаются со своей целевой аудиторией и используют все доступные инструменты — от социальных сетей до радио, и полагаются на неформальную и разговорную коммуникацию. Российские чиновники более сдержанны. Государственное телевидение всё время было центральным каналом проведения кампаний влияния России, особенно направленных на собственную общественность и военнослужащих России. Видимо, такое узкое понимание ситуации у авторов возникло из-за отсутствия собственных надёжных источников в России, которые не могут проанализировать и передать информационные процессы, которые связаны с СВО.

Также интересен тот факт, что, по мнению авторов, кампании влияния как на Украине, так и в России явно пытались преодолеть глубоко укоренившиеся убеждения аудитории своего противника, которая, как показывают исследования, устойчива и часто невосприимчива к новой, противоречивой информации. Также сказано, что в начале СВО российские лидеры в корне неправильно поняли свою украинскую аудиторию. А из украинских кампаний, нацеленных на российскую аудиторию, сообщения, адресованные определённым маргинализированным группам, возможно, были наиболее убедительными. Тем не менее, у этой аудитории было мало возможностей для изменения своего поведения и влияния на принятие решений властями. Иными словами, эффект для украинской стороны был морально минимальный, что некие фрики внутри России поддерживают киевский режим. Но для российского общества в целом они себя ещё более маргинализировали и дискредитировали.

Согласно выводам, у России была уже устойчивая и сформированная позиция, поскольку большая часть российской общественности уже давно была погружена в представление событий так, как это видят в Кремле. Эти ранее существовавшие убеждения было бы трудно преодолеть, что бы ни делали украинские и западные пропагандисты.

Интересным видится тот факт, что авторы опираются на исследования по восприятию исключительно западных авторов, на которых ссылаются в своём докладе. В этом кроется ещё одна серьёзная ошибка. Поскольку они привлекают аппарат советской и постсоветской школы, где, вероятно, более точно и глубоко описаны подобные механизмы и процессы. Но они посчитали, что западная школа является универсальной (что не так) и даёт ответы на все вопросы. Таким образом они оказались заложником западноцентричной парадигмы и упустили из внимания разные нюансы и тонкости, такие как общее коллективное бессознательное, исторические связи украинцев с Россией, роль Украинской православной церкви и т.п. 

Хотя авторы признают, что «попытки Украины охватить российскую аудиторию, по-видимому, были несколько более тонкими в своём подходе, но, возможно, они всё ещё не учитывали какую-то важную динамику, лежащую в основе аудитории. С одной стороны, украинские власти общались с российской аудиторией на русском языке и строили свои кампании вокруг правдивых фактов о войне, в том числе рисуя реалистичный портрет ситуации на местах. Тем не менее исследования показывают, что правда не всегда торжествует, особенно когда она противоречит существующим убеждениям аудитории».

При этом нужно иметь в виду, что сами украинские СМИ не подавали реалистичные новости с мест событий, поскольку они бы дискредитировали киевский режим, а старались давать нужный хайп, чтобы раскачивать украинский национализм на стероидах.

В итоге авторы говорят, что «учитывая объём распространяемого контента, количество вовлечённых субъектов, разнообразие повествований и тот факт, что любой фактор убеждения может как усиливать, так и сводить на нет попытки убеждения при различных обстоятельствах, требуются новые, детальные исследования, чтобы более детально разобраться в вопросе, лежащем в основе этого отчёта». Здесь явно виден намёк на очередной грант от структур США, однако с учётом ситуации в этой стране и изменения отношения к Украине явно подобные исследования в будущем будут свёрнуты.