Апология «мракобеса» и «разрушителя» М. Л. Магницкого

Имя Михаила Леонтьевича Магницкого ассоциируется лишь с ярлыками, которыми небезосновательно снабжала в течение более чем полутора столетий его имя отечественная историография – «крайний реакционер», «дикий мракобес», «разрушитель Казанского университета».

А, между тем, был Магницкий человеком незаурядной воли и энергии, большого ума, превосходного по тому времени образования, одной из ключевых фигур либерального лагеря и даже выступал одно время в роли ближайшего друга и помощника известного либерального реформатора М. М. Сперанского и, сложись иначе обстоятельства, вполне мог бы занять почетное место в пантеоне «передовых людей своего времени».  Личностью он был противоречивой и давно пора взглянуть на основные факты его биографии без гнева и пристрастия.

В свое время именно к этому призывал и князь П. А. Вяземский, когда писал о Магницком: «имел он и некоторые человеческие черты. Зачем же не приводить их в известность? … был он человек, как водится, не только так себе (курсив П. А. Вяземского – М. А.), как говорится, но в некотором отношении отличающийся от толпы и даже сочувственный. … Не требуем, чтобы прикрывали молчанием и забвением все темное и недоброе в минувшем; но можно и должно требовать суда хладнокровного, нелицеприятного».

Магницкий был потомком Леонтия Филипповича Магницкого (Теляшина) (1669 – 1739), педагога Математико-навигацкой школы, автора знаменитого учебника «Арифметики». Фамилия Магницкий была дарована ему Петром I. В роду Теляшиных был святой Нектарий, в миру – Николай Павлович Теляшин (1586-1667); монах и строитель Нило-Столобенской пустыни, архиепископ Сибирский и Тобольский. Л. Ф. Магницкий был не только математиком, но и горячим ревнителем православия, обладающим глубокими богословскими познаниями.

Его правнук Михаил родился 23 апреля 1778 года. По свидетельству современника, Н. М. Лонгинова – секретаря императрицы Елизаветы Алексеевны, семья Магницких была небогатой, и отец будущего попечителя Казанского округа «почти милостынею питался в Москве, пока сын доставил ему место, чин, ленту, пенсию и жалованье». Тот же Лонгинов упоминает и о супруге Магницкого: «Женился он на какой-то француженке из модной лавки, братьев и родню ее вывел в люди и в места и, ничего не имея, кроме жалованья, содержал пышно всю сию семью и сам жил как Лукулл».

Образование Магницкий получил в 1790-е годы в благородном пансионе при Московском университете. На доске почета, заведенной в пансионе в 1791 году, его имя было записано золотыми буквами третьим по счету, в то время как имя знаменитого поэта В. А. Жуковского значилось там же тринадцатым. За блестящие успехи в изучении наук Магницкий получил золотую медаль. Он отличался артистизмом и обаянием, будучи человеком «острого, высокого ума, с необыкновенно увлекательным даром слова». Когда он говорил, то «одно живое слово, одно блестящее замечание сменялось у него другим; за эпиграммою следовал фарс, там опять какое-нибудь передразнивание, какая-нибудь острая выходка, напоминавшая лучшие парижские гостиные; какая-нибудь арлекинада, от которой все помирали со смеху; и все это с разносторонним талантом было приправлено то смехотворной импровизацией, то прочитанным или тут же вымышленным рассказом». Ко всему прочему, он обладал привлекательной внешностью и превосходными манерами, писал недурные стихи, некоторые из которых опубликовал Н. М. Карамзин.

Карьера Магницкого началась с воинской службы, в 1798 году он перешел в Коллегию иностранных дел и был направлен в канцелярию посольства в Вене, где оказался прикомандированным к А. В. Суворову для ведения его переписки. Ему «досталось в завидный удел не раз вслушиваться в разговоры великого Суворова, ловить то приветливые к себе, то игривые слова героя, который останется навсегда представителем русского ума и военной доблести русских».

В 1802 году Магницкий назначается секретарем посольства в Париже. По мемуарному преданию, он обратил на себя внимание Наполеона, который предсказывал ему блестящее будущее: «Этот молодой человек далеко пойдет в своем отечестве». По возвращении из-за границы в Петербург в 1803 году Магницкий поступил на службу в министерство внутренних дел и тесно сблизился с М. М. Сперанским. В 1810 году он был введен Сперанским в ложу «Полярная звезда». Особо тесный характер их отношений злые языки объясняли не только общностью убеждений и масонской солидарностью, но и тем, что Сперанский «был в тесной дружбе с Магницким и, как полагают, в связях с его женою».

В ноябре 1808 года Магницкий подал Александру I всеподданнейшее письмо «Нечто об общем мнении в России и верховной полиции». В нем Магницкий заявлял, что «не дерзкие общественные говоруны потрясают государства: их потрясает общее мнение и люди, им управляющие». В России же возникло общественное мнение вследствие воздействия духа Французской революции, неумелых правительственных мер, призванных предотвратить революцию. Для исправления ситуации Магницкий предлагал наделить особыми привилегиями и богатством «первейших» государственных чиновников, ликвидировать «вражду» между гражданскими чиновниками и военными, очистить от мздоимцев прослойку земских исправников и уездных судей, отправляющих правосудие, обеспечить их достаточным жалованием. Он писал также о необходимости выдвижения русских по происхождению деятелей на первостепенные посты в государстве. Надо полагать, под русскими первейшими чиновниками имелись в первую очередь Сперанский и сам Магницкий.

В 1810 году Александр I приблизил Магницкого к себе в качестве статс-секретаря департамента законов в Государственном совете с пожалованием в действительные статские советники. Он начал выполнять все военные дела «в высшем их отношении», составлять инструкции командующим русскими армиями. Вместе с военным министром М. Б. Барклаем де Толли Магницкий возглавил комиссию составления уставов и уложений для всех подразделений военного министерства и смог за несколько месяцев составить все необходимые уставы и подать их на высочайшее рассмотрение. Судьба его складывалась, казалось бы, предельно благополучно.

Однако 17 марта 1812 года Магницкий был объявлен государственным преступником и отправлен в изгнание. Причиной этому явилось падение с поста секретаря Государственного совета его покровителя и друга М. М. Сперанского, который был обвинен в «намерении ниспровергнуть существующий порядок», в «преступных сношениях с французским правительством» и сослан Нижний Новгород. Магницкий же был отправлен в Вологду. Многое пришлось пережить в ссылке Магницкому. На улицах на него указывали пальцем, дети кричали вслед: «изменник!». Проходу не было не только его семейству, но и слугам. Акушер отказывался приезжать к его беременной жене. В лавках ему продавали товары по ценам, завышенным в сравнении с обычными, в пять раз. Магницкие были вынуждены продавать все, что у них было, вплоть до одежды. После взятия французами Москвы ему показалось, а, может быть, так и было на самом деле, что купцы из вологодских мясных рядов решили его убить. В своих показаниях Александру I он писал: «В течение нескольких месяцев, – каждую ночь, с больною беременною женою и малолетним сыном ожидал я нападения пьяной черни». По его позднейшим воспоминаниям, «жена его, от жестокого климата, потеряла здоровье, а дочь умерла». Сильнейший стресс, связанный с крушением карьерных планов и смертью ребенка стал причиной того, что бывший вольнодумец Магницкий стал искать утешения в религии.

По прошествии нескольких лет, император, столь же внезапно, сколь и отправил их в опалу, «простил» Сперанского и Магницкого. 30 августа 1816 года Магницкий получил назначение на должность воронежского вице-губернатора и до июня 1817 года фактически выполнял губернаторские обязанности. Он смог за короткое время раскрыть значительные злоупотребления и преступления воронежских властей.

Указом от 14 июня 1817 года Магницкий был назначен на должность гражданского губернатора в Симбирск, где он вновь подтвердил свое реноме «ловкого, распорядительного и энергичного администратора», ведущего активную борьбу с разного рода злоупотреблениями и преступлениями, деятельно и энергично защищавшего местных крестьян от насилия и злоупотреблений помещиков. Н. И. Тургенев, летом 1818 года посетивший свои поместья в Симбирске, записывал: «Магницкий делает здесь некоторую эпоху своим управлением. По всей губернии беспрестанные следствия против дворян, употребляющих во зло власть свою … начинаю уважать его как защитника крестьян, хотя и вижу в действиях его неосторожность и неопытность его, а может быть – и желание выслужиться».

В тот период Магницкий оставался на былых либеральных позициях, поддерживал тесные связи со Сперанским, который весною 1818 года писал в одном из частных писем о том, что Магницкий «ведет себя как рыцарь, искоренитель всех злоупотреблений». Однако, вскоре судьба Магницкого выписала очередной зигзаг.

В начале 1819 года он получил от Александра I предложение стать членом Главного правления училищ, органа, призванного направлять всю деятельность министерства духовных дел и народного просвещения, отвечающего за религиозную и образовательную политику.  В феврале того же года ему было поручено произвести проверку деятельности недавно созданного в 1805 году Казанского университета.

Под давлением консервативных кругов еще в 1817 году был поставлен вопрос о ликвидации практически всех существовавших университетов, как рассадников революционного духа. Закрывать их, однако, не стали, но повели дело к их серьезной реорганизации, в духе идей Священного Союза, т. е. внедрения программ и практик образования, которые не противоречили бы началам религии и монархии, в которых усматривалось основное противоядие против революционного духа времени. Министр духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицын получал донесения «о крайне запущенном состоянии» Казанского университета. Опираясь на них, он и поручил Магницкому провести ревизию этого заведения.

Ревизия Казанского университета приобрела в либеральной и советской историографии характер важнейшего, знакового события, ключевого для внутренней политики этого периода, став своего рода символом «мракобесия, обскурантизма и крайней реакции», наступившей в течение пяти последних лет александровского царствования. Историки и публицисты обвиняли Магницкого в реакционности, невежестве, незнании особенностей университетской жизни, предвзятости, карьеризме, интриганстве. Априорно подразумевалось, что ревизия была вызвана политическими, а не академическими мотивами, тем более не какими-либо вопиющими злоупотреблениями, поскольку университет был заведомо вне подозрений в силу того, что являлся «заповедником» свободы и прогресса. Утверждалось, что сроки, в которые была проведена ревизия, были чрезмерно краткими для того, чтобы выявить объективную картину состояния Казанского университета. Общим местом стало утверждение об изгнании Магницким из университета лучших профессоров. Утверждения эти, сформулированные в 60-е годы XIX века, повторяются из исследования в исследование, создавая иллюзию исчерпанности темы. Однако обращение к самим материалам ревизии несколько видоизменяет общую картину происшедшего события.

Итоговый текст отчета о ревизии рисует несомненные вопиющие недостатки, злоупотребления и должностные преступления в деятельности Казанского университета. Речь шла о воровстве очень значительных сумм из университетского бюджета; огромных по тем временам расходов на обучение с минимальной отдачей; липовой отчетности; фальсификациях экзаменов; сомнительном уровне квалификации значительной части преподавателей и профессуры – и их не менее сомнительном моральном уровне; разваливающихся учебных корпусах; злоупотреблениях в использовании имеющихся площадей, когда студенты вынуждены были ютится в антисанитарных условиях и прочем. При этом характеристики, данные Магницким в отчете профессорско-преподавательскому составу университета, были зачастую точны и объективны. Отметим, что он выделил как выдающихся ученых гениального математика Н. И. Лобачевского («есть человек отлично знающий») и астронома И. М. Симонова («подающий самую большую надежду на будущее время»), участника полярной экспедиции Беллинсгаузена и Лазарева. В дальнейшем Симонов стал приближенным к Магницкому человеком и в качестве такового пребывал вплоть до его опалы.

Особое внимание стоит обратить на то, как следует понимать ставшую «хрестоматийной» фразу Магницкого о том, что университет «по непреложной справедливости и по всей строгости прав, подлежит уничтожению… в виде публичного его разрушения». В тексте отчета шла о системе мер, целесообразность которых можно оспаривать, но которые сами по себе не были реакционными и обскурантскими: укрепление уже существовавшей гимназии, с созданием отделения при ней, в котором готовились бы учителя для обширного региона; создание пансиона для «благородного юношества»; создание татарского училища; основание медико-хирургического института с анатомическим театром, больницами и ветеринарным отделением и т. д.

Если же говорить о ревизии как об акте политической реакции, то в ее материалах есть лишь отдельные акценты, которые можно интерпретировать как консервативные или реакционные. Магницкий отмечал отсутствие в учебных программах Закона Божия, невежество студентов в знании этой дисциплины; дух деизма, свойственный студенческой массе; в отчете имеется несколько выпадов против преподавания философии (просветительской, рационалистической, материалистической): «без всякого сомнения, все правительства обратят особенное внимание на общую систему их учебного просвещения, которое сбросив скромное покрывало философии стоит уже посреди Европы с поднятым кинжалом». Текст доклада, равно как и подробности биографии Магницкого, позволяют утверждать, что он был чиновником достаточно сведущим и компетентным, для того чтобы выносить суждения об особенностях университетской жизни. Нет оснований говорить о поверхностности и поспешности ревизии из-за отсутствия времени у Магницкого. Изучение дел на месте длилось почти две недели, а отчет составил четыре тома (5 тысяч листов).

В июне 1819 года Магницкий был назначен попечителем Казанского учебного округа и получил инструкцию, которая предписывала ему ввести в университете преподавание «богопознания и христианского учения, определив для этого наставника из духовных», уволить некоторых профессоров от занимаемых должностей и т. д.  Магницкий, в привычном для него стиле, рьяно приступил к исполнению новых обязанностей. Автономия университета была ликвидирована, отныне на все должности сотрудники не избирались, а назначались. Был уволен ряд профессоров: прежде всего – по причине преклонного возраста, низкой квалификации, пристрастия к алкоголю и т. д. По идейным мотивам был уволен лишь один И. Е. Срезневский, преподающий философию.

Очевидно, что Магницкий имел определенную свободу действий и принимал решения в соответствии со своими убеждениями. Меры нового попечителя преследовали одну цель: пересоздать русские университеты и всю систему общественного воспитания в России таким образом, чтобы не допустить превращение их в «гнездо крамолы».

В России западноевропейский педагогический опыт, считал Магницкий, может оказаться особенно опасным: «Мы заимствовали просвещение от земель иностранных, не приспособив его к нашему положению (не обрусив), и сверх того в самую неблагоприятную минуту, в XVII-м и начале XVIII-го столетия, то есть во время опасной его заразы, – писал он. – Мы пересадили ядовитое растение сие в наш холод, где оно вредит медленно, ибо растет худо (курсив Магницкого – А. М.)».  Выход виделся Магницкому в том, чтобы систему образования организовать таким образом, чтобы она соответствовала национальным особенностям: «Россия имеет особенный характер, – утверждал он. – Следовательно, и просвещение ее должно быть соображено с сими отличительными ее свойствами». Соответственно, необходимо «создать новую науку и новое искусство, вполне проникнутые духом Христовым, взамен ложной науки, возникшей под влиянием язычества и безверия».

Принципы, на которых должна была осуществиться консервативная университетская реформа, были детально изложены Магницким в инструкции директору Казанского университета от 17 января 1820 года. Главной целью университетского образования объявлялось воспитание «верных сынов Православной Церкви, верных подданных Государю, добрых и полезных граждан Отечеству». Для этого, в первую очередь, требовалось сформировать в студентах «первую добродетель гражданина»: покорность и послушание. Студенты обязаны были ежедневно «отправлять» в положенное время должные молитвы, приучаться «к делам милосердия небольшими, по состоянию каждого, милостынями, посещением больных товарищей в праздничные дни, и т. п.». Причем студенты, «отличающиеся Христианскими добродетелями», должны были предпочитаться всем прочим.

Директор университета должен был «иметь достовернейшие сведения о духе университетских преподавателей, часто присутствовать на их лекциях, … рассматривать тетради студентов, наблюдать, чтобы не прошло что-нибудь вредное в цензуре», чтобы «дух вольнодумства ни открыто, ни скрытно не мог ослаблять учение церкви в преподавании наук философских, исторических или литературы». Ему вменялись в обязанность «выбор честных и богобоязненных надзирателей», а также «сообщение с полициею для узнания поведения их вне университета, запрещение вредных чтений и разговоров» и «предупреждение всех тех пороков, коим подвергается юношество в публичном воспитании».

В основе преподавания всех наук «должен быть один дух Святого Евангелия». Декларировалось, что «только те теории философские основательны и справедливы, кои могут быть соглашаемы с учением Евангельским». Начала политических наук преподаватели должны извлекать из Ветхого Завета, отчасти из Платона и Аристотеля, «с отвращением указывая на правила Махиавеля и Гоба (Макиавелли и Гоббса – А. М.)». Преподавание политического права должно было показать, что «правление Монархическое … нисходит от Бога, и законодательство, в сем порядке установляемое, есть выражение воли Вышнего». Профессора физики, естественной истории и астрономии, согласно инструкции, обязаны «указать на премудрость Божию и ограниченность наших чувств и орудий для познания непрестанно окружающих нас чудес», а также показать, что «обширное царство природы … есть только слабый отпечаток того высшего порядка, которому, после кратковременной жизни, мы предопределены». В лекциях по словесности на первом плане должна быть Библия, разбор «красот языка Славянского», а также «образцовых творений» Ломоносова, Державина, Богдановича и Хемницера, с тем, чтобы отвергать все, что «введено в язык произволом и смелостью», как «неклассическое и недостойное подражания». В курсе древних языков необходимо знакомить слушателей преимущественно с творениями христианских писателей: святых Иоанна Златоуста, Григория Назианзина, Василия и Афанасия Великих. В курсе истории профессор обязан прежде всего проследить роль христианства и христианской церкви, показать, что «Отечество наше в истинном просвещении упредило многие современные государства». Как писал в своих записках хорошо знавший Магницкого современник, он хотел, чтобы занятиями и поведением студентов руководила одна православная религия».

Кроме того, профессор истории должен был «распространиться о славе, которою Отечество наше обязано Августейшему дому Романовых … и достопримечательных происшествиях настоящего царствования». Предполагалось, что инструкция направит общий дух преподавания наук в нужное власти русло. Вместо римского права в университете было введено преподавание византийского права, и в качестве источника последнего рассматривалась «Кормчая книга». С «обличительной» целью была создана особая «кафедра конституций», английской, французской и польской, для «обличения» конституционализма.

Одновременно Магницкий вынашивал планы создания Института восточных языков в Астрахани, намеревался «поставить университет в сношения с учеными сословиями Индии» и возложить на него собирание сведений об учении браминов, «указав источник последнего в преданиях патриарха и апостолов, в Индии сохранившихся».

Изменения коснулись и студенческой жизни, причем университет «принимал вид духовного, даже монашеского учреждения, ... и преобразователи его старались уничтожить все признаки и особенности светского учебного заведения». Все студенты были распределены не по курсам, а по степени «нравственного содержания». К первому разряду относились «отличные», «весьма хорошие» и «хорошие» студенты, ко второму – «испытуемые», «посредственные» и «исправляемые» и, наконец, «находящиеся под особым присмотром». Студенты, принадлежащие к каждому из этих разрядов, располагались на разных этажах и собирались вместе только на лекциях. Но и здесь принимались меры для того, чтобы предотвратить какое бы то ни было общение между ними. Надзор за студентами доходил до такой степени, что не только посещать знакомых, но и переходить с одного этажа на другой запрещалось без билета от инспектора. Надзиратели обязаны были водить студентов из одной комнаты в другую, осматривать волосы, платья, кровати. Посторонние лица могли посещать университет только в праздники, да и то под непосредственным наблюдением надзирателя. Такая атмосфера неизбежно порождала практику доносительства студентов друг на друга и на присматривающее за ними начальство.

За все нарушения заведенных правил студенты подвергались наказаниям, перечень которых был весьма обширен. Это могло быть лишение пищи на несколько дней, заключение в карцер, или в «комнату уединения», где двери и окна были загорожены железными решетками, на одной из стен висело распятие, а на другой картина Страшного Суда. Попадавшие в карцер получали название «грешников», и пока они находились в заключении, за спасение их душ произносились молитвы. Во время попечительства Магницкого в Казанском университете стала практиковаться такая мера, как отправка студентов в солдаты без суда и следствия, ей подверглись двое студентов за «неумеренное употребление крепких напитков».

Однако не только студенты подвергались надзору; преподавание стало также предметом контроля. Преподаватели всех факультетов и кафедр должны были давать на рассмотрение попечителю подробные планы своих лекций.

Принудительное насаждение дисциплины и религиозности не могло не вызвать негативных последствий, порождая «лицемерие, раболепство, отсутствие убеждений и нравственных начал». Большинство авторов самых различных идейных направлений сходятся в том, что в попечительство Магницкого ученая жизнь в Казанском университете не развивалась. Справедливости ради, стоит отметить, что примерно такая же ситуация существовала в Казанском университете и до попечительства Магницкого. В первой четверти XIX века русская наука еще переживала стадию становления и лишь в более поздний период стала приносить зрелые плоды. Очевидно, что меры Магницкого действительно затруднили развитие таких дисциплин, как философия и естественное право, но они не коснулись естественнонаучных дисциплин. Магницкий, к примеру, «снаряжал ученые экспедиции по различным отраслям наук, в разные страны, на Запад и на Восток», отправлял ученых в Германию, Францию и Англию «для изучения математических наук и устройства кабинетов», а для «отыскания рукописей древних классиков положено было объехать армянские монастыри, по поводу открытой в Италии драгоценной рукописи Евсевия на армянском языке». Кроме того, им «сделано было много на увеличение и украшение зданий университета, на устройство церкви (по образцу домашней князя А. Н. Голицына в Петербурге), библиотеки, физического кабинета, обсерватории, одним словом, все, что можно было сделать денежными средствами, щедро ему отпускаемыми».

Свои итоговые взгляды на основные принципы образования воспитания Магницкий выразил в записке о народном воспитании, которую он отправил в ноябре 1823 году Александру I. Магницкий предлагал царю проект создания целостной системы «народного воспитания». С его точки зрения, «люди злонамеренные» (в их число Магницкий относил Талейрана, Наполеона и иллюмината Вейсгаупта), целенаправленно исказили всю систему народного воспитания. В нынешнем ее виде она является плодом реализации «правильного, обширного и давно втайне укоренившегося плана и заговора». Магницкий имел в виду прежде всего масонство, но прямо не говорил об этом, предпочитая возлагать ответственность за происходящее в мире зло прежде всего на «князя тьмы века сего». Этот заговор привел к тому, что, утверждал Магницкий, даже те учителя, которые должны учить наследника престола, оказались «заражены опаснейшими началами неверия идей возмутительных». Поэтому Магницкий предлагал Александру I воспользоваться тактикой и указаниями врагов монархии и христианства, поскольку «из них же можно, как кажется, почерпнуть и противуядие, как то делается в медицине, когда кровью бешеной собаки исцеляется ее укушение», то есть составить на определенных началах план «народного воспитания», который бы охватывал все учебные заведения Российской империи. В качестве основных начал народного воспитания Магницкий задолго до С. С. Уварова, назвал православие и самодержавие, «два священных столпа, на которых стоит империя». Без первого невозможно второе. Более того, «самодержавие вне православия есть одно насилие», утверждал Магницкий. Но эти два начала русской жизни, «хотя еще не поколебались, но уже ослаблены». Для их восстановления необходимо распространить на все учебные округа империи действие знаменитой инструкции от 17 января 1820 года для Казанского университета.

Покровительство начальника Магницкого по министерству духовных дел и народного просвещения князя А. Н. Голицына представителям неправославных конфессий, мистикам, сектантам и масонам, принижение статуса православной церкви в связи с экуменическими увлечениями императора Александра I – все это привело к возникновению «православной партии», противостоящей «мистической партии», проводящей в жизнь идеи надцерковного «универсального христианства». Лидером последней считался Голицын.

В 1823 году Магницкий примкнул к ревнителям православия, которых тогда возглавляли А. А. Аракчеев, митрополит новгородский и петербургский Серафим (Глаголевский) и архимандрит Фотий (Спасский), которые ставили своей целью изменение конфессиональной политики в пользу православной церкви. В мае 1824 года Голицын, под давлением «православной партии», был отправлен в отставку, министерство духовных дел и народного просвещения реорганизовано, а новым министром народного просвещения назначен один из ревнителей православия А. С. Шишков. Положение Магницкого вновь оказалось очень шатким – консерваторы не верили в искренность его консерватизма, а либералы считали ренегатом, это сильно осложняло ему жизнь и портило репутацию. Современники объясняли логику его поведения исключительно карьеристскими и конъюнктурными мотивами. В частности, его обвиняли в предательстве Голицына, объясняя это тем, что он, поддерживая Аракчеева, рассчитывал занять пост министра народного просвещения.

В самом министерстве народного просвещения против Магницкого началась закулисная интрига, в которой главную роль играл новый министр А. С. Шишков. Интригу инициировал М. М. Сперанский, который к тому времени возненавидел Магницкого и призывал влиятельных чиновников министерства объединиться в борьбе против былого политического единомышленника. В результате Шишков поставил на вид Магницкому, что тот безвыездно живет в Петербурге, и в августе 1825 года вынудил его надолго отправиться в Казань. В отсутствие Магницкого в столице ежегодный отчет по казанскому учебному округу был признан неудовлетворительным.

После смерти Александра I судьба Магницкого в очередной раз резко изменилась. В начале 1826 года Николай I назначил ревизию Казанского университета, которая была начата в феврале 1826 года и длилась целый месяц. Ревизоры обнаружили растраты Магницким казенных денег. Правда, спустя десятилетия известный историк П. И. Бартенев в своих комментариях к автобиографическим показаниям Магницкого отметил по этому поводу, что «казанское дело», продолжавшееся семь лет, закончилось тем, что с первоначально обвиненного в растрате 90 тысяч рублей Магницкого было взыскано 438 рублей 15 копеек, и сделал вывод, что он «не был корыстолюбцем или мелким злоупотребителем». Так или иначе, Магницкий был отправлен Николаем I в отставку вместе с А. А. Аракчеевым и Д. П. Руничем. На его имущество был наложен секвестр, а затем он был сослан в Ревель (ныне Таллин, Эстония), где жил около шести лет. О ревельском периоде его жизни мало что известно. П. А. Вяземский вспоминал, что Магницкий «в ссылочных пилигримствах своих затронул не одно женское сердце».

В Ревеле Магницкий сотрудничал с 1832 года с ежемесячным педагогическим, философским, литературным журналом «Радуга», целью которого была проповедь православия в балтийском Остзейском крае и борьба с западными идейными влияниями. В цикле статей, опубликованных в этом журнале, он повторил свои инвективы против рационалистической и материалистической философии: «Все учения философские, будучи отрицательны, или, что одно и тоже, разрушительны, имеют общим началом господство человека; а как скоро человек признает себя самовладыкою, то он тем самым есть уже бунтовщик против Бога и против всякой власти, Богом установленной».

В начале 1831 года Магницкий подал императору Николаю I ряд записок под общим заглавием «Обличение всемирного заговора против алтарей и тронов публичными событиями и юридическими актами». В этом характерном для Магницкого документе подробно излагался некий план захвата иллюминатами–масонами власти в европейских государствах и установления мирового господства. Показательно, что в своих записках Магницкий фактически занялся разоблачением своего бывшего начальника и либерального единомышленника М. М. Сперанского. Прежде всего Магницкий заявил, что тот являлся главой тайного заговора в России, и, благодаря покровительству Сперанского, проповедь «иллюминатства» велась в Российской империи с «адскими ухищрениями». Сперанский изображался Магницким как жертва иллюминатов, «кои ищут... обольстив значущих в правительстве людей разными обманами ... управлять ими в видах своего общества». Примечательным в этом доносе Магницкого было то, что «впервые участниками "мирового заговора масонов" стали и евреи». Говоря о возникновении различных ересей, Магницкий возлагал за это вину на еврейство, которое, по его утверждениям, превратно истолковывает Библию, особенно в пророчествах о пришествии Христа. Указывая на евреев как на «деморализующую силу», Магницкий писал об использовании их со стороны иллюминатов для достижения тайных целей. Кроме того, он заявлял, что центр мирового заговора находится в Лондоне. Историк Д. Смит утверждает, что в письмах Магницкого «впервые появляется концепт «жидомасонства», породивший впоследствии «Протоколы сионских мудрецов».

В 1834 году Магницкий получил дозволения переселиться в Одессу вместе с женой.  В Одессе особо теплые отношения сложились у Магницкого с глубоким религиозным писателем и консервативным публицистом Александром Стурдзой и его сестрой, Роксандрой Эдлинг.

В годы одесской ссылки произошло примирение Магницкого с А. Н. Голицыным, в отставке которого с поста министра духовных дел и народного просвещения он принял самое активное участие. «Это лежало на совести его, Магницкого, и он прибегнул к помощи третьего лица (А. С. Стурдзы – А. М.), прося за прошлое христианского прощения; в ответ Магницкому князь поручил ему передать, что старого он не помнит». Кроме того, известно, что Магницкий попросил прощения в 1837 году у Сперанского, когда тот был в Одессе.

Стурдза ввел Магницкого в кружок, в который входили видные одесские чиновники, интригующие против генерал-губернатора новороссийского края М. С. Воронцова. В итоге, в начале 1839 года одесские власти под тем предлогом, что Магницкий начал «водиться с праздными людьми в Одессе, занимается интригами, пересудами, сплетнями и неосновательными доносами, затрудняет начальство и возбуждает вредное для службы несогласие», приказали ему покинуть Одессу.

Магницкий переехал в Херсон под надзор полиции и провел там два года.  «Скромное и сдержанное пребывание в тихом городе обратили внимание графа Воронцова, который, во уважение хилого здоровья Магницкого, исходатайствовал ему у государя императора возвращение снова в Одессу».

Это произошло в 1841 году. Во второе свое пребывание в Одессе Магницкий увлекся астрономией, занимался греческим языком и переводом книг древних писателей, писал статьи для погодинского «Москвитянина». Сохранилась характеристика Магницкого того времени, данная А. С. Стурдзой: «быстрота и меткость ума еще не покидали бодрого старца; он все еще был душою наших дружеских бесед, несравненным ценителем ученых и литературных трудов, строгим обличителем гордой философии по стихиям мира и в полном смысле стоиком-христианином. Только мало-помалу крепло и обнаруживалось в нем благодатное отчуждение от мирских видов и пристрастий, прилежание к келейной молитве и безусловное младенческое послушание всем уставам матери нашей Православной церкви». Магницкий окончательно обратился к традиционному православию. Любимыми его книгами стали Евангелие и собрание житий святых – Четьи-Минеи Св. Димитрия Ростовского. «Он уже строго осуждал в других уклонения мистицизмом и всякие другие уклонения от чисто-православного учения; таким лицам он выставлял в пример для подражания простоту веры поселян, и при этом нередко повторял: "нам нужно побольше мужицкой веры"».

Воспоминания духовника Магницкого, протоиерея М. К. Павловского, профессора богословия Новороссийского университета, очень ярко рисуют духовные пристрастия и причуды Магницкого. Приведем наиболее яркие их фрагменты: «Магницкий говорил… "в вере я такой, как и мой кучер, и такого мне надо духовника. … В какую церковь мой кучер, туда и я. А если в ней несколько священников, то если я застану в церкви кого-либо из них, то – это он, мой духовник". Он верил в действия херувимскаго ладана, освященной воды и помазания елеем; верил, что всем этим можно прогонять Диавола. Козни Диавола он видел везде и во всем. … Жена его, француженка, обращена в православие; но после она опять перешла в католичество и была предана последнему до фанатизма. Хотела и внуков своих обратить в католичество… Так вот, когда из-за этого у него бывали семейные раздоры, которые его страшно огорчали, то он видел здесь наваждение Диавола и поэтому всякий раз кропил стены святой водою и курил в комнатах херувимским ладаном. Этим он прогонял бесов, как причину раздора. Веруя сам просто, он и от других требовал такой же простоты. … Восставал он также против благотворительных вечеров с танцами и концертов, и дамам без церемонии говорил и доказывал, что в этом случае они служат диаволу. И все это излагал он им на прекрасном французском языке. … Дамы говорили ему: "Как это говорится при крещении детей: дуни и плюни на него? Что, мы разве чертей рождаем?!". А он твердил им: "да, да нужно изгонять Диавола из того, что вы рождаете" … Те уходили от него со смехом и считали его чуть не помешанным… Вообще, он глубоко верил в силу молитвы. "Сказано: просите, и дастся вам; я так и верю. У Бога, как у отца, нужно прямо просить того, в чем есть нужда. Если нуждаешься в сапогах, так и молись: Господи, дай мне сапоги! Если у меня нет дров, я буду просить и молиться об этом, и Бог так сделает, что у меня будут дрова. Я просто могу формулировать все свои просьбы к Богу"».

И этот благочестивый старец когда-то носил вместо трости якобинскую дубинку с серебряной бляхой, на которой красовалась надпись по-французски: droits de l`homme [права человека]!

Смирив христианской аскезой свой неугомонный нрав, примирившись с теми, кого он жестоко обидел при жизни, 21 ноября 1844 года Магницкий скончался от воспаления легких и был погребен на Старом кладбище Одессы. В 1930-е годы на месте этого кладбища был устроен парк имени Ильича.

Давая итоговую оценку яркой, беспокойной и противоречивой личности Магницкого, скажем лишь то, что представляется очевидным и бесспорным. Начав как космополит и либерал, Магницкий проделал сложную идейную эволюцию и примерно с 1822-23 годов стал представителем того течения в русском консерватизме, которое опиралось на православие и исходило из убеждения в том, что Россия должна идти по самобытному пути развития. Его эволюция от либерала-западника, деиста, затем поклонника вне-конфессиональной мистики и вплоть до православного консерватора‑монархиста была достаточно типичной («слева» – «направо») для многих русских консерваторов. Бесспорно также и то, что некоторые человеческие качества Магницкого – угодливость в отношении сильных мира сего, повышенная конфликтность, неразборчивость в средствах, склонность к интригам и доносительству, стремление любой ценой добиваться политических целей и т. п. – снискали ему дурную репутацию не только у его противников, но и единомышленников.

Читать по теме:

Магницкий М. А. Православное просвещение. – М.: Институт русской цивилизации, Родная страна, 2014. – 528 с.

Минаков А.Ю. Политическая биография М. Л. Магницкого: из истории становления русского консерватизма.  – Воронеж: Издательский дом ВГУ, 2017. – 123 с.