Американский план по мировому господству

Вероятно, самым глубоким геополитическим событием XX века было превращение Америки в ведущую мировую державу во время Второй мировой войны – и после нее. Мы все еще живем в обстановке, которую Генри Люс называл «американским веком», спустя восемьдесят лет после того, как он объявил о его зарождении.

Историки выдвинули различные интерпретации того, как и почему это произошло: во-первых, Америка всегда была неудержимой нацией, экспансионистские импульсы которой предвещали ее гегемонистские амбиции; во-вторых, при всех своих ресурсах и мощи у нее не было другого выбора, кроме как принять вызов глобальной стабильности.

Теперь Стивен Вертхайм из Института Куинси и Колумбийского университета выдвигает новый провокационный тезис: движение по обретению мировой гегемонии было затеей кружка стратегов из американской внешнеполитической элиты, которые придумали эту идею и подсунули ее стране, искажая отчетливую и «основополагающую» философию интернационализма Америки.

Здесь возникает любопытная ситуация, поскольку Вертхайм прослеживает восприятия и рекомендации выдающихся мыслителей, изо всех сил пытающихся не отставать от постоянно меняющегося мира. Не успели они выработать великую стратегию будущего, которое они предполагали для Америки, как оно казалось смыто новыми мощными событиями. В конце концов, эти мыслители пришли к выводу, что они могут уверенно предсказать лишь один сценарий: сценарий мирового первенства Америки.

«Сейчас, шесть лет спустя после того, как мировое господство казалось почти немыслимым, – пишет Вертхайм, – оно стало бесспорным».

Однако Вертхайм немного ошибается, прослеживая размах международных отношений США от Джорджа Вашингтона до Франклина Рузвельта. В его интерпретации опускаются важные элементы этой богатой истории, а другие интерпретируются сомнительно. По мнению Вертхайма, Америка родилась как интернационалистическая нация, «предвещающая и воплощающая мир, управляемый разумом и правилами, а не силой и прихотями».

Знаменитый прощальный призыв Джорджа Вашингтона к Америке избегать «сплетения союзов» на самом деле был более широким призывом против участия в любой форме силовой политики в мире. Эта концепция, «основанная на способности мирного взаимодействия заменить конфликтную политику», стала центральным элементом американского этоса.

В конечном итоге, это нашло свое выражение в вильсоновском энтузиазме, который наиболее ярко проявился во время Первой мировой войны, когда интеллектуалы и политики (во главе с самим Вильсоном) сформулировали концепцию ликвидации войны посредством разоружения, сформировали антивоенное общественное мнение и создали глобальные организации, такие как Лига Наций, чрезвычайно важная для самого Вильсона.

Предполагалось, что мирное взаимодействие и разрешение транснациональных споров заменят националистические порывы и попытки изменить баланс сил, что обеспечит глобальному сообществу благополучие и процветание.

Как утверждает Вертхайм, это было фундаментальным взглядом на внешнюю политику Америки на протяжении первых полутора веков, вплоть до решения Вильсона вовлечь Америку в Первую мировую войну вместе с союзниками.

Но не было ли это решение нарушением прощального предупреждения Вашингтона? Нет, пишет Вертхайм, потому что Лига Вильсона была разработана для «преобразования баланса сил в "сообщество сил", в котором все объединяются, чтобы действовать в одном смысле и с одной и той же целью».

Вертхайм объясняет, что, согласно плану Вильсона, Соединенные Штаты «американизируют Европу», создав универсальный альянс с американским участием. Это был бы «альянс по разрешению затруднений», который «навсегда положил бы конец способности европейских союзов заманить США в ловушку».

Ключевым моментом здесь является то, что набирающие силу США не будут стремиться «уравновешивать любого соперника или доминировать над ним, а вместо этого будут стремиться к тому, чтобы уравновесить отжившие силы и возобладать над ними». Америка, таким образом, будет родоначальницей бесконечного мира.

Конечно, Америка отказалась присоединиться к Лиге Вильсона и отвергла его более широкое видение, касалось ли это разрешения противоречий – или их углубления. Страна вступила в состояние, которое большинство историков называет «изоляционистской» фазой (термин, который, как мы увидим, ненавидит Вертхайм).

Затем последовала Вторая мировая война в Европе, поставившая перед американскими стратегами задачу разработать то, что казалось новым мировым порядком. Когда Гитлер завоевал Францию ​​и развернул решительную борьбу по уничтожению оборонительной авиации Великобритании, готовя вторжение на остров, американские стратеги приняли оперативные меры в ответ на полное доминирование нацистской Германии в Европе.

Возможно, Америка могла бы ограничить свою сферу влияния и центральную торговую зону Западным полушарием, включая Гренландию и Канаду, и охватить всю или большую часть Южной Америки. Однако вскоре стало ясно, что такая зона вряд ли сможет дать нужные ресурсы экономике США. Даже добавление обширной части Азии, возможно, включая мощную и агрессивную Японию (колоссальная дипломатическая задача!), не решит экономических проблем, но при этом создаст новые геополитические трудности. Стратеги зашли в тупик.

После того как Гитлеру не удалось добиться господства над британским небом, что поставило крест на любой непосредственной перспективе вторжения и, казалось бы, стало спасением для Британской империи, возникла новая концепция: объединить Западное полушарие с Тихоокеанским бассейном и Британской империей в обширную территорию, охватывающую почти весь не-немецкий мир.

Вертхайм утверждает: «Наконец, после месяцев размышлений, стратеги обнаружили, что, если немецкое господство в Европе продолжится, США необходимо будет господствовать почти везде». Это «почти везде» получило название «Великая область» (Grand Area), и данная идея была основана на императиве, что Германия должна быть ограничена континентальной Европой – и что только американское руководство может обеспечить успех этого предприятия.

Это нанесло ужасающий удар по тому, что Вертхайм считал основополагающим интернационализмом Америки, по вильсоновской концепции мирного разрешения споров. Он пишет: «В результате смерти интернационализма, как его знали современники, и падения британской гегемонии родилось глобальное превосходство США».

Но эту идею все равно пришлось подсунуть американскому народу, что привело к двум новым проблемам. Во-первых, сторонники гегемонии демонизировали оппозиционных мыслителей как «изоляционистов» – новый уничижительный термин, призванный заставить скептиков изменить свое мнение. «Развивая уничижительную концепцию изоляционизма, – пишет Вертхайм, – и применяя ее ко всем сторонникам ограничения военного вмешательства, американские официальные лица и интеллектуалы нашли способ сделать глобальное превосходство приемлемым для общества».

Во-вторых, они также задумали идею Организации Объединенных Наций, которая объединит другие государства и, таким образом, «убедит американскую общественность в том, что руководство США будет инклюзивным, связанным правилами и достойно поддержки». Другими словами, это была уловка, призванная помочь элитам заменить старое понятие мирного интернационализма вооруженным превосходством.

Таким образом, мы видим из рассказа Вертхайма, как небольшая группа своенравных мыслителей еще в годы хаоса Второй мировой войны захватила интеллектуальную повестку и преобразовала внутреннюю интернационалистскую философию страны в нечто совершенно иное, несовместимое с традиционным американизмом, а именно – в силовую политику и стремление к мировому господству.

Несомненно, многие противники внешнеполитической агрессивности современных республиканских неоконсерваторов и демократических сторонников гуманитарных интервенций оценят Вертхайма как надежного союзника в их деле. Но им следует понимать, что он строит свои рассуждения на сомнительных предпосылках.

Джордж Вашингтон не был предшественником Вудро Вильсона, и предупреждение о недопустимости создания союзов примерно в 1797 году не может быть логически приравнено к защите мирового правительства в 1919 году.

Невозможно составить точную картину американского внешнеполитического мышления, не обращая внимания на силу американского национализма, который играл важную роль (хотя, конечно, не единственную) в формулировании международных отношений США на протяжении всей американской истории. Джон Миршеймер из Чикагского университета называет его «самой мощной идеологией в современном мире». Вертхайм же почти не упоминает об этом.

Он утверждает, что мы не должны рассматривать экспансионистское рвение Америки при Джеймсе Полке в 1840-х годах как проявление силовой политики, потому что, в конце концов, Соединенные Штаты просто укрепляли позиции на своем собственном континенте, избегая приобретения Кубы или всей Мексики (в отличие от поглощения всего лишь половины Мексики в наступательной войне). Но когда в истории крупная держава, укрепив свои границы, остановилась на этом? Так ли поступил Рим? Османы? Англичане? Америка – не исключение.

Точно так же Вертхайм оспаривает любую связь с силовой политикой со стороны Соединенных Штатов на рубеже прошлого века, отмечая, что Америка «продолжала оставаться в политическом и военном отношении отдельно от системы европейского альянса, одновременно активизируя усилия по трансформации силовой политики в глобальном масштабе».

Последняя часть этого утверждения неверна. Америка создала свой военно-морской флот как раз вовремя, чтобы уничтожить Тихоокеанский и Атлантический флот Испании, выгнать эту умирающую империю из Карибского моря, освободить Кубу от испанского владычества и захватить Филиппины, Гуам и Пуэрто-Рико.

Если это не силовая политика, то этот термин не имеет значения. Почему Соединенные Штаты аннексировали стратегические острова Гавайи, с которых Америка могла проецировать силу далеко в Азию? И почему США построили Панамский канал, что позволило им быстрее сосредоточить больше военно-морской огневой мощи в большем количестве мест?

Нет, Америка не была рождена как мягкий инструмент мира, предназначенный для успокоения международных конфликтов с помощью средств, никогда ранее не использовавшихся в каких-либо успешных примерах истории человечества. Америка родилась, как и любая другая нация, в мире конфликтов и опасностей, сотрясаемом водоворотами мощи, амбиций и потенциально враждебных сил.

Страна оказалась удивительно умелой, как и ее родная нация, в искусстве опоры на собственные силы, самообороны, народного правления и экспансионизма. Поэтому было естественно, что, когда мир перевернулся и привычный баланс сил был нарушен, эти американские стратеги восприняли мощь США как величайшую надежду на стабильность в мире, а также как самую большую надежду на безопасность самих Соединенных Штатов.

В течение первых 45 лет новой эры, «холодной войны», Америка довольно успешно играла свою роль. Затем все пошло под откос, когда мир изменился, а элиты страны не смогли ни предвидеть перемен, ни приспособиться к ним.

Вертхайм прав, утверждая, что нынешние безрассудства внешней политики Америки являются продуктом настойчивого стремления ее лидеров придерживаться тех же идей, которые родились в умах людей, занимавшихся стратегическим планированием еще в 1940-х годах. Но, пытаясь рассказать историю становления могущества Америки, он понимает ее лишь частично.

Источник