Антилиберальная революция

Более полувека у корифеев мейнстрима американских правых была четкая миссия и понимание того, откуда они пришли. Если либералы были зациклены на донкихотских схемах построения совершенного общества, консерваторы были готовы проделать трезвую работу по защите свободы от тирании. Движение консерваторов уходит корнями в 1790 год, когда британский государственный деятель Эдмунд Бёрк предупреждал об опасностях революции и настаивал на договорных отношениях между унаследованным прошлым и воображаемым будущим. Консерваторы считали английского философа Майкла Окшотта и австрийского экономиста-эмигранта Фридриха Хайека предтечами и рассматривали общественных интеллектуалов, таких как американский писатель Уильям Ф. Бакли-младший, и людей действия, таких как премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер и президент США Рональд Рейган, как борцов за одно и то же дело: индивидуализм, мудрость рынка, всеобщее стремление к свободе и убежденность в том, что решения социальных проблем придут снизу, стоит только правительству убраться с дороги. Как сказал Барри Голдуотер, сенатор от Аризоны и родоначальник современной «Республиканской партии», в «Совести консерватора» в 1960 году: «Консерватор смотрит на политику как на искусство достижения максимальной свободы для людей, совместимой с поддержанием общественного порядка».

Однако за последнее десятилетие эта версия уступила место альтернативному прочтению прошлого. Для громогласной когорты писателей и активистов настоящая консервативная традиция заключается в том, что иногда называют «интегрализмом» — сплетении религии, личной морали, национальной культуры и государственной политики в единый порядок. Эта интеллектуальная история больше не отражает легкомысленной уверенности Бакли и не выдвигает аргумент, сформированный главным образом в беседе с основателями Америки, в пользу правительства, основанного на конституции с балансом сил и позволяющей свободному гражданину стремиться к счастью. Вместо этого она представляет собой возврат к гораздо более старому порядку, до ложного поворота эпохи Просвещения, фетишизации прав человека и веры в прогресс — времени, когда считалось, что природа, общество и божество действуют как одно неделимое целое.

Интегрализм зародился у католических правых, но охват движения вышел за пределы его истоков, и теперь он понимается как определенный подход к политике, праву и социальной политике, известный его сторонникам как «консерватизм общего блага». В таких штатах, как Флорида и Техас, данное мировоззрение привело к ограничениям доступа к голосованию, ограничению учебных программ государственных школ, касающихся расы и пола, и чисткам в школьных библиотеках. Исходящая из него правовая теория сформировала недавние решения Верховного суда, которые сузили права женщин и ослабили разделение между религией и государственными институтами. Исходящая из интегрализма теология лежит в основе запретов на аборты, принятых почти половиной законодательных собраний штатов США. Его сторонники будут присутствовать в любой будущей республиканской администрации президента, и в своей борьбе с либералами и космополитами они скорее, чем прежние американские консерваторы, будут искать союзников за границей — не среди британских или европейских правоцентристских, а среди новых ультраправых партий и авторитарных правительств, стремящихся разрушить «либеральный порядок» внутри страны и за рубежом. «Они ненавидят и клевещут на меня и мою страну, как они ненавидят и клевещут на вас и на Америку, за которую вы выступаете», — заявил премьер-министр Венгрии Виктор Орбан собравшимся в прошлом году в Далласе на ежегодной конференции «Коалиции консервативных политических действий», собрании консервативных активистов, политиков и спонсоров, — «Но мы имеем в виду другое будущее. Все глобалисты могут отправиться в ад».

По всем этим причинам чтение правых философов — это первый шаг к пониманию того, что представляет собой наиболее радикальное переосмысление американского политического консенсуса за многие поколения. Такие теоретики, как Патрик Денин, Адриан Вермель и Йорам Хазони, настаивают на том, что экономические проблемы Соединенных Штатов, их политические разногласия и их относительный упадок как мировой державы происходят из одного источника: либерализма, который они определяют как доминирующую экономическую, политическую и культурную структуру в Соединенных Штатах после Второй мировой войны и модель, которую страна продвигала большую часть века, навязывая остальным уголкам земного шара. Однако эти идеи также указывают на более глубокие изменения в том, как консерваторы диагностируют проблемы своей страны. У американских правых растет интуиция, что проблема либеральной демократии заключается не только в прилагательном. Но также и в существительном.

Лучшие люди

В «Смене режима» Денин, политический теоретик из Университета Нотр-Дам, руководствуется желанием спасти страну и цивилизацию, которые он находит в явном упадке. Он порицает непристойное имущественное неравенство в Соединенных Штатах и язвительно пишет о общепризнанной меритократии, которая на самом деле работает на воспроизводство привилегий. Он видит причину распада в растущей политической фракционности, ослаблении привязанности к нации и в том, что он называет зависимостью от «больших технологий, больших финансов, большого порно, большой травки, большой фармацевтики и надвигающегося искусственного метамира».

Согласно Денину, либералы преднамеренно разрушили основные форумы социальной солидарности — «семью, соседство, ассоциацию, церковь и религиозное сообщество» — и теперь правят как меньшинство против демоса, народного большинства. В учреждениях, которые они контролируют, от научных кругов до Голливуда, они проповедуют, что единственная разумная жизнь — это жизнь, свободная от ограничений долга и традиций. Предполагаемый курс от подросткового возраста до взрослой жизни состоит в том, чтобы научиться «безопасному сексу», употреблению алкоголя и наркотиков в качестве развлечения, [и] трансгрессивной идентичности. …все это подготовка к жизни в нескольких глобальных городах, в которых «культура» означает дорогие и эксклюзивные потребительские товары. При этом либералы отказались от всех, кто не принадлежит к «классу ноутбуков» — состоящему, в основном, из проживающих на побережье горожан, — и оставили географическую середину страны опустошенной и в отчаянии.

По мнению Денина, создателями этой американской пустоши являются не только левые, но и вся политическая, деловая и культурная элита страны. «То, что последние полвека в Соединенных Штатах считалось "консерватизмом"», — пишет он, — «сегодня разоблачается как движение, которое никогда не было способно и принципиально не привержено сохранению чего-то в каком-либо фундаментальном смысле». В результате сегодняшняя проблема политики — это пропасть, отделяющая сильных мира сего от масс, — тема, которой Денин следует, опираясь на таких канонических мыслителей, как Аристотель, Фома Аквинский и Алексис де Токвиль. Общества процветают за счет поддержания «смешанной конституции» с институтами разного уровня и возможностей, от национального до местного, объединяющими людей из разных социальных и экономических классов.

Однако, чтобы восстановить такую идеальную систему, истинным консерваторам придется взять власть, используя то, что Денин называет «макиавеллиевскими средствами для достижения аристотелевских целей». По его мнению, консерваторы слишком долго уступали либеральному порядку в целом, что означало союз с людьми, которые стремятся к «примату личности», выступают против «естественной семьи» и даже участвуют в «сексуализации детей», что он дважды повторяет в «Смене режима». Но сегодня «многие», говорит он, осознают свои классовые опасения «как левоэкономические и социально-консервативные», желая широко перераспределительной экономики и общества, основанного на добродетели, ответственности и предсказуемости.

В эпоху революций, которая последует за нынешней «холодной гражданской войной», переустройство страны потребует «аристопопулизма», режима во главе с новой элитой подготовленных аристов (аристократов) — от греческого «лучшие люди» — тех, «кто понимает, что их основная роль и цель в общественном порядке состоит в том, чтобы обеспечить основные блага, которые делают возможным человеческое процветание для обычных людей: главные блага семьи, сообщества, хорошую работу, культуру, которая сохраняет и поощряет порядок и преемственность, и поддержку религиозных убеждений и институтов». Этот новый порядок будет благоприятствовать людям, которых Денин называет, вслед за британским журналистом Дэвидом Гудхартом, «люди где-то», а не «люди где угодно», или американцам, которые объединены в целеустремленные сообщества, а не мобильным глобалистам, которые сейчас у власти. Чтобы достичь этого, стране потребуется большая Палата представителей, более качественное профессиональное образование, обновленные государственные школы, оплачиваемый отпуск по семейным обстоятельствам и обуздание корпораций — цели, которым либералы тоже могли бы аплодировать — но также и более публичное прославление «христианских корней» нации и «семейного монарха» на уровне кабинета министров для поощрения брака и беременности — подход, который, как указывает Денин, можно найти в орбановской Венгрии.

Высшее благо

Альтернативой истощенному, распущенному либерализму, критикуемому выше, является форма политики, подчеркивающая «приоритет культуры, мудрости народа» и «сохранение принятых традиций государства», то есть консерватизм, который ищет то, что Денин и другие писатели называют «общее благо». В их употреблении этот термин обозначает не столько ценность общего блага, сколько построение определенного типа общества: общинного, укорененного и иерархического. В области права и практической политики никто не сделал больше для определения этого вида общего блага, чем Вермель, профессор Гарвардской школы права.

«Конституционализм общего блага» Вермеля — это работа по юридическому толкованию, а не по политической теории, но его цель, как и у Денина, — восстановить способ мышления, который, по его мнению, предшествовал эпохе Просвещения. Мерой закона является не то, охраняет ли он индивидуальные права, которые, по мнению Вермеля, не являются основой правопорядка. Вопрос в том, обеспечивает ли закон «высшее благополучие или счастье всего политического сообщества, которое также является высшим благом отдельных лиц, составляющих это сообщество». Общее благо — это «единое и неделимое, а не совокупность отдельных полезностей». Определение, означающее предпочтение судебных решений, способствующих солидарности и субсидиарности: отдавая предпочтение обязательствам перед своей семьей и обществом, наделяя полномочиями более низкие уровни власти, такие как штаты и города, и поддерживая то, что Вермель понимает как естественное право и «незапамятные традиции» Древнего Рима и современного Соединенного Королевства.

Для тех, кто не знаком с теорией права, работа Вермеля может показаться трудной, но ее последствия очевидны. Права человека — это юридические удобства, ограниченные степенью, в которой они служат общему благу. «Административное государство» — органы, реализующие законодательство, — не является злом по своей сути, как утверждают некоторые консерваторы. Скорее, его следует просто повернуть к реализации общего блага, что соответствует «управляющим и опекунам» Денина: аристократам, которые должным образом воспитаны в соответствии с западным каноном, чтобы уметь распознавать благо.

По мнению Вермеля, прошлые решения Верховного суда, основанные на широких правах личности, должны быть отменены. «Правовая практика Суда в отношении свободы слова, абортов, сексуальных свобод и связанных с ними вопросов окажется уязвимой в условиях конституционного режима общего блага». Но консерваторы, чрезмерно озабоченные личной свободой, также представляют собой проблему. Правительство может и должно судить о «качестве и моральной ценности» свободы слова. Нет абсолютного права отказаться от вакцинации, если она необходима для здоровья населения. Либертарианские «права собственности и экономические права также должны исчезнуть, поскольку они не позволяют государству навязывать обязанности сообщества и солидарности в использовании и распределении ресурсов».

Во всем конституционализме общего блага то, что претендует на роль теории права, на самом деле является полным переосмыслением легитимности. По мнению Вермеля, основой законной власти являются не обычаи, харизма или рациональность, как это выразил немецкий социолог Макс Вебер, а «объективный правовой и моральный порядок», который лучше всего понимают конституционалисты, выступающие за общее благо. Демократия и выборы, говорит Вермель, не претендуют на то, чтобы принести общее благо. «Ряд типов режимов может быть направлен на общее благо или нет». Либералы установили конституционный порядок, в котором легитимность исходит от обладающих правами лиц, которые периодически избирают представителей для написания законов, разрешения споров и поддержания мира. Но если эти структуры приведут к результатам, противоречащим общему благу, их придется демонтировать. Это мировоззрение, признает Вермель, может оказаться «сложным для восприятия либеральным умом».

Узы верности

Подсказать, как консерваторы могут восстановить наследие, из которого Денин и Вермель черпают свои теории, — одна из целей книги Хазони «Консерватизм: новое открытие». Как и Денин, Хазони, израильско-американский ученый и президент Института Герцля в Иерусалиме, живо описывает адский пейзаж, созданный либеральным порядком, и предсказывает его надвигающийся крах. Но он открыт для идеи, что «либералы-антимарксисты» могут быть приняты в союз с правильно понятым консерватизмом, который он определяет как «возрождение, реставрацию, разработку и исправление национальных и религиозных традиций, являющихся ключом к поддержанию нации и укрепляющих ее во времени». Самый важный шаг, считает Хазони, состоит в том, чтобы отменить отделение церкви от государства и «восстановить христианство как нормативную основу и стандарт, определяющий общественную жизнь во всех условиях, в которых эта цель может быть достигнута, наряду с соответствующими оговорками, создающими сферы законного несоблюдения». Если бы либералы монополизировали общественную сферу, приватизировав консервативные ценности — скажем, поощряя одну группу студентов праздновать сексуальное разнообразие в Месяц гордости, но запрещая другой использовать школьную собственность для организованного изучения Библии, — тогда обновленный консерватизм просто перевернул бы сценарий. Общественная жизнь снова станет беззастенчиво националистической и общинно-религиозной.

Для Хазони общее благо можно угадать, если внимательно изучить историю и природу. Люди рождаются в существующих единицах лояльности, таких как семьи и нации, что, в свою очередь, порождает обязательства по отношению к этим коллективам. Семья размножается биологически, в то время как нация развивает свой уникальный язык, религию и законы, чтобы обеспечить свое существование для будущих поколений. Хазони видит следование этим принципам на протяжении всей истории английского конституционного права и возвышения федералистов, которых он считает первыми строителями американской нации, вплоть до фатального отказа от «христианской демократии» в пользу «либеральной демократии» после Второй мировой войны.

Трактовка Хазони юридической и политической истории серьезна, хотя и тенденциозна, но когда дело доходит до философии, консерватизм в своей основе является манифестом, литературной формой, которая направлена на то, чтобы поддержать уже доказанное, и, как таковая, заменяет аргумент последовательным утверждением. «Люди постоянно желают и активно стремятся к здоровью и процветанию семьи, клана, племени или нации, с которыми они связаны узами взаимной лояльности», — пишет он, и это утверждение поднимает вопрос о том, почему либералам было так легко подорвать все это. В целом его точка зрения — точка зрения аналитического и программного националиста. Он верит в неизменную преемственность культурно определяемых наций во времени, их незапамятное первенство как формы социальной организации и их универсальную роль в поддержании легитимных государств — предположения, которые, как показали десятилетия научно обоснованных исследований истории и социальных наук, попросту говоря, ложны. Многие либералы патриотичны, общительны и религиозно набожны. Просто они обычно не чувствуют необходимости мобилизовать все из прошлого, чтобы оправдать эти обязательства.

Тема, к которой снова и снова возвращаются Денин, Вермель и Хазони, — это семья, которая часто является причиной их неодобрения существования геев и трансгендеров. Что касается дела Обергефелл против Ходжеса (Obergefell v. Hodges) Верховного суда 2015 года, которое легализовало однополые браки, Вермель считает это решение хрестоматийным примером чрезмерной либеральности, но не по той причине, по которой можно было бы подумать. Настоящая проблема заключалась не в том, что Суд узурпировал власть Конгресса, как мог бы когда-то утверждать консерватор. Скорее, проблема в том, что «брак может быть только союзом мужчины и женщины», поскольку это определение согласуется с биологическим воспроизводством. Таким образом, постановление установило «окончательную оценку воли за счет естественного разума», отделив брак от его роли в увековечивании «непрерывного политического сообщества». Для Денина семьи, возглавляемые гомосексуальными парами, также являются выдающимся примером ничем не ограниченного поведения, которое либералы чувствуют себя вправе мыслить, что, как и весь «либерационистский этос прогрессивного либерализма», неизбежно должно сделать жертвой таких людей, как он. Как пишет автор, «похоже, предполагается, что единственный верный путь к человеческому примирению лежит через эффективное устранение единственного существующего класса угнетателей — белых гетеросексуальных мужчин-христиан (и всех, кто им сочувствует)». Как и в случае с крайне правыми в России, Европейском Союзе и других местах, не нужно глубоко читать этих авторов, чтобы обнаружить в основе их цивилизационной тревоги неприкрытый фанатизм.

Гнев, печаль и страх

Многие люди признают американский кризис, который мучает Денина, Вермеля и Хазони, и, возможно, даже разделят их тоску по искренним политикам, чья цель — улучшить положение дел. Но синдром — это не то же самое, что болезнь. Последнее имеет ясную причину; первое — нет. Источником нынешних проблем, по их мнению, является весь либеральный порядок, который, как и термин «пробужденность» (wokeism), в конечном итоге становится вместилищем всего, что им не нравится. И поскольку эти писатели работают в основном на уровне большой теории, их аргументы соблазнительно скользят по социальным фактам, не вникая в их многочисленные причины. Сокращение ожидаемой продолжительности жизни, разрушение государственного образования, насилие с применением огнестрельного оружия как основная причина смерти американских детей, бездомные граждане, живущие в палаточных лагерях от Вашингтона, округ Колумбия, до Лос-Анджелеса — они являются результатом конкретного политического выбора на разных уровнях правительства и порождены разными программами, а не вырвавшимся из-под контроля либерализмом.

Больше всего беспокоит то, что Денин и Хазони выводят недовольство обиженного большинства из того, что на самом деле является правыми этнокультурными обязательствами численного меньшинства. По таким вопросам, как государственное здравоохранение, более высокая федеральная минимальная заработная плата, аборты и контроль над оружием, американцы разделились примерно поровну или занимают левоцентристскую позицию. Согласно опросу Pew Research Center, проведенному в 2022 году, даже 56% католиков считают, что аборты должны быть законными во всех или в большинстве случаев. Общественное одобрение равноправия в браке неуклонно росло с 1990-х годов, достигнув рекордного уровня в 71% по опросу Gallup в прошлом году. По данным Исследовательского института общественной религии, белые протестанты-евангелисты, опора бывшего президента США Дональда Трампа, составляют исторический минимум в 14% населения США. Элита также больше не является тем, что могут себе представить консерваторы, выступающие за общественное благо. На протяжении более десяти лет самой образованной и высокооплачиваемой культурной группой в Соединенных Штатах были не безбожные космополиты, а американцы индийского происхождения, в основном индуисты и мусульмане, почти три четверти которых, согласно опросу Фонда Карнеги 2020 года, говорят что религия играет важную роль в их жизни. В этой среде заявить, что «Америка — христианская нация», не более чем сказать: «Я бы хотел, чтобы это было так».

Реальное беспокойство вызывает то, что закоренелое политическое меньшинство уже пришло к выводу, что единственный способ обратить вспять эти тенденции — полностью отказаться от участия в политической жизни, независимой судебной системы и прав человека. Денин, Вермель и Хазони обеспечивают интеллектуальную основу именно для этой стратегии. Все три автора находятся внутри традиции, которая, по их мнению, уходит корнями в глубокую древность, но их работы напоминают более поздние тенденции: иронию об американском вырождении и последнем шансе на обновление, отраженные в работах столетней давности, таких как «Закат великой расы» Мэдисона Гранта. Грант был научным расистом и прогрессивным человеком, чего явно не наблюдается у сегодняшних консерваторов, проповедующих общее благо. Но их политические рекомендации в значительной степени такие же, как и у него: ужесточить иммиграционные ограничения, сохранить господство англо-американской культуры, защитить христианское (или, согласно Хазони, христианское и ортодоксальное еврейское) ядро страны и укрепить нацию против «беспутных личностей», которые создали «больное общество», как выразился Хазони. В основе этих предписаний лежит вера, что то, что другие считают социальным изменением или даже прогрессом, может быть ничем иным, как упадком.

Всепоглощающий гнев этих авторов порождает разнообразную прозу —то элегическую, то евангелизирующую, то буйную, — написанную с самоуверенностью второкурсника колледжа, знакомого со всей историей человечества. Но что еще более важно, гнев разрушает их сочувствие. Денин тепло пишет о мире, созданном для «крепкого брака, счастливых детей, множества братьев и сестер и двоюродных братьев» и «памяти о мертвых среди нас». Хазони посвящает последние части своего повествования о консерватизме трогательному рассказу о своей любви к жене и детям и своим мыслям о том, как построить жизнь, полную чести и добродетели. Но когда дело доходит до чужих детей, общин, процветания и любви, презрение этих авторов шокирует, как гул беснующейся толпы.

Особенно печально видеть, как эрудированные люди потворствуют собственной жестокости. Когда они поощряют ее в других, печаль становится страхом. Как утверждали более ранние анти-левые писатели, такие как Хайек, любая попытка определить цели жизни, не зависящие от воли живых существ, является формой коллективизма, который, в свою очередь, является источником несвободы и, что еще хуже, бесчеловечности. Отбросить эту линию мышления — значит отказаться от собственной традиции: массива идей, созданных по всему политическому спектру, от Окшотта до Хайека и Бакли, от Ханны Арендт до Джеймса Болдуина, которые помещали реальных людей, а не нации, расы, или классы — в центре цивилизованного общества.

Сегодня мобилизованная часть американских интеллектуалов, политиков и избирателей считает себя частью международной коалиции пострадавших, людей, основным желанием которых является именно «смена режима», за которую выступает Денин. Общеизвестно, что Трамп, Орбан, президент России Владимир Путин и другие авторитарные лидеры — версии одного и того же политического типа, возможно, даже одного и того же психологического типа. Но еще больше беспокоит то, что Соединенные Штаты разработали экосистему для производства будущих лидеров такого рода: партию, медийное пространство, финансовую базу, а теперь даже американскую школу нелиберальной мысли. Таким образом, Соединенные Штаты находятся в странном положении, будучи одновременно и самым ярым поборником либерального порядка в мире — имея в виду основанную на правилах систему сотрудничества государств, которые сами исповедуют либеральные ценности, — и одной из его потенциальных угроз. Как никогда ранее, то, в какую сторону склонится страна, будет полностью зависеть от результатов будущих избирательных циклов.

Суть либеральных ценностей — тех, которых одинаково придерживаются многие прогрессисты, классические либералы и традиционные консерваторы, — не в том, что они вневременные или гарантируют счастье. В том, что они опираются на одну вещь в социальной жизни, в которой мы все можем быть уверены: что мы столкнемся с другими людьми, отличными от нас, со своими предпочтениями, амбициями и мировоззрением. Отбросьте в сторону сложную метафизику и спекулятивную теологию, и все, что останется, — это человеческие существа, пытающиеся починить корабль, уже находящийся в море: найти способы мирно сосуществовать — и даже процветать — в меняющемся множественном мире.

Традиционный американский либерализм считал, что большее равенство позволит всем добиться успеха. Традиционный американский консерватизм предупреждал, что грандиозные планы по улучшению обычно заканчиваются катастрофой. Это все еще стоит обсуждения. Но при всех своих различиях эти старые лагеря разделяли способность распознавать тиранию, когда они ее видели, будь то в Советском Союзе, на Юге Джима Кроу или в философиях, которые провозглашают Бога, Историю или Природу своими союзниками. Что касается американских правых, то времени, чтобы восстановить это чувство реальности, может не хватить.

Источник